Я начал с того, что пролистал все томики с дарственными надписями поэтов, друживших с Саванной. Надписи были дружескими, но довольно официальными. Приятели восхищались творчеством Саванны, однако ее личность оставалась для них неизвестной и непонятной. Большинство этих поэтов жили в гордой безвестности, и когда я ознакомился с их произведениями, то понял почему. Все они были трубадурами крошечного мирка. Они вдохновенно описывали плод граната или тычинки цветка, но их темы были бессмысленными. Ничто так не обрадовало Саванну, как мои слова, когда однажды я признался, что не понимаю ее стихотворений. Она сочла это надежным признаком ее верности собственному таланту. Почитав ее друзей, я подумал, что всем современным поэтам не мешало бы сделать прививку против невразумительности. Однако строчки, подчеркнутые Саванной, несли в себе мрачную противоречивую красоту. Я выписал их себе в блокнот и перешел к самой Саванне.
Из ее стихотворений я понял, что Юг перестал быть ее темой. Отдельные вспышки памяти еще мелькали, но она успешно осуществляла свою давнюю мечту — стать нью-йоркской поэтессой. Я нашел у нее слова о нью-йоркской подземке — идеальное благопристойное описание кошмаров ночного города. Саванна упоминала о Гудзоне и Бруклине. Завершив стихотворение, она уже не подписывала его, как прежде. Листы были сложены безымянными стопками по разным местам квартиры, и только пульсирующая нетронутая магия таланта сестры позволяла узнать автора. За эти годы поэзия Саванны обрела новую силу, стала меланхоличнее, однако не утратила своей прелести. Возможно, какие-то моменты ускользнули бы от моего понимания и, наверное, продолжали меня беспокоить, если бы на ночном столике под Библией я не обнаружил бело-голубой памятный альбом. На центральной полосе зеленели мелкие буквы: «Н. С. Ш. имени Сета Лоу» [147]. Я расстегнул заржавленную молнию и перевернул первую страницу. Там была фотография девочки-восьмиклассницы. Звали девочку Рената Халперн. Имя показалось знакомым, но мне было никак не вспомнить, где я его слышал. Миловидное застенчивое лицо, которое портили большие нелепые очки. Не красила девочку и вымученная улыбка, обнажавшая неровные зубы. Я так и видел тупого фотографа, произносящего свое идиотское «чи-из». На следующей странице Рената написала фамилии своих учительниц (вероятно, самых любимых): миссис Сатин, миссис Карлсон и миссис Трэверс. Школу Рената окончила 24 июня 1960 года. В своем классе Рената не занимала никакой должности. Зато первую запись в ее альбоме сделал президент класса Сидней Роузен.
Ренате, которую не забуду, пока летают бабочки.
Пусть твой поезд жизни идет без помех
Туда, где тебя ожидает успех.
Шелли, лучшая подруга Ренаты, вывела своим красивым девичьим почерком:
Ренате, которую буду помнить всегда.
Свети, звездочка, свети,
Только пудру нанести
И подкрасить губки снова.
Всё. Красавица готова.
Мои поздравления тебе, покорительница сердец школы им. Сета Лоу.
Итак, в громадном Нью-Йорке у меня появилась новая приятельница по имени Рената Халперн. Но каким образом они с Саванной пересеклись? Правда, этот памятный альбом не был единственным. Саванна обожала рыться в букинистических магазинах и часто покупала подобные вещи. Ей нравилось заглядывать в личную жизнь совершенно незнакомых людей. Но только имя Ренаты Халперн продолжало звучать у меня в голове. Я был уверен, что где-то оно мне попадалось.
Я прошел в гостиную и вновь стал пересматривать подаренные книги с посвящениями. Тут мой взгляд упал на письма и журналы, полученные за последнюю неделю. И я вспомнил!
На имя Ренаты Халперн (но почему-то на адрес Саванны) пришла бандероль с последним номером журнала «Кенион ревью» [148]. Когда я впервые достал бандероль из ящика, у меня возникла мысль прикарманить журнал, однако я быстро отказался от подобного мальчишества и вернул пакет на место. Сейчас меня совершенно не грызла совесть. Я вскрыл коричневый конверт и вынул журнал, между страницами которого было вложено письмо редактора, адресованное Ренате.
Дорогая мисс Халперн!
Спешу еще раз сказать Вам, насколько я горд тем, что именно наш журнал имел честь опубликовать Ваше первое стихотворение. Хочу также подчеркнуть, что мы будем рады любому Вашему новому произведению, если Вы пожелаете его прислать. Как и прежде, мы готовы печатать Вас, пока кто-нибудь из «акул» издательского мира Вас не похитит. Уверен, что Вы продолжаете успешно работать.
Искренне Ваш
P. S. Мазелтов [149] по поводу выхода Вашей детской книги.
Я пробежал глазами содержание номера и открыл журнал на тридцать второй странице, где находилось стихотворение Ренаты Халперн. Прочитав восемь строк, я понял: это писала моя сестра.
Из музыки соткал я шкуру, она — творенье рук мечтательных моих.
Но лишь охотник знает опасность истинную шерсти.
Берет он шкуру тигра, всю в полосах, и прячет свое лицо
в мерцанье звезд и тысячу ночей бенгальских.
Та шкура — совершенный текст, творенье, эфир священных джунглей.
И мягкость красоты ее становится блестящим златом на телах тщеславных женщин.
А горностай — не более чем шутка Бога,
когда Он погружен в тягучесть снов о птицах и снегах;
но шкура тигра — свадебная песнь грядущей битвы.
Дочь, возьми слова, наполненные кровью, лавандою и временем.
Неси их к свету, пусть сияют.
И не забудь внимательно проверить на изъяны.
Знай, как недоумевает тигр над хитростью расставленных ловушек,
когда ноздрями чует запах смерти.
Бесстрашно он взирает на людей, что движутся к нему с ножами.
Какой же статной будет женщина, что мех его потом наденет.
Стараньем рук своих я создаю роскошные одежды;
они — любовные посланья, что пишет Зигмунд Халперн;
я адресую их тем женщинам, что чувственно-изящны и восхваляют ремесло мое,
когда ступают в шелесте мехов.
Тебе же, дочь, я выбрал лучшую свою работу —
единственную поэму скорняка.
Подарок мой — священное писанье, что разглядел я на спине у норки,
когда искал, чем мне воздать хвалу твоей фигуре стройной и высокой.
Эти шкуры — новые гаранты твоей неброской красоты.
Но прежде, чем грезить о мехах,
пусть поэтесса изучит их строенье и узоры
и пусть научится искусству черпать из крови братьев и из крови тигров.
Закончив читать, я заверил себя, что все это поддается простому объяснению, которое со временем у меня появится. Насколько мне было известно, сестра мало знала о евреях и ничего не знала о скорняках. И все же это стихотворение написала именно она. Упоминание о тигре выдавало ее с головой, не говоря уже о неподражаемой ритмике. Такое не подделаешь. Я снова открыл памятный альбом Ренаты. На первой странице был указан род занятий ее родителей. Мать: домохозяйка. Отец: скорняк.
