Состав руководящих органов Советской республики в конце гражданской войны заслуживает тщательного анализа. В нем прежде всего выделялась «старая партийная гвардия», вожди, в чьих руках концентрировалось все больше и больше власти. Они занимали ключевые посты в государственном аппарате, совмещая подчас несколько должностей. Обнаружились признаки превращения этой группы в замкнутую правящую элиту: Несколько особняком стояло профсоюзное руководство, которое находилось как бы в партнерских отношениях с государством. Поэтому в профсоюзных организациях в то время работали достаточно сильные и яркие лидеры, вроде М.П. Томского, выдвинутые рабочей массой. В профсоюзных и других общественных организациях находили себе последнее прибежище деятели других партий, решившие связать свою судьбу с большевиками.

Вторую, более многочисленную, группу в аппарате составляли бывшие рабочие, матросы и солдаты. Заняв ответственные посты и должности, они, конечно, далеко не всегда им соответствовали Многие были готовы «гореть» на работе, трудиться без сна и отдыха, отдавать ей все силы, но сказывалось отсутствие культуры и образования. Эти люди мало знали, плохо разбирались в делах и волей-неволей вынуждены были подчиняться ранее заведенному порядку. Немало оказалось таких, кто, поддавшись искушению властью, впадал в фанаберию, хамство, комиссарство, бравирование своим простонародным происхождением. Эти и подобные явления начали распространяться и получили название «комчванства». Стиль руководства в годы «военного коммунизма» сводился к жесткому приказу, команде, окрику. Многие «по делу и без дела» склонны были размахивать маузером, а то и спускать курок.

Наряду с руководителями в советском аппарате работали специалисты, прежде всего там, где большевикам без них обойтись было совершенно невозможно: в системе ВСНХ, в юстиции, в народном образовании и других сферах. Кадровая политика большевистского руководства по отношению к ним была двойственной и противоречивой: с одной стороны, жалобы на нехватку специалистов, стремление привлечь их к решению важнейших задач, взять на учет, уберечь от призыва в Красную Армию, обеспечить подбор кадров по деловому признаку, а с другой — третирование специалистов, линия на «орабочение» аппарата, проводимая партийными органами, ВЦСПС, ЦК отраслевых союзов.

Мощный пласт сотрудников новых учреждений составили мелкие служащие старой России: конторщики, приказчики, делопроизводители, счетоводы и т.п. Они принесли в советские учреждения прежний налет казенщины и канцеляризма, без которых не обходится ни одна бюрократия, и от них многое восприняли полуграмотные выдвиженцы из рабочих и крестьян. Относительно новой для советских учреждений была феминизация управленческого труда — процесс, в целом типичный для XX в. В Советской России он был ускорен введением всеобщей трудовой повинности, необходимостью получить паек, который обеспечивала только служба или работа. Поэтому канцелярии советских учреждении пополнились большим числом бывших гимназисток, школьниц, гувернанток, домохозяек и т.д.

Такой была многочисленная армия управленцев, состоявшая на службе нового режима, без особых изменений дожившая до наших дней. Она была весьма пестрой и аморфной, малоэффективной и малокомпетентной. Даже суровая обстановка «военного коммунизма» не гарантировала защиту от бюрократической «дьяволиады», по выражению М. Булгакова, от злоупотреблений и коррупции, с которых свидетельствуют многие источники того времени.

Встает вопрос о том, видели или нет большевистские лидеры проявления кризиса? Многие из них осознавали, что далеко не все получилось, как задумана, что возникли или восстанавливались институты, шедшие вразрез с революционными идеями, что вместо государства-коммуны, основанного на самоуправлении трудящихся, образовалась огромная государственная махина с сохранением всех атрибутов, присущих государству. Отчетливо осознавалась опасность бюрократизма. Ленин назвал Советскую республику рабоче-крестьянским государством с бюрократическим извращением. Борьба с бюрократизмом была поставлена в повестку дня VIII съезда Советов. Однако, как показывают выступления того же Ленина и его соратников, природа бюрократизма в советских учреждениях связывалась главным образом с наследием старого строя и с пресловутым «мелкобуржуазным окружением». Фактически не была осознана логика развития бюрократизма, вытекающая из воплощения на практике большевистских идей, а это сыграло большую роль в последующих событиях.

