— Значит, ты… ее видела. Она была уже мертва; и ее потихоньку засыпал снежок.

— Нет, — возразила Конни, — не совсем так. Дальше черных ботинок я не двинулась.

Спенсеру хотелось облить лицо водой. Так вот, значит, почему Конни не стала искать Кристину, когда они возвратились после Дня благодарения! Она знала, что это бесполезно.

— Конни, — спросил он, — почему ты все это держала в себе? Особенно с учетом последующих событий. Если бы ничего так и не было потом обнаружено, тогда я понимаю, можно было бы никому и не говорить, но, поскольку Кристину нашли мертвой, почему ты ничего не сказала?

— А что я могла сказать? И кому?

— Почему ты не сказала ничего Альберту тогда же ночью?

— Я была действительно напугана. Я просто физически заболела и мучилась всю ночь, а утром мы уехали, и я пыталась об этом не думать. Мне начало казаться, что, может быть, я ошиблась.

— Почему ты не сказала ничего Альберту на следующий день утром? Вы бы могли пойти туда вместе и проверить.

Конни понурила голову и снова выдавила из себя:

— Альберту я это сказать не могла. Не знаю. Просто не могла, и все.

— Почему?

— Не знаю.

— Я такой ответ не принимаю.

— Это правда.

— Почему ты не рассказала это своим адвокатам? Почему ты не настаивала на своей невиновности? — Произнося эти слова, Спенсер подумал, что не так уж она и чиста. И мгновенно перестал испытывать жалость к Конни, перестал безоговорочно ей сочувствовать.

— Как я могла доказать свою невиновность? — проговорила Конни. — Обстоятельства были против меня. Я отсутствовала в общежитии больше часа и никаким образом не могла отчитаться за этот период, который как раз приходился на то время, когда она погибла. Кроме того, меня видели, когда я возвращалась с места преступления. Ты что, думаешь, я что-то скрываю?

— Что значит «скрываешь»? Ты скрывала, — заметил Спенсер.

Она кивнула соглашаясь:

— Да, скрывала. Плюс к тому у нее под ногтями нашли частицы кожи с моего лица. Что мне было делать? Оставалось говорить какие-то слова, но кто им поверит, если против меня свидетельствовал Альберт! — Она сокрушенно покачала головой. — Джим свидетельствовал против меня, и ты тоже.

— Я ошибался.

— Но тогда ты так не думал.

— Разве это что-то меняет? К тому же на суде я даже не выступал.

— Но все равно ты не был на моей стороне, я это знаю.

— На твоей стороне? Конни, ты видела мертвого человека, который лежал в снегу, и никому не сказала. Даже Альберту. Уж ему-то ты должна была сказать.

Они помолчали.

— У Альберта были перчатки? — спросил Спенсер.

— Перчатки?

— Да. Кожаные, любого типа. Перчатки.

— Да-да. Я не помню очень хорошо, но у него была пара коричневых кожаных перчаток, которые он носил все время. — Она опустила голову. — Но у него были не только перчатки, — проговорила она тихо, уставившись в крышку стола. — У него также была коричневая кожаная куртка.

— Да?

— Она исчезла.

— И что?

— Исчезло и то и другое. Я пыталась об этом не думать. Мы уже выходили, чтобы ехать домой на День благодарения, и он вдруг надевает свою лыжную куртку. Я спросила, где же кожаная, а он ответил, что не может ее найти. Уже после возвращения я снова спросила, нашел ли он свою куртку, и он сказал, что нет. Мы чуть-чуть поговорили об этом, и он сменил тему. Я никак не могла понять, как это могло случиться, что он потерял отличную кожаную куртку. Это меня расстроило. Понимаешь, эту куртку подарила ему я в прошлом году на Рождество. — Конни смущенно подняла глаза. — Я просто больше об этой куртке не могла думать.

Спенсер кивнул и, не щадя ее, сказал:

— Думаю, тебе не хотелось об этом думать. — Увидев в ее глазах боль, он добавил: — Сейчас-то что переживать? Теперь это не имеет значения. — Но он говорил неправду. Это имело значение, и огромное.

— Ну и что теперь? — спросила Конни, пригладив свои волосы.

— Что теперь? — Спенсера этот вопрос удивил. — Не знаю. Может быть, нужно пригласить адвоката и рассказать ему то, что ты рассказала мне сейчас.

— И что? — Она возбужденно задвигалась. — Что хорошего это мне даст?

