«Я не уверена, но, возможно, вы сумеете мне помочь. Вы все равно будете проходить мимо по дороге на станцию. Не могли бы вы заглянуть в „Уайт-хаус“, что на Морган-авеню, в десять минут седьмого?

Искренне ваша

Джильда Гленн».

Томми кивнул бою, и тот ушел. Таппенс еще раз внимательно прочитала записку.

— Невероятно! Это потому, что она все еще принимает тебя за священника?

— Нет, — задумчиво возразил Томми. — Скорее, потому, что теперь она принимает меня за кого-то другого. Эй! А это еще что?

«Это» представляло собой скверно одетого молодого человека с огненно-рыжими волосами и злобно отвисавшей челюстью. Войдя в ресторан, он принялся расхаживать взад и вперед, что-то бормоча себе под нос.

— Черт! — вдруг громко и злобно выкрикнул он. — Да, да! Именно черт!

Он плюхнулся в кресло неподалеку от молодой четы и мрачно на них уставился.

— Черт побери всех женщин, вот что я вам скажу, — заявил он, окатывая Таппенс ненавидящим взглядом. — Да, да, давайте, поднимайте шум, возмущайтесь! — продолжил он. — Заставьте их вышвырнуть меня отсюда. Мне не привыкать. Почему человек не может говорить то, что думает? Почему мы должны вечно скрывать свои чувства, глупо улыбаться и твердить в точности то же, что и другие? У меня нет желания быть вежливым и умиротворенным. У меня желание взять скорее сейчас кого-нибудь за глотку и с удовольствием придушить.

— Кого-нибудь конкретного? — поинтересовалась Таппенс. — Или кто под руку подвернется?

— Одну очень даже конкретную персону, — мрачно уточнил молодой человек.

— Все это крайне интересно, — сказала Таппенс. — Не расскажете ли вы нам поподробней?

— Меня зовут Рэйли, — сообщил рыжеволосый. — Джеймс Рэйли. Вы, наверное, слышали. Я написал небольшой томик пацифистских поэм — очень неплохих, можете мне поверить.

— Пацифистских? — переспросила Таппенс.

— Да, а что такое? — взвился юноша.

— Да нет, ничего, — поспешно ответила Таппенс.

— Я всегда за мир, — злобно сообщил мистер Рэйли. — К черту войну. Женщин — туда же! Женщины! Вы видели эту особь, что тут разгуливала? Джильда Гленн, как она себя называет. Джильда Гленн! Господи! Как я боготворил эту женщину! И знаете, что я вам скажу? Если у нее вообще есть сердце, оно отдано мне. Она любила меня когда-то, и я уж постараюсь, чтобы так оно и осталось. Если она решилась продаться этой навозной куче — я про Лэкон-берри — что ж, спаси ее Бог. Я лучше задушу ее собственными руками.

Сообщив это, он неожиданно вскочил и выбежал вон.

Томми поднял брови.

— Весьма своеобразная личность, — пробормотал он. — Ну что, Таппенс, пойдем?

Выйдя из гостиницы, они обнаружили, что в прохладном вечернем воздухе быстро разливается густой туман. Следуя инструкциям Эсткорта, они свернули налево и через несколько минут дошли до поворота, где, согласно указателю, начиналась Морган-авеню.

Туман сгустился. Он был совсем белым, и его мягкие волокна плавно колыхаясь, неспешно струились куда-то вдаль. Слева улицу огораживала высокая кладбищенская стена, справа — ряд маленьких домиков. Вскоре они кончились, и их место заняла высокая живая изгородь.

— Томми, — прошептала Таппенс, — мне что-то не по себе. Этот туман, и тишина… Мы как будто оторваны от всего мира.

— Да, — согласился Томми, — будто совсем одни на белом свете. Это из-за тумана, потому что ничего не видно.

Таппенс кивнула.

— Только звуки наших шагов. Ох! Что это, Томми?

— Что такое?

— Мне показалось, я слышу позади нас шаги.

— Таппенс, если ты будешь взвинчивать себя и дальше, тебе скоро явится привидение, — мягко предупредил ее Томми. — Не дергайся ты так. Или боишься, что призрак полицейского подкрадется сзади и хлопнет тебя по плечу?

Таппенс тихонько взвизгнула.

— Ну, не надо, Томми, пожалуйста. Вот, теперь я буду все время об этом думать.

