Антуан и Мадлен уехали из Тампля незадолго до похищения Луи-Шарля, — Конвент перестал им платить за воспитание юного гражданина Капета, и те вынуждены были покинуть его. Так что о том, что сапожник и его жена ждут его и оплакивают, мальчик выдумал, выдавая желаемое за действительное. В последнее время Луи-Шарль был предоставлен сам себе, и в основном общался с солдатами, — гвардейцами, приставленными его охранять, которые тоже стали ему друзьями. Они одобрительно смеялись, когда мальчик вышагивал по двору с ружьем на перевес, четко печатая шаг, они позволяли ему пострелять, и он иногда уже попадал в мишень. Они говорили, что Луи-Шарль теперь такой же, как они, и хлопали его по плечу. Луи-Шарль проводил с солдатами много времени и частенько обедал вместе с ними, слушал скабрезные шуточки и веселые байки, гвардейцы разрешали ему есть руками, если так хочется, они не заставляли его читать молитвы перед сном, не принуждали учить тягомотную латынь. Солдату не нужна грамота, так к чему тратить время на всякую ерунду?

Вампиры тоже не заставляли его учить латынь и читать молитвы, но он должен был за столом пользоваться ножом и вилкой, даже если ел на кухне вместе со слугами, а еще ему приходилось все время мыться и менять нижнее белье, когда оно было совсем еще чистым. Эти аристократические штучки ужасно раздражали, и в знак протеста Луи-Шарль старался обходить запреты как мог, пусть даже ему удавалось всего лишь усесться за стол с грязными руками — уже радость. А еще он громко пел революционные песни, пока Филипп не начинал угрожать ему убийством, уверяя, что в этом случае закон будет на его стороне, и он не понесет наказания. Эти песни были такими заразительными, что не раз Луи-Шарль заставал прислугу, мурлычущей себе под нос за работой: «отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног», и тогда он чувствовал себя так, будто сумел одержать маленькую, но вполне ощутимую победу.

Однажды Луи-Шарлю представили гувернера, бледного, унылого немца, преподававшего некогда в университете и последние несколько лет прозябавшего без работы. Тот взялся учить его наукам: математике, чтению и письму, немецкому языку и проклятой латыни. Луи-Шарль был возмущен до глубины души таким произволом, порывался сбежать из дому и устраивал забастовки, отказываясь выполнять задания учителя. Гувернер беспрерывно ходил жаловаться на него Филиппу, пока так не надоел ему, что тот пригрозил свернуть ему шею.

От убийства Филиппа спас Жак, который, видя этот неискоренимый бунтарский дух в монаршеском отпрыске, решил сам заняться его воспитанием. Жака мальчик уважал больше, чем других обитателей дома. Во-первых, он не имел благородного происхождения, во-вторых, он когда-то был солдатом. Луи-Шарль искренне не понимал, отчего тот добровольно служит этим отбросам общества, тиранам да еще и кровопийцам в самом прямом смысле этого слова и пытался вести с Жаком разъяснительные беседы, но тот не поддавался на агитацию и вообще мало с ним разговаривал. Как только Луи-Шарль начинал болтать, тот загружал его работой, — той работой, что мальчику нравилась, учил его драться и стрелять. В итоге, к исходу года Луи-Шарль обожал его даже больше, чем своего драгоценного воспитателя сапожника Симона.

Другим кумиром юного революционера, как ни странно, стал Эмиль Патрю, иногда под покровом ночи, тот уводил мальчика в свою вновь оборудованную лабораторию, где они вместе проводили какие-то химические опыты, после которых Луи-Шарль порой являлся домой с обожженными бровями и съеденными кислотой пальцами, но совершенно счастливым. Иными науками он, по-прежнему, занимался из-под палки, но, по крайней мере, больше не бунтовал.

В романах и трагедиях мститель обычно начинает расправу с мелких сошек, постепенно подбираясь к своему главному врагу, чтобы тот сполна изведал ужас перед неизбежной местью. Но так бывает только в романах и трагедиях, чтобы читатель или зритель сполна насладился торжеством героя и страданиями злодея. В реальной жизни главному врагу нельзя позволить подготовиться к расправе, лучше чтобы он и вовсе не знал, что кто-то собирается ему мстить… Особенно если враг — колдун.

Врагом Жозефа-Мари де Камброна был колдун.

Робер де Вазаль, член парижского ковена, он не покинул столицу — видимо, надеялся извлечь какую-то выгоду из происходящих беспорядков. Вполне возможно, воспользовался творящимся в Париже для экспериментов с черной магией: сейчас некому было следить за чернокнижниками, а уж оскверненных церквей и кладбищ, необходимых для совершения обрядов, было так много… Впрочем, о предрасположенности своего врага к черной магии Жозеф-Мари мог только гадать. Точно знал он лишь то, что Робер де Вазаль каким-то образом узнал о миссии, возложенной на семью де Камброн, о хранившихся у них магических драгоценностях, и пожелал завладеть этими дарами.

