После спешного утреннего ухода Арсения гость тоже заставил себя подняться и, взбодрившись остатками «беленькой», окончательно вернулся к жизни. Тут-то в нем пробудился затаившийся было авантюрный дух и нашептал ему простейший способ заинтересовать князя-купца. «Ведь здесь же должны быть какие-то Сенькины работы — выбирай любую! От него не убудет, еще напишет… Приличия, сантименты — да плевал я на них! И думать нечего: возьму сам, сколько смогу, и отвезу Евграфу», — решил «благородный» Вячеслав Меркурьевич, потирая в азарте руки и даже не задумываясь над тем, что превращается в вульгарного квартирного вора. Он осторожно огляделся, будто кто-то мог за ним следить. Звонцов хорошо знал, где у Арсения стеллажи с работами, не раздумывая, подошел к ним и стал торопливо перебирать подрамники — как назло, ему попадались только чистые холсты и многочисленные наброски и рисунки, не было не то что какой-нибудь законченной картины, но даже и скромного этюда ни одного не попалось. «Что за чертовщина! Нужно еще поискать — может, что-нибудь интересное в рулон свернуто?» Большой рулон нашелся тут же, на стеллаже. Скульптор принялся было его разворачивать, но сразу понял, что это тоже нетронутый холст, далее негрунтованный. Возможно, в мастерской было еще место, где Арсений хранил работы, папки с заготовками, эскизами, но скульптор такого места не знал.

В бессилии опустив руки, Звонцов осел на стул — сердце колотилось, неужели он ничего не найдет? Осмотревшись, Вячеслав Меркурьевич увидел на станке посреди мастерской занавешенный подрамник. Он снял драпировку. Его поразило необычное свечение, исходившее от холста. Перед ним был пейзаж средневекового европейского городка, уютного, с островерхими крышами и башенками, булыжной мостовой на фоне окружающего горного ландшафта. Когда-то в Германии он вдоволь насмотрелся подобной натуры, впечатления тех лет перемешались, и память рисовала только типичный образ немецкой провинции, которому как нельзя лучше соответствовала новая работа Арсения. Звонцов отметил очень удачно построенную художником композицию: на переднем плане был любопытный дом, перекресток двух улиц, одна из которых взбиралась вверх, другая сбегала вниз, так что это угловое строение в одной части было двух-, а в другой — четырехэтажным. Скульптор решил про себя: «Типично, а все же как оригинально! Нет, такое можно было только из головы выдумать — ну и фантазия же у него!» Качество исполнения работы вообще изумляло: если бы не уникальная манера Арсения, даже без подобающей рамы можно было бы вполне признать пейзаж творением кисти какого-нибудь мастера, жившего веке этак в пятнадцатом-шестнадцатом. «Добился-таки своего, сукин сын… Сделал открытие!» Звонцову, однако, некогда было долго любоваться столь удачной «находкой». Он быстро упаковал ее в бумагу (уж чего-чего, а этого «добра» в десницы некой мастерской было предостаточно). Теперь у него в каждой руке оказалось по холсту. Упаковка нового пейзажа отличалась по цвету — была розоватой. Уходя, ваятель предусмотрительно оставил распахнутыми настежь двери на лестницу: в открытую квартиру заглянул бы любой вор, а Вячеслав Меркурьевич, таким образом, оставался практически вне подозрений.

«Повезло! — рассуждал Звонцов, спускаясь вниз. — Как раз то, что нужно, — куда уж лучше вещь? Первоклассная! Если Смолокуров на нее не клюнет, значит, я уже совсем ничего в искусстве не смыслю. Это для меня настоящий пропуск в Германию — путь к скульптуре будет открыт! Только бы Флейшхауэр не продала ее какому-нибудь ценителю! Но это невозможно — она всегда слишком нравилась ей самой.. Там-то я соображу, как выкрасть проклятую бронзовую болванку, а со Смолокуровым как-нибудь развяжусь. Сейчас главное с ним обо всем договориться, чтобы можно было ехать со спокойным сердцем… только бы успеть вернуть статую на кладбище, только бы успеть, иначе эти упыри из-под земли достанут, замучают совсем!» Вячеслав Меркурьевич долго не мог поймать извозчика, а когда наконец нашел свободного лихача, коротко бросил:

— Гони живо на Петербургскую сторону! За Лицеем. Не обижу.

