— Тебе, Том, психоаналитик нужен больше, чем кому-либо, — заметила Саванна. — Слышал бы ты сейчас свой голос. Сплошные сердитые интонации.

— Я не знаю, как вести себя с близкими, которым абсолютно все известно. У мамы есть ответ на любой вопрос, у тебя тоже. Наверное, это какая-то редкая болезнь, поражающая женщин нашей семьи. Тебя хоть когда-нибудь мучают сомнения?

— Да. У меня огромные сомнения насчет тебя, Том. Я серьезно тревожусь насчет твоего жизненного выбора. Ты плывешь, сам не зная куда: ни направления, ни амбиций, ни желания что-то изменить, пойти на риск. И везде пусть слабозаметная, но отстраненность: от семьи, от работы. Ты не понимаешь, чего хочешь, не ведаешь, куда направляешься.

— Это-то и делает меня американцем. Здесь нечему удивляться.

— Ты возвращаешься домой после тренировок, наливаешь себе выпивку и утыкаешься в телевизор, пока не устанешь смотреть или не напьешься и тебя не потянет спать. Книг ты не читаешь, бесед не ведешь — сплошное растительное существование.

— Ошибаешься, сестра. В данный момент я веду беседу из числа тех, какие действительно ненавижу.

— Ты ненавидишь смотреть правде в глаза, — упрекнула Саванна, стискивая мою руку. — Том, ты попал в болото бездумной жизни, и оно вот-вот тебя засосет. Я этого очень боюсь.

— Ну почему ты предрекаешь безумие или несчастья всем, кто встречается тебе на пути? — возмутился я. — Почему признаёшь ненормальность единственным достойным ответом на все, что творится в мире?

— Потому что о душевно здоровых людях я слышала только легенды, но никого из их племени никогда не встречала. Они вроде инков. Можно читать про инков, осматривать развалины их городов, а вот поговорить с кем-то из них, узнать, чем они дышат, — это недосягаемо.

— Саванна, мне плевать на инков. Правительство бросило против Люка очень серьезных парней. Если они убьют нашего брата… страшно подумать, что будет со мной.

— Не успеют. Мы его разыщем и привезем сюда, — успокоила сестра.

— Пойми, за ним ведется настоящая охота. Как на оленя или другого зверя.

— Я больше опасаюсь за тех парней, чем за Люка. Мы-то с тобой знаем, что в лесу ему нет равных. Понимаешь, Люку все всегда удавалось. Если бы хоть раз его замысел не сработал, нам бы сейчас не понадобилось его искать. А случаев для провала было достаточно. Нас могли поймать, когда мы выкрали белого дельфина. Или когда тащили черепаху в спальню Ньюбери. Да и во Вьетнаме Люк мог угодить в плен. Наш брат всегда верил в свою удачу, и до сих пор она его не обманывала.

— Но его нынешняя затея бессмысленна, — спорил я. — У него нет ни малейших шансов.

— Зато он уже привлек к себе массу внимания. Ты часто думаешь о нем?

— Стараюсь не думать. Пытаюсь вообще не вспоминать ни об отце, ни о Люке. Бывают моменты, когда я делаю вид, что их обоих вообще нет в моей жизни.

— Испытанный мамин способ, — усмехнулась Саванна. — Правду можно выбрать по своему усмотрению.

— Я отправляю отцу послания каждую неделю. Такое ощущение, что общаюсь с человеком, с которым знаком лишь по переписке. Он аккуратно отвечает, очень нежно и разумно. Могу ли я представить любящего отца? Еще труднее вообразить отца рассудительного. Знаешь, переписка нас почти сдружила. Но когда я думаю о нашем детстве, то трепет и благодарность испытываю, конечно же, не к отцу, а к матери. Меня переполняют чувства к ней. А в жизни мне трудно провести с матерью даже десять минут. История с Люком гробит ее, но здесь я ничем не могу ей помочь.

— Почему ты так зол на Люка?