Исполнители — те, кто ворвался в дом Жозефа-Мари, те, кто растерзал его семью, — они не были никак связаны с колдуном. И даже не были одержимы демонами, как поначалу подозревал Жозеф-Мари. Они были случайными людьми. Колдун просто стоял на углу улицы, на которой находился дом де Камброна, и с помощью своей магии касался разума каждого проходившего мимо. Де Вазаль пробудил в каждом из озлобленных, голодных, уставших от беспорядков людей все самое худшее, что таилось в их душах. Одних испугал неожиданный прилив негативных эмоций, другие же с удовольствием отдавались охватившей их ярости. Они забывали, куда и зачем шли, останавливались, принимались спорить и ссориться друг с другом, а потом переключались в своей ненависти на иной предмет, общий для всех в эти дни, — на проклятых богачей. Когда собралась основательная толпа, де Вазаль присоединился к ним незаметно и как бы естественно. И направил их… А ворвавшись в дом семьи де Камброн и увидев, среди какого достатка и благополучия те живут, околдованные прохожие обезумели и возжаждали крови. Пока остальные грабили дом, де Вазаль искал де Камброна. И место, где могли храниться сокровища. Ему пришлось уйти разочарованным. Он надеялся, что старик вместе с сокровищами укрылся в потайной комнате в доме, и подстегнул кровожадную ярость грабителей. Он надеялся, что крики истязаемых и убиваемых домашних заставят Жозефа-Мари покинуть его убежище. Наверняка, так и случилось бы. Жозеф-Мари не смог бы выдержать… Но он был далеко.

Для своей мести Жозеф-Мари выбрал саламандру. Жестокий способ убийства, к тому же не позволяющий жертве сопротивляться и не оставляющий явных следов насилия. Ведь сожженный труп — это странно, но не наводит на мысли о мести так, как труп, скажем, с перерезанным горлом или с простреленной головой.

Сильф приводил де Камброна к виновным.

Жозеф-Мари следил за ними, и, выбрав удобный момент — когда приговоренный им человек оставался один хотя бы ненадолго — подходил, вынимал из кармана золотой медальон с саламандрой, направлял его на жертву и называл имя волшебной твари. Саламандра приходила на зов и мгновенно обвивала человека своим гибким огненным телом. Почти всегда на крики сгорающего кто-то прибегал. Но никогда никто не мог понять, что это убийство. И никто не заподозрил испуганно стоящего в стороне старичка.

В списке Жозефа-Мари было сорок семь имен.

Колдуна он убил четвертым, как только уверился, что натренировался в вызове саламандры.

А когда умер сорок седьмой, последний из виновников гибели его семьи, Жозеф-Мари де Камброн объявил Филиппу, что пришло время для встречи с фэйри.

— Мы поедем в лес святой Женевьевы. Это на границе с Бретанью. Там есть маленький пруд. Мы встанем на берегу и вы произнесете их имена. От пруда поползет туман, и в какой-то момент мы ничего не будем видеть, но бояться не следует, мой принц, — рассказывал Жозеф-Мари. — Хотя сам я испугался, когда мой дед привел меня, чтобы представить им, и когда я их впервые вызвал… Трудно не испугаться вообще-то, уж очень это все странно. Когда туман рассеется, вам покажется, будто мы оказались в другом месте: на берегу огромного озера. Из озера поднимутся три лодки и устремятся к берегу. Из них выйдут четыре дамы и два господина. Первой на землю ступит Вивиана, фея озера и проводница между мирами. Второй — Моргана, великая фея иллюзий, сестра короля Артура: она наполовину человек, хоть и ушла на Авалон к фэйри, и была ими принята, как равная… Она исполняет главную роль в договорах королев фэйри со смертными. За ней последуют обе королевы фэйри — Королева Лета, Титания, и Королева Зимы, Мэб. И два их Рыцаря. Летний Рыцарь и Зимний Рыцарь. Рыцари исполняют обязанности телохранителей и палачей, но с ними вам не придется иметь дело, да и обе королевы, скорее всего, будут молчать, как и Вивиана. Они не снизойдут до разговоров со смертными. Говорить будет Моргана. Я видел их всего один раз. Обычно Хранитель Тайны — таков мой титул среди фэйри — видит за жизнь их трижды. Когда предыдущий Хранитель передает ему полномочия, когда новый король приходит подписывать договор с фэйри, и в последний раз — когда Хранитель передает полномочия своему преемнику. Иногда Хранителям приходилось на своем веку переживать двух или даже трех королей! И тогда удается лишний раз увидеть фэйри… Ах, мой принц, они так прекрасны, от них исходит такое величие, и в душе рождается такой восторг! Этого не понять, пока не испытаешь сам. Когда они уходят, чувствуешь опустошение. Будто потерял что-то самое драгоценное. Я понимаю людей, которые уходили с фэйри в их страну, которые соглашались стать их любовниками или слугами… Но самые высшие фэйри редко удостаивают смертных своим вниманием. Если только смертный — не гениальный поэт или музыкант, тогда есть надежда… Время, когда правит Мэб — с Мабона по Остару, с двадцать первого сентября по двадцать первое марта. И, соответственно, с Остары по Мабон правит Титания. В зависимости от того, Зима или Лето правят в смертном мире, первой на землю ступит Зимняя или Летняя Королева. Сейчас время Лета, значит, первой будет Титания. Если же вызывать их в Ночь Перехода, собственно на Остару или на Мабон, то они вместе одновременно ступят на землю. Впрочем, я сам этого не видел. И мы не можем ждать до Ночи Перехода. Мы вызовем их в ночь Лугнасад. В ночь на первое августа.