Она принялась вертеть головой, пытаясь разглядеть что-нибудь в окружающей их белой пелене.

— Вот, снова, — зашептала она. — Нет, теперь они впереди. Томми, только не говори, что ты их не слышишь!

— Ну, слышу что-то. Шаги позади нас. Кто-то еще спешит на поезд. Интересно только…

Он смолк на полуслове и остановился как вкопанный. Таппенс тихонько всхлипнула.

Поскольку туман перед ними внезапно распахнулся точно театральный занавес и там, меньше чем в двадцати футах, возникла, словно образовавшись из тумана, фигура огромного полицейского. Только что его не было, и вот он уже там — так, по крайней мере, показалось разгоряченному воображению молодой пары.

Туман откатился еще немного, и, словно на сцене, возникли декорации: синяя полицейская форма, красный почтовый ящик и очертания белого дома по правую сторону дороги.

— Красный, белый, голубой… — продекламировал Томми. — Чертовски живописно. Пойдем, Таппенс, здесь нечего бояться.

Он уже успел понять, что полицейский самый что ни на есть настоящий и, более того, вовсе не такой огромный, каким показался, вырисовавшись в тумане.

Не успели они двинуться, как сзади послышались шаги, и их обогнал запыхавшийся мужчина. Он свернул к белому дому, взбежал по ступенькам крыльца и принялся оглушительно стучать дверным молотком. Его впустили, как раз когда Томми и Таппенс поравнялись с полицейским, пристально наблюдавшим за ним.

— Похоже, джентльмен сильно спешит, — заметил он. Говорил он раздумчиво и неспешно, словно его мыслям, чтобы созреть, требовалось приличное время.

— Такие джентльмены вечно куда-нибудь да спешат, — обронил Томми.

Взгляд полицейского, такой же медлительный и задумчивый, как его голос, обратился на Томми.

— Ваш друг? — спросил он, и в его голосе отчетливо прозвучало подозрение.

— Нет, — ответил Томми. — Это не мой друг, но, так уж случилось, что я его знаю. Это Рэйли.

— А-а! — протянул полисмен. — Ну ладно, я пойду.

— А не подскажете, где здесь Уайт-хаус? — остановил его Томми.

Полицейский мотнул головой направо.

— Да вот он. Дом миссис Ханикот.

Он немного поразмыслил и, решившись снабдить их еще более ценной информацией, добавил:

— На редкость нервная особа. Вечно ей мерещатся взломщики. Вечно требует, чтобы я лучше караулил. Обычное дело с пожилыми женщинами…

— Пожилыми? — переспросил Томми. — А вы, случайно, не знаете, не остановилась ли здесь некая молодая леди?

— Молодая леди, — повторил полицейский и вроде как бы задумался. — Молодая леди… Нет, не могу сказать, чтобы мне было известно об этом.

— Может, она вовсе и не остановилась здесь, Томми, — вставила Таппенс. — А может, просто еще не пришла. Она ведь вышла совсем незадолго до нас.

— Ах да, — внезапно молвил констебль. — Теперь я припоминаю, что какая-то дама действительно входила в калитку. Я как раз свернул на эту улицу. Должно быть, три или четыре минуты назад.

— На ней была накидка из горностая? — нетерпеливо спросила Таппенс.

— Да что-то вроде кролика действительно висело у нее на шее, — признал полицейский.

Таппенс улыбнулась, и полицейский двинулся в том направлении, откуда они пришли.

Едва Томми с Таппенс свернули в калитку, из дома послышался слабый приглушенный крик, потом дверь распахнулась и на порог вылетел Джеймс Рэйли. Его перекошенное ужасом лицо было совсем белым, а глаза невидяще смотрели вдаль. Он шатался, как пьяный.

Мимо Томми с Таппенс он пробежал, будто вовсе не заметив их, механически повторяя:

— Боже мой! Боже мой! О Боже мой!

Он уцепился за калитку, пытаясь сохранить равновесие, и вдруг, словно подстегнутый накатившей паникой, со всех ног бросился вниз по дороге в направлении прямо противоположном тому, в котором ушел полицейский.

Томми и Таппенс изумленно переглянулись.

— Похоже, — выдавил Томми, — в доме что-то случилось. Наш друг Рэйли выглядит сильно напуганным.