— Потому что считаю его идиотом. Твердолобым эгоцентристом, думающим только о себе. Но это лишь часть. Есть еще что-то, чего мне не понять. Я всегда завидовал его свободе, его простым принципам. С какой яростной страстностью он их отстаивает! Меня даже ревность охватывает. Люк сумел взбудоражить целый штат. Можно называть его веру дурацкой, но меня захватывает холодный непостижимый экстаз, который он вносит во все, что делает. Он не просто верит, созерцательно и отрешенно, — он действует сообразно вере. Почему я хочу остановить Люка? Потому что где-то очень глубоко внутри я поддерживаю его личную борьбу с правительством. Люк служит мне постоянным напоминанием о моих собственных капитуляциях. Жизнь выдрессировала меня, загнала в клетку, где вместо прутьев — выплаты по закладным, погашение кредита за машину, расписание уроков, дети и жена, все еще строящая амбициозные планы. Я живу в тихом спальном пригороде, в семь часов смотрю выпуски новостей, разгадываю кроссворды, а тем временем мой брат ест сырую рыбу и ведет партизанскую войну против целой армии оккупантов, лишивших нас единственного места, которое мы считали своей родиной. И тогда я говорю себе: «Я не фанатик и не саботажник. Я добропорядочный гражданин. У меня есть свои обязанности и мера ответственности». Я успокаиваю себя этой чепухой. Но Люк сумел кое-что мне доказать. Я не являюсь человеком принципов, человеком веры, человеком действий. У меня душа коллаборациониста, и там вполне можно размещать штаб-квартиру правительства Виши [212]. Я олицетворяю собой тип человека, которого ненавижу больше, чем кого бы то ни было. Я слежу за газоном перед домом, и меня никогда не штрафовали за превышение скорости.

— А мне Люк представляется современным Дон Кихотом, — сообщила Саванна. — Хочу написать о нем что-то вроде баллады.

— Наверняка и он считает себя благородным рыцарем и все такое. Но что толку? По вине Люка погибли четыре человека, и какие бы рациональные доводы я себе ни приводил, убийство остается убийством.

— Это не было сделано намеренно, — возразила Саванна. — Трагическая случайность.

— Попробуй убедить в этом их вдов и осиротевших детей.

— А ты сентиментален, Том.

— Наверное, их родственников ты тоже назовешь сентиментальными.

— Люк — не убийца, — отчеканила Саванна.

— Тогда кто он?

— Художник и совершенно свободный человек. Два состояния, которых тебе никогда не понять.

Мы дождались тихого лунного вечера и вышли из дому. На Чарлстонской пристани для яхт и лодок Салли простилась с нами, поцеловав меня и Саванну.

— Возвращайтесь вместе с Люком, — напутствовала нас Салли. — Расскажите ему, сколько людей его горячо любят. И потом, троим его племянницам нужен дядя.

— Обязательно передам, — пообещал я, обнимая жену. — Только вот не знаю, сколько продлится наша экспедиция.

— У вас есть целое лето. Завтра приедет моя мама, она присмотрит за девочками. В следующем месяце Лила обещала взять их на остров Полиз. Ну а я буду трудиться не покладая рук, спасая жизни и принося благо человечеству.

Я завел мотор и развернул лодку в сторону реки Эшли.

— Молись за нас, Салли, — попросила Саванна. — И за Люка тоже.

— Я думал, ты не веришь в Бога, — удивился я.

Мы медленно проплывали мимо базы береговой охраны в конце Чарлстонского перешейка.

— Обычно не верю. Но я верю в Люка, а он верит в Бога. Я просто очень хочу помочь брату.

— Кажется, это называется обусловленной верой.

— Как тебе угодно, — весело отозвалась сестра. — Том, ну до чего же здорово! У нас опять путешествие с приключениями. Совсем как двадцать лет назад, когда мы мчались в Майами спасать белого дельфина. Мы найдем Люка. Нутром чую. Посмотри на небо.

Я взглянул туда, куда указывал палец Саванны.

— Орион-охотник, — сообщил я, узнав созвездие.

— Нет, брат. Я научу тебя мыслить творчески. Это отражение Люка, прячущегося среди низин.

— Слушай, сестрица, если ты и дальше будешь говорить о Люке как о персонаже твоих стихов, меня, честное слово, вырвет. Сейчас не до поэзии. Эта поездка — последний шанс спасти нашего брата.

— Это наша одиссея, — продолжала дразнить Саванна.

— Пора бы тебе научиться понимать разницу между жизнью и искусством, — укорил я сестру, направляя лодку в воды Чарлстонской гавани.