…Мишель даже не успел вытащить свой пистолет. Сидхэ напал на них первым. Он выхватил откуда-то из складок плаща короткий меч. Тускло сверкнуло лезвие. Сидхэ так стремительно двигался, что Мишель лишь успел поднять левую руку, защищаясь… Сидхэ отрубил ему руку, разрубил горло до позвоночника, вспорол живот и грудную клетку — одним ударом снизу вверх. Развернулся к Ортанс и нанес ей несколько прямых ударов — в живот, в солнечное сплетение, под ключицу… Он исчез с людной, ярко освещенной улицы прежде, чем Ортанс успела упасть, прежде, чем люди увидели кровь и подняли крик.

Мишель был мертв. Ортанс это видела. Ортанс это чувствовала.

Ее собственные раны выжигало нестерпимой болью… У сидхэ был клинок из чистого железа. Но как? Как он смог держать при себе железо? Как… Как они были глупы в своей самоуверенности… Лоррен!

…Какая-то женщина опустилась на колени возле Ортанс, щупала пульс у нее на шее.

Несколько человек сразу истерически кричали в мобильные телефоны.

— Лежите спокойно, милочка, мы вызвали «Скорую», и полиция сейчас будет здесь, его схватят…

Голос женщины доносился словно издалека.

Ортанс нащупала в кармане телефон, нажала кнопку вызова, просто чтобы услышать голос Лоррена… Но после гудка все же прошептала, приблизив губы к этой вещице, таинственным образом соединявшей ее с любимым:

— На нас напал сидхэ. Мишель мертв. Я умираю. Я люблю тебя.

Потом ее везли в машине под мерзкое завывание сирены. И врач метался над ней, причитая, что все аппараты словно взбесились.

В больнице ей принялись переливать кровь, одновременно пытаясь остановить кровотечение… Но кровотечение не останавливалось, раны, нанесенные холодным железом, нельзя было закрыть, а боль от этих ран вгрызалась все глубже в тело, словно в Ортанс воткнули три раскаленных добела лезвия и медленно их поворачивали. Врачи пытались ее спасти, не понимая, что только продлевают ее муки, что все равно она обречена, и лучше бы — побыстрее… Но они очень старались. И быстрее — не получалось. Она еще несколько раз набрала номер Лоррена, пока телефон не забрали у нее из рук. Она видела, как один из врачей что-то говорил в аппарат, но не слышала — что. Потом врач отдал телефон полицейскому, смотревшему через стеклянную стену, как Ортанс умирает несмотря на все старания врачей.

…А потом пришел Лоррен.

Он просто прошел в палату, где врачи бились над умирающей Ортанс, и никто даже не пытался его остановить.

Он был бледен, он выглядел осунувшимся, он выглядел не совсем живым… Наверное, еще не питался сегодня.

О, милый, какое роскошное пиршество ожидает тебя! А меня — избавление от боли и Остров Яблонь. Или куда там уходят наши души?

— Пусть они уйдут, — прошелестела Ортанс. — Они мне не помогут. Эти раны не заживить.

Лоррен не стал спорить. К счастью, не стал.

Он обвел взглядом всех врачей и сказал им:

— Вон.

Врачи ушли.

Надсадно пищал какой-то аппарат, подключенный проводками к Ортанс. Лоррен рванул провода. Аппарат заверещал громче — Лоррен прибил его кулаком, как крысу.

— Холодное железо. Раны от холодного железа, — с трудом проговорила Ортанс. — Их не заживить. Я умру. Неизбежно. И мне больно. Это очень больно. Прошу, возьми мою кровь. Выпей мою жизнь. Избавь меня от боли.

— Кто он?

— Имени я не знаю. Он чистокровный сидхэ. Во время войны он был среди отступников. Он уничтожал полукровок и колдунов. Он убил падре Лазара. Мы с Мишелем хотели отомстить…

Лоррен кивнул. Не стал говорить, как глупо с их стороны было даже надеяться победить сидхэ. Хотя, быть может, он не понимал?

— Сидхэ… Они сильнее всех. Они сильнее Красных Колпаков и фоморов. Будьте осторожны. Он опасен, — прошептала Ортанс.

— Тихо. Я все знаю. А сейчас я все увижу. Я увижу его и запомню. Когда я буду пить твою кровь, я прочту все твои воспоминания. Если только ты не будешь противиться этому.

— Я не буду… Я хочу этого. Скорее.

