А тем временем на другом конце стола капитан из Чеширского полка вовсю старался развлекать Лилиан, судя по ее смеху. Несколько недель назад Макса бы это не волновало. А теперь задело, и настолько, что, когда вечер подошел к концу, он собрался уходить. Но это желание испарилось в тот момент, когда Лилиан попросила его задержаться. Был какой-то рабочий вопрос, который она хотела с ним обсудить.

Была прохладная ясная ночь, и, когда они вышли в дворцовый сад, она плотно закуталась в кардиган; под ногами тихо хрустел гравий на дорожке.

— У тебя такой вид, словно ты очарована белокурым Адонисом из Чешира.

— Тристраном.

— Ну конечно. Как я мог забыть?

— Он очень храбрый.

— В самом деле?

— Да, он мне рассказывал.

В темноте он заметил, как блеснули ее зубы в улыбке.

— И знаешь что? Наверное, он такой и есть.

— Ты защищаешь его? — спросила она.

— Нет. Я его ненавижу.

Оба они понимали, что в этих словах скрыто признание с его стороны, и Макс поспешил заполнить вопросом неловкое молчание:

— Итак, о чем ты хотела поговорить?

Лилиан спросила о каком-то материале, посланном Министерством информации в «Таймс оф Мальта» и попавшем к ней в «Ил-Бергу».

— Не обращай на него внимания, — посоветовал Макс. — Большая часть того, что мы получаем от них, — полная чушь или безнадежно устаревшая информация, а зачастую и то и другое.

— Не стоит так говорить о своем начальстве.

— Я могу только предположить, что это делается намеренно.

— Намеренно?

— С целью ввести в заблуждение немцев, если они перехватывают наши сообщения.

Лилиан засмеялась и остановилась на тропинке.

— Иди сюда, — тихо сказала она, ступая на траву.

— Почему?

— Мои кузины.

— А что с ними? — спросил он, делая шаг следом за ней.

Фелисия и Эна были двумя длинноногими созданиями, которые едва вступили в подростковый возраст.

— Я знаю, что они собой представляют. Они будут подсматривать из спальни.

Она провела его под ветвями большого апельсинового дерева. Тут было так темно, что он скорее чувствовал, чем видел, как она идет перед ним.

Они поцеловались коротко, почти мимолетно, их губы едва соприкоснулись.

Вот во втором поцелуе не было никакой мимолетности. Лилиан прижалась к нему всем телом, и теплый кончик ее языка смело проник меж его губ.

— Не останавливайся, — сказала она, когда они на мгновение оторвались друг от друга.

Когда они наконец разомкнули объятия, Макс нагнулся, чтобы поднять с земли ее кардиган и накинуть ей на плечи.

— Ох, дорогой, — сказала она, — теперь за завтраком мне придется им врать.

— Ну, отдала пенни, отдашь и фунт, — улыбнулся он, обнимая ее за талию и притягивая к себе.

Она уклонилась от его губ.

— А затем мне придется признаться отцу Табоне на исповеди, что я соврала им, и он захочет узнать причину.

— А когда ты ему откроешься, он скажет: «Лилиан, Лилиан, не один старый солдат рассказывал мне эту историю под апельсиновым деревом».

Она испуганно выдохнула и игриво ущипнула его за руку.

— Ты думаешь, что я такая, да?

— Я думаю, что мне хочется снова тебя поцеловать.

Лилиан не стала сопротивляться, и на этот раз ее руки скользнули ему под рубашку и прошлись по спине.

В тот момент никакие мысли о Митци не тревожили его. Лишь потом, во время долгого пути обратно во Флориану на мотоцикле, когда лучи прожекторов полосовали небо высоко над головой, он сравнил эти первые осторожные объятия с тем, как отчаянно он предавался страсти, занимаясь любовью с Митци.

Митци что-то раскрепощала в нем, и он представал такой своей стороной, о существовании которой никогда не подозревал, — темной и порой даже диковатой. Случалось, она требовала, чтобы он господствовал над ней, даже унижал. И он охотно подчинялся, сначала осторожно, как наблюдатель, который висит над постелью, а потом более охотно.

