Чадьяров прижался лбом к стеклу, напряженно вглядывался в этот медленно проплывающий за окном мир, словно ждал какого-то знака, чего-то, что могло бы сразу, через годы и расстояния, соединить его, сегодняшнего, с тем мальчиком, невероятно давно жившим за этой станцией...

Поезд остановился.

Железнодорожник, постукивая молотком по колесам, шел вдоль вагонов. Потом мимо пробежала девушка-казашка, в красной косынке, с маленьким пестрым узелком в руке. Пробежала мимо окна, посмотрела прямо на Чадьярова. Ударил колокол, девушке что-то крикнул дежурный по станции, она ответила ему, махнув рукой куда-то вперед, так же легко побежала дальше. Чадьяров понял, что она села в какой-то из передних вагонов.

Поезд тронулся. И вдруг Чадьяров сразу вспомнил и узнал все, что видел. Он не мог бы объяснить это точно, но он узнал и станцию, и звук колокола, и девушку. Конечно, он не был знаком с этой девушкой раньше, ее просто не существовало на свете так же, как и станционного здания, когда Чадьяров последний раз был здесь. И вместе с тем небольшая станция являлась частью того мира, в котором так счастливо жил маленький мальчик Чадьяров, и этот мир теперь прочно жил в Чадьярове взрослом, и он узнавал его обитателей, помнил какой-то другой памятью, очень прочной и безошибочной.

К обеду Чадьяров пришел на десять минут раньше остальных. Ресторан был пуст. Он быстро приблизился к столу, за которым обычно сидели японцы, вынул из кармана небольшой конверт и положил его под прибор Исиды. Проделав это, Чадьяров удалился, никем не замеченный, и заперся в туалете.

Он слышал в коридоре за дверью голоса старушек и Александры Тимофеевны, они о чем-то оживленно разговаривали, потом тяжелые мужские шаги. Чадьяров не понял — чьи. Когда дверь в ресторан захлопнулась, он выбрался из туалета.

— Где ты был? — поинтересовалась Александра Тимофеевна.

— Ты хочешь, чтобы я громко объявил об этом? — в свою очередь поинтересовался Фан.

Александра Тимофеевна, ничего не ответив, отвернулась к окну.

Японцы пришли, как всегда, все вместе. Расселись за отведенные специально для них столы. Чадьяров не видел, как удивленный Исида достал из-под своей тарелки конверт, как повертел его в руках и, не читая, сунул в карман. Чадьяров сидел к нему спиной, но он видел растерянное лицо Александры Тимофеевны...

Конверт, который спрятал Исида, заинтересовал, однако, не только Александру Тимофеевну, но и еще одного человека, сидящего в ресторане, — журналиста Карла Шнайдера.

Господин Сайто стоял у окна напротив своего купе и ждал, пока Исида приготовит ему постель для отдыха.

— Все готово, господин советник. Можете отдыхать. — Вышедший в коридор Исида склонился в почтительном поклоне.

— Спасибо. — Сайто скрылся в купе.

Исида собирался отправиться к себе, но, услышав позади голос Шнайдера, обернулся. Журналист шел по коридору, держа в вытянутой руке носовой платок.

— Простите, — извинился он. — Кто-то из ваших друзей уронил платок. Я шел за вами и поднял его. Возьмите.

— Благодарю, — японец поклонился, — это мой.

Шнайдер приветливо улыбнулся.

Переданный платок означал экстренный выход на связь. И теперь, войдя к себе, Шнайдер сел в кресло и стал ждать. Через несколько минут в дверь постучали. Исида протянул Шнайдеру платок.

— Слушаю вас, — оказал японец.

— От кого вы получили сегодня письмо?

— Теперь не знаю.

— Что значит «теперь»?

— Раньше думал, записка от вас, теперь не знаю...

Шнайдер сидел в кресле, Исида стоял перед ним, но немец не предлагал ему садиться.

— Что там? — спросил он.

— Сказано, что сегодня, в половине первого ночи, меня будут ждать в тамбуре третьего вагона для важного сообщения...

— Покажите.

Исида протянул конверт. Шнайдер развернул листок. Текст был написан по-английски. Сложив записку, он бросил ее на стол, посмотрел на Исиду:

— Вы же знаете, как мы должны выходить на связь.

— Да, и поэтому очень удивился записке. Но больше некому писать мне.

