— Ну да. Но их солдаты были чудовища. Чудовища.

Он всматривается в меня.

— И я могу назвать тебе каждого, кто сотрудничал с ними в нашем городе. Я знаю всех. Большинство бежали с мятежниками, когда почуяли, что их ждет. Здесь застряло лишь несколько неудачников.

Я продолжаю кивать, он продолжает меня гипнотизировать.

— Например, Ошевире — из тех, что сейчас в Идду.

— Да. — Мне становится интересно.

— Гм… — Он умолкает. — Я не хочу ничего говорить. Знал бы ты, что он тут делал!

— Что же он делал?

— Майор, я по хочу ничего говорить. Но он был из самых главных друзей мятежников. Как он с ними братался, какие у них были тайные сборища, как он… Гм, знаешь, майор, я не хочу ничего говорить.

Теперь уже я упорно гляжу на него, а он избегает моего взгляда. Очевидно, ему здорово не по себе, он все время сжимает и разжимает кулаки и с трудом ухитряется не сказать того, что хочет сказать.

— Это интересно. — Я подбиваю его на рассказ.

— Ты знаешь про разбирательство в Идду? — Я киваю. — Надеюсь, после него они перейдут к настоящему следствию. И я думаю, им надо бы задать еще много вопросов, собрать все данные и… я не хочу ничего говорить. Но скажи, майор, разве ты не помогаешь им установить правду?

— Гм, нет, сэр. — Я не знаю, что отвечать, ибо не понимаю, чего он хочет.

— Ты хочешь сказать, что, если бы комиссия попросила тебя как командира войск в городе, но сути дела командира всего города — почти, — если бы комиссия попросила тебя сообщить ей дополнительные данные, ты бы ей ничего не сказал?

— О чем, сэр?

— Например, о том, как некоторые из арестованных сотрудничали с мятежниками — новые данные.

— Но, сэр, я ничего не знаю. — Разговор начинает меня забавлять.

— Да, но ты мог бы задать кое-какие вопросы, и я убежден, не все в городе отказались бы отвечать.

— Но комиссия меня не просит. И вообще это не мое дело. Я солдат, мой долг воевать, отстаивать мой участок фронта. Я не имею никакого отношения к разбирательству. Они знают, что я только солдат.

Он качает головой, и мне кажется, что на его лице разочарование.

— И все же я думаю, газетчики заблуждаются, — говорит он. — Уверен, что этих людей нельзя выпускать, пока вся правда об их поступках не выйдет наружу.

— Согласен, сэр, — уступаю я. Он так огорчен, что я должен с ним согласиться.

— Ладно, майор, — Он снова берет в руки шайку и посох и поднимается. — Не буду тебя задерживать. День быстро стареет, а у нас еще столько дел.

Он берет стакан и допивает виски.

— Большое спасибо за посещение, вождь, — говорю я, тоже вставая. — Надеюсь, мы скоро увидимся.

— Да-да. Очень скоро, майор, очень скоро.

Он важно и неторопливо выходит из дома. Я следую за ним на почтительном расстоянии.

— Думаю, что попозже я к вам заеду, — говорю я. — Тогда мы сможем поговорить обо всем. К сожалению, сегодня утром я немного спешу.

— Что ты, что ты, что ты! Не беспокойся. Заезжай, когда освободишься. Такое время, что есть о чем поговорить.

— Совершенно верно, вождь.

— Ладно. До свидания, майор.

— До свидания, вождь.

Он вытягивает велосипед из стойки и поднимает педаль. Я стою поодаль как хозяин, провожающий гостя, Он вешает посох на руль и заносит над рамой правую ногу, однако халат цепляется за багажник. Он шипит, бранится, ставит ногу на землю и подбирает полы. Мне послышалось, он сказал: «Только посмей» — или что-то вроде того. Точно не помню. Итак, он снова твердой рукой устанавливает велосипед, заносит ногу, садится на седло и трогается.

— До свидания, вождь, — кричу я вслед.

Он не откликается. Только машет рукой и уезжает. И на велосипеде он сидит величественно, как человек, у которого нешуточное богатство. Снова он трезвонит без умолку на свободной дороге и у ворот, где часовые уже почтительно подняли перед ним бамбуковый шлагбаум. Аллах, этот человек — нечто!

