В гостинице Ортанс приняла душ, отдохнула, собралась с силами, надела новое белье и чулки, старинный наряд от Диора. Скрутила волосы в аккуратный узел. В последний момент вспомнила про украшения: грушевидные жемчужные серьги, которые ей подарил Мишель в 1913 году.

— Как тебе кажется, я выгляжу внушительно? Как подобает директору Яблоневого Приюта?

— Ты прекрасна. Только сейчас… Другая. Не как всегда.

— Я про другое, Мишель! Подходящий у меня вид, чтобы явиться к принцу Парижа? Может, пока еще есть время, сходить и купить современную одежду, новую?

— Эта выглядит новой… И ты в ней красивая.

Ортанс вздохнула и согласилась. Действительно, вряд ли она бы подобрала себе что-то более элегантное. Одна из ее помощниц, полуникса Лили, интересовавшаяся современной модой, заявила, что винтаж сейчас считается признаком изысканного вкуса и небрежного шика.

Ортанс хотела выйти из дома, как только зайдет солнце, но пришлось еще немного посидеть, собираясь с духом. Мишель терпеливо ждал.

…Снова увидеть Лоррена. Как она себя поведет? Не набросится ли на него прямо с порога? Нет, не должна. Она уже не та неопытная девочка, в которой он пробудил сокрушительную сексуальность, присущую фэйри. Она достаточно пережила, чтобы как минимум удержаться от явных глупостей.

…Принц Филипп известен своей непредсказуемостью и наверняка разъярен происходящим. Он может обвинить всех фэйри в несчастьях, принесенных его городу фоморами. Он может казнить Ортанс и Мишеля. На этот случай Ортанс сделала соответствующие распоряжения, назначила заместителей и приготовила план защиты и даже эвакуации приюта.

…Что хуже — если Филипп убьет ее или если Лоррен забыл обо всем, что между ними произошло? Ответа нет. Вернее, есть, но он не логичен…

Наконец, Ортанс решительно встала. Мишель тоже поднялся и помог ей надеть пальто. Сам он одевался как байкер: это подходило к его жутковатой внешности. Сегодня, на улицах Парижа, они являли собой особенно странную пару: изящная красавица в винтажном наряде — и жуткий громила, которому она и до плеча не достает. От гостиницы «Дубовый листок» до ресторана, принадлежавшего принцу Парижа, они дошли пешком. В ресторане им пришлось ждать. Долго ждать. За то время Ортанс успела успокоиться окончательно. Потом им сообщили, что принц примет их в своем доме, и уже подан лимузин…

Мишелю пришлось остаться внизу. С телохранителем нельзя было появляться перед принцем. Ортанс чувствовала себя настолько подавленной роскошной обстановкой и ощущением близости фоморов, которые, казалось, были повсюду в окружающей темноте, что она не решилась воспротивиться и сказать: Мишель — не телохранитель, он друг и спутник. Впрочем, вряд ли это имело бы значение.

Принц Филипп сидел в удобном современном кресле, но держался так царственно, словно сидел на троне французских королей. Корона сияла над его головой еще ярче, и недовольное лицо в окружении этого сияния казалось грозным, пугающим. Лоррен тоже был здесь, но Ортанс видела его лишь краем глаза: она боялась посмотреть на него, боялась своей реакции, боялась встретить безразличный взгляд. Да и принц Парижа в достаточной степени подавлял ее, чтобы она помнила только о древнем этикете.

Над ним сияла корона, а возле руки его плыл незримый меч. И эта корона означала, что принц Парижа на самом деле — Истинный Король в нынешней Европе, а этот меч — то, что он Истинный Защитник.

Ортанс не просто склонилась поцеловать его руку: она опустилась перед ним на колени. Принц, похоже, удивился. Неужели он все еще не знает о том, кто он? Но если не знает — не ей рассказывать ему об этом…

Ортанс рассказала все, что знала о фоморах. Об их борьбе с сидхэ, об их заточении. О том, как в ночь на Самайн все полукровки и брауни увидели, как открываются врата. Когда она закончила говорить, Филипп спросил:

— Но почему, мадемуазель, вы так долго сюда добирались? Все эти сведения не помешало бы рассказать нам сразу…

— Я не хотела приходить с пустыми руками. Прежде я перебрала записи моих предшественников и выписала все, что имело отношение к фоморам. Чтобы у вас было хоть что-то, чтобы бороться с ними.

