Каждое утро муж Софи, едва разлепив глаза, тянет руку к своему сверхсовременному тонометру, найденному в рождественском башмаке. Раз в две недели он сдает анализ крови на биохимию — необходимо отслеживать совершенно неуправляемый рост холестерина и триглицеридов в его организме. Результаты в том и другом случае вопиюще нормальные, но это еще больше тревожит Пьера. Худшего недолго ждать! Он не может обойтись без ежеквартальной компьютерной томограммы грудной клетки: а как иначе убедить его, бывшего злостного курильщика (три сигареты в сутки в течение двух лет), что рак легких обнаружится только в следующий раз? Он уже разорил свою социалку, врачи в Ивелин с некоторых пор отказались принимать его, и он регулярно приходил на консультации к эскулапам парижской клиники — той, что ближе к работе. Затем, когда и резервы 17-го округа были истощены, в течение нескольких месяцев обходил медицинские кабинеты 18-го. Самая голубая его мечта — написать путеводитель по Парижу и Гранд-Куронн [11]с координатами всех терапевтов широкого профиля, а там, глядишь, и до специалистов дело дойдет… В его записной книжке, специально отведенной для медицинских адресов и телефонов, где на каждую букву числится как минимум пять фамилий, из врачей не найдешь разве что гинеколога.
Пьер — спортивный журналист — усвоил и присвоил образ жизни атлетов, с которыми постоянно встречался. Оставаясь маленьким и сухощавым, он заботился о своей физической форме с таким тщанием и так любовно, как разве что старая дама начесывает помпоны на кудрявых ушах своего карликового пуделя, готовя песика к конкурсу красоты. Пьер ежедневно глотал не меньше двадцати разных капсул и не ложился спать, пока не взвесится, — конечно же на потрясающих электронных весах, ко всему еще и озвучивающих громким голосом соотношение между его жировой массой и массой мышечной.
Стоило Пьеру, озабоченному воздействием нежданной-негаданной победы на вариабельность сердечного ритма, покончить со счетом пульса, Юго начал исподволь:
— Ну, как там твои головокружения?
— Ох, старина, лучше не спрашивай. Дома, после матча «Лилль» — «Генгам», случилось еще одно! Стоило только встать — сразу все поплыло, поплыло, поплыло… Ясное дело почему: там дали длительное время, и у меня с голодухи сахар в крови упал слишком резко, но вообще-то все из-за Софи — она умотала к подружке, не оставив мне даже кусочка пиццы, представляешь! И тем менее это тревожно…
— Знаешь, со мной сейчас тоже странное творится…
У Пьера аж в зобу дыхание сперло, он бросился завязывать шнурки на ботинках и уставился на друга:
— Что? С тобой? С тобой, которому посчастливилось родиться таким здоровяком? Эй, послушай, тебе сколько? Сорок два? А-а-а, тогда нормально, тогда это возрастное… И все только начинается. Увидишь, за три года ты проржавеешь насквозь, как и я.
— Да нет, не то чтобы меня какой-то орган особенно беспокоил, похоже, с головой не все ладно.
— Мигрени, что ли?
— При чем тут мигрени, ничего общего. Как бы это лучше сказать-то? Вроде бы у меня упадок..
— Не понял. Что значит «упадок»? Не стоит, что ли?
— О господи, при чем тут «стоит», не «стоит»! Здесь-то пока все в порядке. Проблема в сне. Я перестал спать. Ну и аппетит… Я почти ничего не ем, то есть ем настолько мало, что еще чуть-чуть — и можно будет говорить о полной потере аппетита. Да! Еще энергия! Сил совсем не осталось, и из-за этой проклятой слабости меня только что на корте обыграл игрок хуже некуда — абсолютнейшая бездарь.
Пьер даже не улыбнулся. Он некоторое время насвистывал, выдавая задумчивые трели, потом вынес приговор:
— Mid-life crisis, старина. Одно время мне казалось, что заполучил его, ну и стал читать статьи на эту тему. Мно-о-ого всего прочел. И выяснилось, что дело не в нем, думаю, у меня тогда начинался гастро…
Юго, не выдержав, прервал друга:
— Что это еще такое — mid-life crisis?
