– Не согласен, – сказал Павел. – По-моему, наоборот. Это же круче всего – услышать автора. Вспомни Высоцкого. Кто бы мог так прочитать или спеть?
– А я согласна, – парировала супруга. – Послушай, как поэты стихи читают. Или поэтессы. Неловко слушать. Думаешь: да успокойтесь, женщина! Ну сирень, ну канделябры. Что ж вы так убиваетесь!
– Слишком много отвлекающих обстоятельств, – продолжал Стемнин. – Голос не нравится. Запах. Заикается человек. Или прическа у него не та, или галстук. Он говорит что-то важное, а ты думаешь: живет один, бедолага, никто за ним не приглядывает, вот и болтаются на шее дурацкие пальмы.
– Оригинальное предложение, – вежливо сказал Хронов. – Я подумаю.
– Можно, я тоже подумаю? Прямо сейчас.
Со стола была убрана посуда, бутылки, остатки закусок, вазочки с икрой и вареньем, скатерть в бледных пятнах скомкана и спрятана, а на ее место постелена свежая.
Девушки курили на кухне, Павел и Георгий от нечего делать наносили друг другу смертельные удары в голову и в корпус посредством игровой приставки, а Стемнин потихоньку вышел на балкон и притворил за собой дверь. За тридцать с лишним лет во дворе этого дома так и не выросло ничего, кроме деревянного гриба над пустой песочницей да с десяток высоких тополей с вечноосенними листьями. Ни травы, ни цветочных клумб, ни кустарника – только убитая пыль и аксельбанты асфальтовых дорожек.
Стемнин с удовольствием окунулся в вечерний московский шум, не разбирая в нем ни единой подробности. Все внимание вцепилось в тонкие синие черточки, которые он выводил в блокноте:
«Уважаемые Вартан Мартиросович
и Адель Самвеловна!
Я не решился бы написать вам, не будь мое положение так серьезно…»
Стемнин зачеркнул слова про положение и вместо этого написал:
«…если бы не надеялся объяснить мое отношение к Ануш и к вам, ее семье. Думаю, для вас не секрет, что я люблю вашу дочь и уже много лет…»
– Гош! – крикнул Стемнин с балкона в комнату. – Сколько вы с Ануш встречаетесь?
– А что? – спросила Нюша. – Ой, что это ты там делаешь?
Компания потянулась на балкон, но Стемнин бесцеремонно всех вытолкал:
– Все, все. Спасибо. Идите отсюда.
– Напиши, что его тошнит от кофе по-турецки! – успел крикнуть Паша.
Стемнин вздохнул, и ручка опять полетела по странице:
«…не вижу своей жизни без нее. Наверное, это даже смешно – быть привязанным к кому-то так, что любая мысль выводит на него. Гляжу на бутафорский камин – и представляю Ануш зимой в нашем будущем доме. Вижу телефон – и в голове ее номер, ее голос. Мне хочется знать ее с самого рождения, предотвратить все обиды и неприятности, которые могли выпасть на ее долю еще до нашего знакомства. Мне дорого все, что связано с Ануш, и поэтому вы и ваше отношение не могут быть мне безразличны. Я понимаю ваш страх и естественное недоверие ко всякому, кто может ее у вас отнять…»
Нет, «отнять» не годилось.
«…ко всякому, кто может навредить вашей дочери. Любя, я и сам стремлюсь оградить ее от любой напасти. Поэтому прошу вас понять и признать: мы на одной стороне. Главное, чего хочу я, полностью совпадает и с вашим желанием – сделать Ануш счастливой. Главное, чего я мог бы опасаться, – недодать ей счастья. Зная, как Ануш любит и уважает вас, я не решился бы противопоставлять наши с ней отношения миру ее семьи. Тем более что этот мир мне самому очень симпатичен…»
Ну Георгий, подумал Стемнин, покачав головой… Он уже не слышал ни музыки и разговоров в комнате, ни городского гула, не обращал внимания на сгустившийся сумрак, из-за которого бумага стала шершаво-голубой.