Лоррен сел на кровать, осторожно приподнял Ортанс, отклонил ее голову в сторону — и впился в ее шею. И с каждым его глотком из ее тела уходила боль, словно он высасывал смертельный яд. И тело ее становилось все легче и легче, и Ортанс чувствовала себя счастливой, совершенно счастливой в тот миг, когда оторвалась от своего тела — и полетела в круговорот ослепительно прекрасной радуги…

Даже в самых обычных джинсах и светлой рубашке Тиалон был похож на фотомодель, только что сошедшую с обложки журнала и даже не утерявшую при этом обработку фотошопом. По крайней мере, «гламурная ретушь» точно была на месте. Все же что-то надо с этим делать, живые люди не могут выглядеть так. И даже неживые не могут. Вампиры очень красивы, но рядом с фэйри они выглядят какими-то слишком мертвыми, даже если сыты. Все равно как восхитительно совершенные, но холодные мраморные статуи в сравнении с солнечной поляной цветов, над которой порхают бабочки. Смерть, застывшая на века и вечный праздник лета…

— Ну, как ты думаешь, мы с Тиалоном купили подходящую одежду? — осторожно спросил Кристиан, с надеждой глядя на Филиппа.

— Да, вполне, — рассеяно ответил вампир, — Унылый цвет, идиотский покрой. То, что надо, чтобы не выделяться из толпы.

Кристиан на мгновение потерял дар речи, но решил не возражать, заранее догадываясь, какой получит ответ на все свои аргументы.

Он уселся за стол и включил ноутбук, намереваясь найти в гугле карту Франции. Фэйри и вампиры расположились рядом в креслах.

— Итак, мадам и месье, — сказал Филипп, — Сегодня нам с вами предстоит решить, каким образом мы будем спасать мир. Помощь друзей имеет значение, и, я надеюсь, все здесь присутствующие являются моими друзьями.

Возражений не последовало, и он продолжил:

— Некий сидхэ имеет намерение уничтожить наш мир. На первый взгляд это кажется дикостью, но… с точки зрения фэйри все выглядит несколько иначе, чем для нас. Для них этот мир далеко не единственный. Есть он, нет его — не велика потеря.

— Это великая потеря, — возразил Тиалон, — но Леаван считает, что ваш мир слишком искажен и его уже невозможно спасти. Он ненавидит людей… Во многих мирах есть люди, но здесь они выбрали путь настолько далекий от верного… верного с точки зрения фэйри, что даже один взгляд на то, что они сотворили, не может вызвать иных ощущений, кроме страдания. Этот мир тяжко болен, он задыхается, он молит о помощи… Леован и другие отступники несколько раз пытались очистить его от людей. Но не вышло. Люди каждый раз оказывались сильнее, и, сколь это не парадоксально, — этот мир любит их, он их защищает.

Кристиан был поражен и обижен. Вот значит как: никаких ощущений, кроме страдания! А ведь когда Тиалон гулял по городу, казалось, ему было интересно, и он даже восхищался чем-то! Зря вообще он ему что-то рассказывал… Мерзкие эльфы, ничего они не понимают, — Париж прекрасен! И этот мир прекрасен!

— Мадемуазель Вивиана призналась мне, что многие фэйри в глубине души сочувствуют Леавану, — сказал Филипп.

— Сочувствуют?! — не удержался от возмущения Кристиан, — Тому, что этот гад собирается уничтожить наш мир? Что из-за него гибнут люди? Если им так уж тяжело на нас смотреть — пусть не смотрят! Этот мир им не принадлежит, он наш!

Филипп с улыбкой посмотрел на его горящее гневом лицо.

— Он не то, чтобы совсем уж наш, детка. Фэйри пришли сюда первыми. Вот представь себе, что живешь ты счастливо и вдруг твой мир захватывают инопланетяне… Хотя нет, это не совсем верное сравнение. Выбираются из пучин морских какие-нибудь зверушки, и начинают заполонять все вокруг. Сначала они кажутся слабыми, безобидными и даже миленькими, но потом они плодятся до безобразия и начинают переделывать мир согласно своим предпочтениям. Ну, скажем, превращать все вокруг в гнилое болото, потихоньку разрушая все достижения твоей цивилизации, потому что они им не нужны, и кажутся странными, зато гнилое болото — это удобно и радует глаз. А тебе омерзительно болото и ты не можешь жить в сырости, и к тому же тебе до боли жаль Нотр-Дам де Пари или, к примеру, Лувр. Но ты ничего не можешь поделать, и вынужден оставить этот мир и идти куда-то еще, обживаться заново. Ты не хотел бы истребить мерзких зверушек?