— О, если по-нашему, это называется кризис среднего возраста. Достаточно распространенный тип депрессии. Поражает преимущественно мужчин после сорока. Они начинают думать о смерти, подсчитывать, что уже сделано, что достигнуто, — оказывается, ничего такого особенного… сколько случаев упущено — оказывается, более чем достаточно… что еще удастся сделать — оказывается, не слишком много… Этот кризис может проходить весьма и весьма тяжело. Ты как — все еще с удовольствием идешь на работу?
— Честно говоря… честно говоря, теперь уже нет.
— Ас женой у тебя как?
— Не знаю. Во всяком случае, особого желания с ней разговаривать что-то не наблюдается…
— Вот, вот! Диагноз точный: mid-life crisis! Типичный. Плохо твое дело, старина…
Пьер почти что с радостью ставил свой диагноз — наконец-то и его друг заболел! Наконец-то Юго поймет, какие пытки терпит он, Пьер! Были немедленно выданы адреса психиатра, психотерапевта, андролога, было настойчиво посоветовано как можно скорее попросить рецепт на прозак и начать строго по часам глотать капсулы. Юго смотрел на друга в растерянности: ему, который соглашался принять одну-единственную таблетку аспирина, только когда температура переваливала за сорок, глотать лекарства? Нет уж. Его хандра, если это хандра, прекратится сама по себе. Пройдет как миленькая.
Но Пьеро с великим сомнением покачал головой:
— Будь любезен, не говори «хандра», никогда не говори, это никакой не диагноз, понимаешь? — И напомнил другу, что недолеченная депрессия может за несколько недель привести на край пропасти. Если Юго не бросит свое фанфаронство, если не бросит его немедленно, — наверняка и очень скоро он станет полным банкротом, и вот какое него будущее: дети-наркоманы, жена — халда, щвыряющая деньги налево-направо и изменяющая слабаку-мужу направо-налево, просто черный кошмар, а не жизнь. После этих замечательных прогнозов Пьер добавил: — Ну а если уж никак не хочешь повидаться с психиатром, хотя бы поговори с Арианой, старина. Сегодня же вечером.
На пути домой Юго Марсиака преследовали две мысли. Первая: он окончательно, совершенно окончательно и бесповоротно решил никогда больше не вести НАСТОЯЩИХ разговоров как мужчина с мужчиной с кем бы то ни было. И вторая: этот псих Пьеро все-таки прав — не стоит ему избегать НАСТОЯЩЕГО разговора мужчины с женщиной, мужа с женой, черт возьми, не стоит тянуть с Арианой. Тут он вспомнил сцену из американской мыльной оперы, на которой случайно застрял где-то с месяц назад, переключая каналы, и его просто-таки дрожь пробрала. Когда все нормально, подобное нагнетание страстей только смешит, но в этот печальный вечер ему и там увиделась лишь трагическая напряженность ситуации.
Ведь что бы ни происходило в «Любви, славе и красоте», «Пламени любви» или, скажем, «Санта-Барбаре», нам всем раз по двадцать попадалась эта сцена: блондинчик с парикмахерской укладкой, в рубахе, расстегнутой аж до лобка, стоит на кухне. Руке у него чашка. Он поворачивается к брюнеточке, одетой в костюм из джерси кораллового цвета, и изрекает (заметьте — рот у него искривлен тоской): «Джессика, нам надо об этом поговорить!» Девица, которую плохо дублировали, отвечает через две минуты сорок секунд после того как зашевелились ее губы: «О да, Джон, нам давно пора поговорить об этом». Они усаживаются. И разговаривают об этом двадцать четыре минуты на фоне пошленькой музычки. В финале — крупный план вдребезги разбитой о кухонный пол чашки. Заключительные титры…
И к этому Юго Марсиак едет. Господи!
Ровно в 20.37 он переступил порог своего дома. Он не знал, как быстро — всего за два часа — его жизнь перевернется. В голове у несчастного вертелась единственная фраза, похожая на мольбу: «Все что угодно, только не сцена с чашкой!»
Его теща стояла у двери, уже в пальто. Нет, ужинать она не останется, дети уложены. «Побудьте наедине», — уточнила Лиз с милой улыбкой, от которой у Юго, не стану скрывать, кровь застыла в жилах. За спиной у матери маячила Ариана. Бледная, в длинном бежевом платье, она смахивала на нежный стебелек спаржи под соусом из взбитых сливок, но он поостерегся заметить это вслух. Его манера приводить гастрономические сравнения всегда раздражала жену, а момент был явно неподходящий для провокаций.