— Конни, попроси, чтобы он возбудил ходатайство о передаче дела на доследование.

— И что тогда? Ведь я осуждена по согласованному признанию вины! — пронзительно воскликнула она. — Но я ни в чем не виновата. Ни в чем!

Спенсер мягко откашлялся и посоветовал:

— Конни, я бы на твоем месте с такой категоричностью это не утверждал.

— Я говорю тебе: я ее не убивала.

— Да, ты ее не убивала. Но, — здесь Спенсер сделал паузу, ему было трудно найти верные слова, — ты видела ее, мертвую. — Ему очень хотелось, чтобы его глаза сейчас оставались сухими. — Ты знала, чьи это ботинки. Ты знала, что это она. Понимаю: тебе не хотелось об этом тогда думать, хотя, по правде говоря, мне очень жаль, что тебе не хотелось, но на следующий день ты Кристину так и не увидела. Это, несомненно, указывало на то, что именно ее ты видела накануне ночью в лесу, но ты уехала отдыхать, прихватив ее собаку, потому что знала — не отказывайся, знала, — что все равно псу не с кем здесь оставаться. Ты уехала праздновать Благодарение и оставила ее лежать в снегу целую неделю… — Дальше Спенсер продолжать не мог.

— Я ничего не могла сказать. Все равно уже было поздно.

— Да, было поздно. Но тебе нужно было позвать на помощь немедленно, тогда же, в ту же ночь. Разумеется, и тогда уже помочь ей ничем было нельзя, потому что, когда ты ее увидела, он, а скорее всего, была мертва. А может быть, и нет. Подумай об этом. Живи теперь с этим. Если бы ты немедленно позвонила в «Скорую помощь», в полицию, куда угодно, ты бы сейчас здесь не отсиживала свой срок.

— Прямо тогда, немедленно я позвонить никуда не могла! Понимаешь? — беспомощно проговорила Конни.

— Не совсем. Ты сказала, что была напугана. Ну и что?

— Не только напугана. Я была в шоке. Никогда еще в жизни я не была так напугана.

— Конни, до этой ночи у тебя просто не было возможности себя проверить, — сказал Спенсер. — Это самое главное в жизни — кем мы становимся в критической ситуации. Очень легко жить, когда все хорошо, когда ничего страшного не случается. Очень легко, когда ничем не рискуешь. Но однажды в жизни приходит момент, когда тебя зовут. Да-да, зовут, называют твое имя. И нужно идти. А не бежать в противоположную сторону. — Спенсер замолк. Она смотрела на него, ничего не понимая.

— Так, значит, детектив, ты пришел сюда не для того, чтобы мне помочь? — холодно проговорила она. — В таком случае, зачем же ты приехал?

— Убедиться, что был прав.

— Ты был прав? — переспросила она.

Он медленно кивнул:

— Да, был прав.

Спенсер чувствовал себя так, как будто на него взвалили груз огромной тяжести. Эти люди сплели дьявольскую паутину, а он в нее попал и вот уже больше трех лет не может выпутаться. Он стал ее узником. За эти годы он постарел на сто лет, и не быть ему больше молодым. Никогда. На висках уже появилась седина, а на лице морщины. Это они, эти ребята, заставили его постареть. Но довольно с него. Хватит. Больше он им ничего подобного не позволит. Пришла пора освободиться от этих пут.

— Конни, — произнес он решительно, — я знаю, почему ты ничего не сказала Альберту той ночью, когда возвратилась с моста. Ты не сказала ему потому, что подозревала его в убийстве. И когда он больше ни словом не обмолвился о ней, а шли дни, и он даже не упоминал ее имя, и когда со всей очевидностью стало ясно, что она куда-то исчезла, а он вел себя так, как будто это в порядке вещей, ты уже знала, что это он ее убил. И ты ничего не сказала. На что ты надеялась? Что ее никогда не найдут? И, зная, что убил ее он, ты что, не понимала, что становишься соучастницей преступления, или тебе было все равно?

— Не говори так, — выдохнула Конни. — Не говори так. Перестань!

Но Спенсер заговорил еще громче, чем прежде:

— Ты продолжала молчать, как будто набрала в рот воды. Ты что, надеялась, что твои подозрения ошибочные? Ты что, надеялась, если сядешь вместо него в тюрьму, он останется тебе верен и начнет еще сильнее любить? Хотя куда уж сильнее… А, Конни?