Я возвращаюсь к себе. Сажусь за стол — такой разговор надо обдумать. Возможно, за ним ничего не скрывается. Я уверен, что вождь — порядочный человек. Конечно, когда у человека много накапливается на душе, ему иногда надо дать выход чувствам. Если это порядочный человек, как вождь Тодже, подобное излияние не умаляет его достоинства и величия.

И все же меня не покидает ощущение, что я сильно рискую. Что, если за этим что-то скрывается? Я постарался продумать весь утренний разговор с вождем. Эта несчастная женщина не выходит у меня из головы. Может ли вождь испытывать к ней добрые чувства, если он с такой злобой говорит о деятельности ее мужа во время оккупации и даже одобряет его арест? Как яростно он осуждал его предательство! Может быть, это лишь справедливо. Но почему он возражал против того, чтобы я взял ее под охрану, — если бы он действительно заботился о ее безопасности, он не придумал бы для нее лучшей защиты от горожан, жаждущих мести.

Поэтому я принимаю решение. Я готов должным образом оказывать вождю уважение, но не больше того. Уважение уважением — но на мне лежит обязанность защитить жену Ошевире и установления федеральных властей. У этой женщины такое же право свободно жить в городе, как и у всех остальных горожан, и я никому не позволю лишить ее этого права. Если она погибнет, позор надет на меня.

Я зову денщика. Он тотчас является и становится смирно.

— Вольно, Домбрае, — говорю я.

— Слушаюсь, сэр. — Он становится вольно.

— Скажи, откуда родом капрал Акпотерабо?

Он глядит в потолок и пытается вспомнить.

— Он не местный? — спрашиваю я.

— Не думаю, сэр. — Он неуверенно качает головой.

— Ладно, ты знаешь кого-нибудь из наших солдат, кто родом из этого города?

— Да, сэр.

— Кто?

— Рядовой Окумагба, сэр. Из роты «Б».

— Из моей собственной роты?. Прекрасно. Сейчас же пришли его ко мне.

— Слушаюсь, сэр. — Он отдает честь и убегает. Что-то надо немедленно предпринять. Иначе совесть меня замучит.

Денщик возвращается с Окумагбой, тот вытягивается, лицо его злей, чем у дьявола.

— Ты свободен, Домбрае.

— Слушаюсь, сэр!

Я поворачиваюсь к Окумагбе:

— Вольно.

Он становится вольно.

— Ты родом из этого города?

— Да, сэр. — Он отвечает с готовностью и гордо улыбается.

— Прекрасно, — говорю я, потирая пальцем пос. — Ты знаешь человека по имени Ошевире — того, который сейчас под арестом в Идду?

Лицо его тотчас хмурится.

— Да, сэр. — Он отвечает сквозь зубы.

Я гляжу на него в упор:

— Что ты о нем знаешь?

Он откашливается и глядит под ноги.

— Он поддерживал мятежников, сэр.

— Это верно?

— Да, сэр.

— А откуда ты это знаешь?

— Все в нашем городе знают, сэр. — Он переминается с ноги на ногу.

— Я это слышал. Мне интересно, откуда люди об этом знают?

Он глотает раз или два и продолжает переминаться.

— Мятежники… они всегда были в его доме, сэр… и… и он был всегда с ними. Он их поддерживал, сэр. Он их сторонник.

— Понятно, — говорю я, помолчав.

Ему здорово не по себе. У меня нет желания его мучить. Он имеет право на предубеждения, да в них он здесь и не одинок.

— Гм… Ты знаешь его жену?

— Да, сэр.

— Я слышал, она одинока. Как по-твоему, может кто-нибудь в городе причинить ей зло?

Он смотрит под ноги. Брови его снова хмурятся.

— Не знаю, сэр. Не могу сказать, сэр. Ничего не известно, сэр. Может быть, да, может быть, нет. Не могу сказать, сэр. Она ведь мятежница, и… не могу знать, сэр.

Я вздыхаю. Картина слишком ясна. Надо что-то предпринимать.

— Окумагба!

— Сэр, — он становится смирно.

— Приказываю тебе охранять эту женщину.

— Сэр?

— Я сказал, что приказываю тебе охранять госпожу Ошевире. — Я повышаю голос и гляжу на него в упор.

— Слушаюсь, сэр.

— Где она живет?

— В своем доме, сэр.

— Я знаю. Где ее дом?

— В самом центре, сэр. Близко от городского совета.