Ярким проявлением кризиса в партии стала профсоюзная дискуссия, развернувшаяся в конце 1920 г . В ней в завуалированной форме нашли отражение все противоречия кризисного времени: роль масс в строительстве нового общества, форма государственного управления, организация производства и др. Участники разбились на восемь платформ и ожесточенно спорили между собой. Подвести итоги дискуссии должен был X съезд РКП(б). Традиционно считалось, что победила точка зрения Ленина, который в духе времени сформулировал тезис о профсоюзах как «школе коммунизма», о чем после этого 70 лет «талдычили» историки профсоюзного движения в СССР. Однако победа Ленина была не столь очевидна. Большинство участников дискуссии сошлись на том, что не время ввиду ухудшения общего положения в стране делиться на платформы и фракции. Была принята резолюция, где содержался пункт о временном запрещении дискуссий под страхом исключения из партии. Этот пункт в дальнейшем искусно был использован во внутрипартийной борьбе и стал одним из постоянных и основополагающих принципов деятельности коммунистов.

Между тем брожение в стране росло и ширилось, постепенно приближаясь к столице. Участились собрания и митинги, на которых большевистский режим подвергался открытой критике. Подняли головы меньшевистские и эсеровские агитаторы. Последней каплей в переполненную чашу проблем стали проявления недовольства в Петрограде и Кронштадтский мятеж в марте 1921 г . Почти все члены большевистской организации Кронштадта встали на сторону мятежников. Был избран революционный комитет во главе с беспартийным матросом Петриченко.

В истории с «Кронштадтом» необходимо отметить ряд существенно новых моментов. Во-первых, против большевиков выступили матросы Балтийского флота и гарнизона крепости, которая всегда, даже в труднейшие для большевиков дни, оставалась их надежным бастионом. Во-вторых, поразительное единодушие в рядах восставших, упорство, озлобление и отчаяние, с которым они сражались против большевиков, их готовность умереть, но ни на йоту не уступить в своих требованиях. В-третьих, участники мятежа выдвинули такие лозунги: свободные выборы, свобода всем социалистическим партиям, устранение большевистской диктатуры в Советах, свобода слова, печати, собраний, отмена всех мер военно-коммунистического характера, введение рынка и т.п.

Восстание удалось подавить с большим трудом и немалой кровью. Огромные силы под командованием Тухачевского были брошены на штурм Кронштадта против 16 тыс. гарнизона и матросов линейных кораблей.

«Кронштадт» ясно продемонстрировал всю опасность политики следования прежним курсом, показал, что нужно менять ее в наиболее уязвимых аспектах, принимать действенные меры по выходу из кризиса.

Историю советского общества 1920-х гг. обычно связывают с новой экономической политикой, которую стали проводить большевики после окончания гражданской войны. В литературе часто значение нэпа суживается, сводится к анализу вопросов сугубо экономических. На самом деле время, когда проводилась эта политика, знаменательно большими переменами не только в хозяйственной, но и в социальной и политической сферах. В этот период в общественной жизни находила отражение борьба различных тенденций. Одни из них обусловливали объективные обстоятельства, в которых оказалась Советская республика, другие следовали из логики революционных преобразований, третьи были унаследованы из сложных перипетий эпохи «военного коммунизма». Экономика была лишь стержнем, вокруг которого «крутились» события. Если принять во внимание эту взаимосвязь, то можно получить более полное и многомерное представление о том, что произошло в стране в конце 1920-х гг. и что вслед за традицией, шедшей от Сталина, было названо «великим переломом». Поэтому есть смысл говорить не только о новой экономической политике как таковой, а о периоде или «эре» нэпа (термин западной историографии).