Парадоксы хозяйственной реформы 1965 г ., половинчатый характер экономических реорганизаций послевоенного времени отнюдь не случайны, если рассматривать их с точки зрения объективных и субъективных пределов возможного. Применительно ко времени 60-х объективная потребность обновления экономической стратегии столкнулась с наличием серьезных барьеров субъективного порядка, которые не позволили провести тогда радикальные преобразования. Эти барьеры создавались прежде всего господствующей экономической концепцией. Ее стержневая идея, основанная на противопоставлении «либо план, либо рынок», определяла особое место централизованного государственного планирования в системе экономических отношений, при котором все споры по вопросу хозяйственной самостоятельнорти производственных звеньев становились простой формальностью или определенной данью времени перемен. Известна позиция Хрущева, который считал, что «единое централизованное планирование... в социалистическом хозяйстве... должно быть обязательно... Иначе надо обращаться к рынку, тогда... уже не социалистические отношения между предприятиями на основе единого плана, а рыночные... Это — спрос и предложение. Но это уже элементы капиталистические...». И дело здесь даже не в личной позиции Хрущева, а в том, что, согласно существовавшей политической традиции, личная точка зрения лидера — это уже официальная установка, определяющая направление развития и хозяйственной практики, и хозяйственного мышления.

Были попытки выйти за рамки старой экономической концепции. Академик B.C. Немчинов, например, выступая против «коронации» централизованного планирования, в 1964 г . писал: «В современных условиях система всеобъемлющего и всеохватывающего планирования вступает в противоречие с действительностью. Хозяйственный процесс непрерывен. Он неадекватен процессу планирования... народного хозяйства». Эту истину хорошо понимали некоторые хозяйственники, которые приходили к осознанию ограниченности принципов плановой разверстки в результате долголетнего практического опыта. Они высказывались за практическую апробацию идей Е. Либермана, а руководители Воронежского совнархоза, например, выступили с конкретным предложением «при участии научных работников институтов, в порядке опыта применить на ряде своих предприятий предложения, выдвинутые в статье «План, прибыль, премия». Но опыт, эксперимент получали право на жизнь лишь в том случае, если они не выходили за рамки общепринятой экономической концепции. Отсюда — бесконечные призывы к «совершенствованию», «развитию», «улучшению» хозяйственной практики, и отсюда же — невозможность состыковать неприкосновенность единого централизованного планирования с борьбой против постоянного вмешательства центральных ведомств в деятельность производственных коллективов. В результате «банк идей», созданный усилиями отечественных экономистов, в наиболее конструктивной части оказался неработающим. Предложения по организации оптовой торговли средствами производства, гибкого ценообразования, прямых договорных связей и др., направленные на развитие социалистического товарного производства, получились заведомо обреченными, поскольку их не к чему было приложить. Существующая экономическая теория их активно отторгала, новой создано не было. Дальнейший экономический поиск попадал таким образом в логический тупик: с одной стороны, он направлялся идеей использования стоимостных рычагов в социалистическом хозяйстве, но с другой — существовала непререкаемая позиция, отрицающая связь социалистической экономики с рыночным механизмом (а значит, и с законом стоимости). По-видимому, не найдя выхода из этого тупика, экономическая мысль стала дробиться, склоняться к детализации: экономическая дискуссия, охватившая вначале широкий спектр проблем, постепенно сужалась до спора о показателях эффективности, о «главном» показателе, а затем приобрела ярко выраженную антиваловую направленность.

В результате уже на стартовом уровне возможности будущей экономической реформы оказались существенно заниженными. Политическая ситуация после отставки Хрущева в октябре 1964 г . тоже не способствовала углублению творческого поиска. Самая крупная за послевоенный период реформа опоздала, так как ее практическое воплощение пришлось на тот момент, когда наиболее благоприятное, с точки зрения состояния общественной атмосферы, время для осуществления реформ осталось уже позади.

Казалось, для успеха реформ во второй половине 50-х — начале 60-х гг. были созданы все условия. Общество находилось на эмоциональном подъеме. Общественная мысль сбрасывала одежды старых стереотипов и активно генерировала новые идеи. Появился феномен общественного мнения, способного фокусироваться на узловых проблемах политики и оказывать влияние на выбор политических решений. Центр после завершения довольно длительного периода борьбы за власть наконец приобрел единоличного лидера, способного возглавить процесс социальных преобразований. И тем не менее большинство прогрессивных начинаний, задуманных в те годы, потерпели полное или частичное поражение. Почему так произошло?

Думается, что главная причина неудач реформ 50—60-х гг. заключается в разности потенциала перемен, которым располагало общество, с одной стороны, и его лидеры — с другой. Расхождение в первоначальных устремлениях, которое наметилось между ними в ходе предварительной работы 1953—1955 гг., в дальнейшем углублялось и конкретизировалось, мешая достигнуть взаимоприемлемого компромисса. Общество всегда ждало от лидеров больше, чем те стремились ему дать. Поскольку же принципиальные политические решения (как, например, решение о культе личности) носили не вполне законченный характер, общественная мысль и общественное мнение развивали их до пределов ожидаемого, радикализируя и уточняя первоначальный замысел. Подобная трансляция почти всегда встречала сопротивление правящего центра, который за расширительной трактовкой своих решений видел (и не без основания) угрозу собственной власти. Поэтому, едва приняв решение, центр предпринимал действия, ограничивающие свободу его применения. В результате общество (прежде всего интеллектуалы) постоянно попадало в ситуацию обманутых надежд. Политические реформы, не касающиеся всерьез проблем власти, успеха не имели.

Социальные реформы, направленные на подъем жизненного уровня, несмотря на известную отдачу, тоже не прибавили авторитета руководству страны, но уже по другой причине: приносила свои неизбежные плоды патерналистская политика.

Реорганизации системы управления экономикой (из них самая крупная — создание совнархозов) часто несли в себе рациональное зерно, но вырванные из общего контекста преобразовательной политики (которая отличается, например, тем, что требует точного программирования как самих реформ, так и их возможных последствий), они сформировали достаточно серьезную оппозицию реформам среди слоя управленцев. Хозяйственные реорганизации и непоследовательность Хрущева в вопросах политики и идеологии, который то шел навстречу либеральной интеллигенции, то вставал на сторону более консервативно настроенного аппарата, способствовали усилению влияния номенклатурной оппозиции.

В то же время пределы возможного, которые продемонстрировал Хрущев в последние годы своего пребывания у власти, лишили его кредита доверия той части общества, которая сначала безусловно поддерживала новый курс лидера. Частые смены курса, обилие начинаний, которые как паллиативы были малорезультативны, постепенно сформировали в обществе комплекс усталости от реформ, тягу к стабильности и порядку. Этот комплекс стал социально-психологической основой, обеспечившей заинтересованным политическим силам победу не только над Хрущевым, но и в конечном счете над политикой реформ вообще.