С тех пор он отбросил свою теорию о подсознательном желании женщины испытать наслаждение от порки, отчасти потому, что это оскорбляло ее. Он усомнился в этом. И кроме того, кто он такой, чтобы выносить приговор? Случайная короткая встреча с девушкой Фелистой после Майского бала в Оксфорде и неловкое обжимание с Элеонорой — это и был весь его сексуальный опыт. Ему ли рассуждать, чем люди занимаются в уединении своих спален?

Более того, после прекращения их связи у Митци не осталось ни чувства вины, ни сожаления о том, что было между ними. Он искренне ждал, что она, бросив его, будет старательно избегать, но их публичные отношения не изменились. Более того, они расцвели под взглядами ничего не подозревающих друзей и знакомых. Ему продолжало казаться странным проводить время в компании с ней — зная каждый дюйм ее гибкого тела под платьем, да и более интимные места, — но ее способность идти по жизни легко и без сожалений позволила ему покончить с воспоминаниями.

Все изменилось на вечеринке у Хьюго и Розамунды.

— Господи, как мне не хватало тебя.

Это был голос прямо из их интимного прошлого, из квартиры, выходящей на сады Гастингса.

«Мне тоже, — захотелось ему закричать. — Мне тоже».

В этом и была причина того, что он не мог заснуть, — мозг открыто сопротивлялся, глухой к диктату уставшего тела, мысли о Митци и Лилиан бесконечно и бесцельно крутились в голове. Если это само по себе было плохо, то в этой путанице как-то оказалась и мертвая танцовщица — бледные безжизненные черты Кармелы Кассар появлялись так часто, словно какой-то призрачный фантазм шумно требовал, чтобы его выслушали. Она была несчастлива с ним, и у нее было полное право так себя вести. Что он сделал для нее. Что он сделал для нее? Всего лишь голый минимум, потому что надеялся, что их роман как-то сам собой разрешится или просто исчезнет.

Он знал немало личностей, как мужчин, так и женщин, которые, попав в такую ситуацию, как-то умели покончить с ней — один даже попытался пустить в ход тюбик веронала, — но пока ему не случалось испытывать к ним симпатию.

Первые бомбы упали на Гранд-Харбор, и пара зениток отвечала на взрывы. «Бофоры» не давали о себе знать, пока не появились «Штуки».

С потолка осыпалась штукатурка, когда он шел через гостиную. Как ни странно, наблюдать налет со своего порога оказалось куда легче после мысленных терзаний последних нескольких часов. Макс раздвинул занавеси и вышел на балкон.

Он успел заметить покров пыли, висящей над доками и Сенглеа, до того, как из Френч-Крик поднялась колонна воды. Высокая и прямая, она застыла, прежде чем обрушиться обратно. Внизу у бастионной стены ребята из капонира «бофоров» внимательно наблюдали за небом. Если у кого-то и было право сломаться, то именно у них, особенно после того, как немцы стали целить в них. Хотя, похоже, их это не волновало. Пара человек даже смеялась.

Через несколько минут им было уже не до смеха.

«Штуки» шли волнами, почти вертикально пробиваясь сквозь заградительный огонь. Прошли дни, когда заградительный огонь над Гранд-Харбором напоминал гигантское каштановое дерево в цвету и все неподдельно восхищались мужеством вражеских летчиков. Если уж сравнивать, то тарахтение зениток было слабым пивом, чуть крепче чем опивки.

Он заметил группу из четырех «спитфайров», которые шли за «Штуками», стараясь вклиниться меж них, когда те выйдут из пикирования. В эти мгновения «Штуки» оказывались в самом уязвимом положении. Когда они освобождались от бомб и немецкий летчик ставил самолет на хвост, на несколько кратких мгновений и он, и хвостовой стрелок теряли сознание. Легкая добыча для пилотов «спитфайров», которые знали, когда следовало атаковать.

Что они и доказали. Макс видел, как два взмывающих вражеских самолета разлетелись в куски от пушечного огня, закрутились и рухнули в гавань. Расстреляв весь боезапас, «спитфайры» направились к дому, бросив вызов двум «юнкерсам», дожидавшимся их над Хамруном. А тем временем продолжали подходить «Штуки», острокрылые стервятники, сваливающиеся из синевы неба.