Через какие-нибудь полчаса Звонцов уже стоял возле ограды смолокуровского «палаццо», собираясь с духом, прежде чем войти внутрь. Не успел он дойти до остекленного подъезда, как оттуда поспешно вышел дворецкий. Он широкой грудью заслонил проход незваному гостю:

— Что вам угодно-с?

— Мог бы я видеть хозяина? — спросил тот, опешив.

Слуга недоверчиво посмотрел на Звонцова и холодно ответствовал:

— Господина в доме нет.

— Мне по весьма важному делу. Я готов ждать, сколько понадобится.

Дворецкий смотрел безучастно, как бы сквозь упрямого посетителя:

— Только напрасно потратите время. Он уехал, и надолго-с.

У скульптора во рту пересохло от неожиданности.

— А… Апозвольте узнать, куда?

— Куда-куда… Далеко. Мне не докладывают, куда… Вас еще что-то интересует?

— Э-э-э… Простите, могу я в таком случае видеть его… — Вячеслав Меркурьевич не сразу подобрал подходящее слово, — …юного воспитанника?

Дворецкий хмыкнул с явным недовольством и. неопределенно пожав плечами, произнес:

— Сейчас узнаю. Только уж вы, сударь, извольте здесь подождать.

Ждать пришлось никак не меньше пятнадцати минут. Скульптор нервничал, злился: придется теперь добираться до Веймара самому во что бы то ни стало, да еще с краденым пейзажем под мышкой! Сержик вышел к посетителю не спеша, вальяжной походкой и видом инфанта подчеркивая свое превосходство.

— Подумать только — его уже выпустили! Ты, Звонцов, не иначе в рубашке родился — мы уж решили, тебе теперь прямая дорога в Сибирь, а то и ….

— Тебя забыли спросить, «юноша бледный со взором горящим»! [218]Скажи лучше, хозяин твой, случайно, не в Германию уехал?

— Мой покровитель случайно ничего не делает. Возможно, и в Германию, а может, и в другое место. У него повсюду дела — сегодня он здесь, завтра там. Спешно собрался и умчал за границу, а вот куда именно, кому попало сообщать не велел… Кстати, беспокоился очень по поводу реставрируемой картины. Собирался уже меня за ней посылать. Неужели готова?

— Вячеслав Звонцов исполняет заказы в срок. Забери-ка вот! — «реставратор» картинным жестом вручил Сержику холст, обернутый в крафт. — Не сомневаюсь, что Евграф Силыч будет доволен.

— Посмотрим… А что там еще за сверток поросячьего цвета? Секрет? — наглый малый норовил заглянуть Звонцову за спину.

— Точнее, сюрприз для господина Смолокурова — моя новая работа, но передам я ее только из рук в руки. Потом.

Сержик, тут же потеряв всякий интерес к посетителю, указал ему на калитку:

— В таком случае извольте выйти на улицу: мне тут некогда пустые разговоры вести. У вас что, столбняк или не слышали? Сейчас позову дворецкого, а он городового свистнет — здесь частное владение, а не Александровский парк! [219]

«Совсем обнаглел, плебей! Мне сейчас только полиции не хватало». Оскорбленного дворянина Звонцова как ветром сдуло. Теперь его занимала одна забота: где взять деньги хотя бы на дорогу до Веймара?

На ум пришел единственный возможный вариант — выпросить в долг у еврея-галерейщика. К счастью, последний оказался на месте, в отличие от Смолокурова, но его еще нужно было уговорить. Антиквар долго упрямился, вздыхая и разводя руками, напоминал, что Звонцов еще не возвратил деньги, занятые после ночного погрома. Скульптор же то умолял, то требовал, и эта настойчивость была вознаграждена. Хитрый Яков Кричевский все-таки ссудил ему необходимую сумму, поставив свои условия:

— Зашел я тут в литейку вашу и что вижу — прекрасные скульптуры льете! Так эти деньги даю под них — уговорили. Но имейте же в виду: не вернете через месяц, все продам и еще процент возьму. Я вам коммерсант, а не филантроп!

Звонцову было все равно — он добился, чего хотел. Стоит лишь продать в Германии десницынский шедевр, и можно будет заново начинать жизнь. Собираясь в путь, Звонцов твердо решил: исправив все свои ошибки, он больше никогда не сунется ни в одну авантюру, не позволит себе никаких сомнительных, опрометчивых поступков. Но нужно было спешить, очень спешить.