— А они? — Шнайдер глазами показал в сторону купе Фана.

— Исключено. Ее я знаю, а этот... — Исида пожал плечами.

Некоторое время Шнайдер молчал, наконец спросил:

— Что вы по этому поводу думаете?

— У меня есть конкретная задача. Я должен ее выполнять. Вы мой непосредственный начальник. Думать должны вы.

В интонации Исиды Шнайдер уловил издевку. Отношения их были натянутыми. Исида считал несправедливым работать под началом Шнайдера и всячески старался подчеркнуть свою независимость.

Шнайдер был профессиональным разведчиком, учился в Германии, сотрудничал с англичанами и вот уже пять лет как переметнулся к японцам. Ему было совершенно безразлично, на кого работать. Все решали предложенные условия. Принципов, убеждений — никаких, он одинаково презирал всех, считал свою работу ниже своих способностей, но выполнял ее хорошо. Он брался за любое дело, вне зависимости от его сложности и конечного результата. Привыкший полагаться в жизни только на себя, Шнайдер никому не верил и в любой операции основное старался выполнять сам. К тем, на кого работал, Шнайдер относился равнодушно. Зная себе цену, понимал, что с его мастерством, умом и профессионализмом без дела и денег он не останется.

Пристально взглянув в глаза Исиды, Шнайдер жестко спросил:

— Может быть, кроме меня в поезде у вас есть еще один начальник, которого я не знаю?

— Нет, — холодно ответил Исида.

— Кто же это писал?

Японец не ответил, посчитав излишним повторять сказанное. Шнайдер оценил эту реакцию, сказал:

— Хорошо. Пойдем вместе. — Он отдал японцу записку. — Так оставлять нельзя, нужно выяснить.

Исида поклонился и вышел.

Шнайдер остался один. Лицо его стало озабоченно-тревожным. Он открыл портфель, вынул из него пистолет, сунул в боковой карман висевшего на вешалке пиджака...

Конечно, Чадьяров рисковал. Но тут: или — или. Ему необходимо было выяснить, кто же четвертый. Получив записку, Исида должен посоветоваться с главным, «четвертым». Не обратить внимания на письмо нельзя. Если они профессионалы — а они, по всей видимости, профессионалы, — вряд ли в такой ситуации дело останется без проверки. Поставив себя на место неизвестного ему «четвертого», Чадьяров подумал, что, учитывая важность операции, он не дал бы кому-нибудь из своих идти на такую вот ночную встречу без прикрытия. И прикрывать надо самому...

Чадьяров шел по вагонам, незаметно вглядываясь в лица пассажиров. В третьем классе было особенно многолюдно. Красную косынку Чадьяров заметил издалека. На коленях у девушки был разложен пестрый платок, и на нем лежали два яблока, хлеб и сыр. В руке девушка держала книжку. Чадьяров присел напротив. Видимо, книжка была интересной, потому что девушка читала не отрываясь, не глядя, отщипывала кусочки хлеба и клала в рот.

— Здравствуй, сестренка, — негромко сказал он по-казахски.

Девушка подняла глаза на Чадьярова, просто и дружелюбно ответила:

— Здравствуйте.

— Как тебя зовут?

— Айжан.

— Я видел, ты недавно села в поезд?

— Утром. А вы кто?

Чадьяров улыбнулся, взял с ее платка кусочек сыру. Он не мог бы сказать точно, сколько лет назад ел такой сыр, но сразу вспомнил его вкус, вспомнил памятью, в которой жила и станция, и эта девушка. И в памяти зазвучали голоса, появились запахи и имена.

— Что делает сапожник Каныбек? — спросил Чадьяров. — У него еще был брат, который очень хорошо кожи выделывал.

— Каныбек? Но он умер, и давно...

— Жаль... Очень хороший был человек. Очень хороший.

Девушка внимательно всматривалась в лицо Чадьярова. Она оглядела его костюм, не самый лучший костюм господина Фана, который однако же в вагоне третьего класса поражал элегантностью.

— А Камал уже вырыл колодец? — улыбаясь поинтересовался Чадьяров.

— Кто вы? — вновь спросила девушка. — Камал — это мой дядя... Почему вы всех знаете? Разве вы жили у нас?

— Жил. Но недолго. Если твой дядя действительно вырыл колодец, то ты, Айжан, ходишь за водой мимо моего бывшего дома.