Филипп продолжал смотреть на нее выжидающе, и Ортанс подумала: наверное, он, как Истинный Король, чувствует — она не всю правду сказала. Пришлось признаться:

— И еще я боялась встречи с шевалье де Лорреном. Боялась своей реакции на эту встречу.

— Вот как? — медленно проговорил принц, — Чего же именно вы боялись?

— Получилось так, ваше величество, что шевалье пробудил во мне страсть сидхэ. И теперь я желаю его, как никакого другого мужчину. Я боялась, что поведу себя непристойно. Я рада, что мне удается сдержаться.

Тут Ортанс все же решилась взглянуть на Лоррена. Он смотрел на нее… Что ж, по крайней мере, безразличия в его взгляде не было. Что угодно, только не безразличие.

Принц тоже взглянул на Лоррена, потом посмотрел на Ортанс, и на лице его появилось странное выражение, будто он сам не знал толком, как ему относиться к тому, что он видит.

— Вы сообщили все, что вам известно, мадемуазель? — спросил он.

— Да, ваше величество.

— Что ж, в таком случае, вы свободны. Полагаю, шевалье де Лоррен захочет вас проводить… И знаете что: не покидайте пока Париж. У меня могут возникнуть вопросы. Пока я не знаю, какие. Но мне не хотелось бы пытаться общаться с вами по телефону. Я знаю, какие проблемы у полукровок с современной техникой. Вернее, у техники с полукровками. Она выходит из строя, причем в самый неподходящий момент. Останьтесь в Париже.

— Как будет угодно вашему величеству! — Ортанс присела в глубоком реверансе, которому ее обучили еще в детстве.

Стоило им с Лорреном выйти за дверь — и словно какая-то сила швырнула их друг другу в объятия. Ортанс прижалась губами к его губам, как к животворному источнику, и все ее существо наполнила радость: она почувствовала, как пробуждается в глубинах ее тела то могучее желание, которое она познала лишь раз, лишь с Лорреном, — и она знала, что он сможет подарить ей наслаждение, которого она жаждет. Лоррен втолкнул ее в какую-то комнату, повалил на пол… Одна рука его шарила у нее под юбкой, другой он растрепал ее волосы…

— Укуси меня! Скорее, укуси меня! — простонала Ортанс.

Лоррен впился в ее шею. Боль, наслаждение, жажда еще большего наслаждения захлестнули ее, она обняла Лоррена, прижалась к нему всем телом, и ждала, пока он пил, содрогаясь от удовольствия при каждом движении его губ. У нее кружилась голова, и она пропустила то мгновение, когда Лоррен оторвался от раны на ее шее и принялся сражаться с ее платьем.

— Я не хочу его порвать. Ты в нем такая хорошенькая, — прошептал он.

Ортанс сейчас было все равно, порвет ли Лоррен платье, но он все-таки сумел стянуть его через голову и отбросить в сторону, а вот белье рванул, и навалился на нее, и они соединились — как кинжал и созданные для него ножны, плотно, идеально. И все было еще лучше, чем тогда, в юности, в Яблоневом Приюте. А может, все было так же, просто она забыла, насколько это может быть хорошо.

Они с трудом оторвались друг от друга — как и тогда. Хотелось продолжать до бесконечности, ведь стоило Лоррену присосаться к шее Ортанс — и в ней заново пробуждалось желание, а в нем заново пробуждались силы. Но эту ночь они не могли провести вместе до самого конца. Лоррен должен был уйти.

Одевалась Ортанс сама. Платье измялось. Шпильки она даже не стала искать. С распущенными волосами, с бледным лицом, с горящими глазами спустилась она к Мишелю — и споткнулась на последней ступеньке, так что ему пришлось ее подхватить.

— От тебя пахнет кровью, — прорычал Мишель. — Они на тебя напали?

— Нет. Я дала кровь добровольно. А теперь я хочу спать. Пожалуйста, поедем в «Дубовый листок».

В лимузине Ортанс дремала. И в гостинице рухнула на постель, даже не раздевшись. Давно не спала она так сладко и крепко. И даже кошмаров не видела.