3
Наконец все было готово. Он перечитал еще раз. Тщательно вымарывал все зачеркнутые слова, пока на их месте не появились плотные, вдавленные в бумагу чернильные прямоугольники. Только сейчас он заметил, что на улице совсем стемнело, и подивился, как мог писать в такой темноте. Взгляды сидящих в комнате обратились на Стемнина.
– Тихо. Тишина! Илья будет письмо читать. – Лина выключила музыку.
– Не умею я читать. Лучше сами прочтите.
– Отлично. Ну-ка подай его сюда! – обрадовался Паша.
– Нет, Павел. Ты будешь святотатствовать и глумиться.
– Ничего подобного. Я прочту с выражением.
– Этого я и опасаюсь.
– Можно мне? – решительно сказала Ануш, и Стемнин отдал ей три исписанных и исчерканных листка.
Первые слова она прочла вслух, но потом умолкла, не слушая протесты Гоши с Пашей, кричавших, что им тоже интересно. Стемнин слабо улыбался. Он пытался понять, где сейчас читает Нюша.
– Илья! По-моему, ты гений! – сказала Ануш очнувшись.
Говоря это, она внимательно смотрела не на Стемнина, а на Георгия, точно сверяла его образ с только что увиденным в письме. Следующей читала Лина. Паша, гримасничая, подглядывал из-за плеча. Последним листки получил Хронов. По его реакции нельзя было понять, одобряет ли он написанное.
С минуту собравшиеся молчали и были похожи на групповой портрет, запечатлевший начало эпохи больших перемен.
4
Вартан Мартиросович, Нюшин родитель, был знаменитый врач-уролог (насколько вообще уместно говорить о славе урологов). Он приводил людей, видевших Вартана Мартиросовича впервые, в состояние робости и оцепенения. Даже кадровых военных и директоров супермаркетов. В принципе впадать в дрожь при появлении хирурга-уролога более чем естественно. Стемнин, однако, в свое время впал в дрожь при первом визите, еще не зная о профессии Нюшиного отца. Вартан Мартиросович был сутулый седой здоровяк с пронзительными глазами под кочками зловещих бровей. При первом взгляде на Вартана Мартиросовича, при первых звуках его гортанного голоса делалось ясно, что перечить такому человеку невозможно. Но, даже если он ничего не говорил, а молча читал, он так густо сопел носом, что при этом урологе следовало держать рядом кардиолога – на случай возможной тахикардии и микроинфарктов. А еще очки… Бывают такие очки, неумолимые.
При всем том, как Стемнин понял позднее, властью в семье Никогосовых обладал вовсе не Вартан Мартиросович, а его супруга Адель Самвеловна, интеллигентная женщина с тихим голосом и вопросительным взглядом.
Стемнин лежал без сна и думал о письме. Он попробовал представить, как Вартан Мартиросович в полосатой пижаме и в своих жутких очках раскладывает почту, газеты, научный журнал, какой-нибудь «Вестник урологии», рекламные брошюры, потом берет в руки конверт, недовольно смотрит, резко вынимает письмо, встряхивает брезгливо. Насупившись, читает…
Никак не получалось вообразить смягчающееся лицо. Стемнин доверял своему воображению. Если он не может чего-то представить, значит, этого и не будет. Конечно, он понимал, что, если что-либо воображает, это далеко не всегда осуществится. И разумеется, происходит сколько угодно событий, о которых он и помыслить не мог. Но если он пытался вообразить некое событие, а оно не воображалось, можно было не сомневаться – такого не случится.
«Не вышло бы хуже». – Стемнин посмотрел на часы, ожидая, когда уже наступит утро.
5
Голос Хронова рвался на клочки плохой связью.
– Гоша! Что с письмом?
– Ничего. У меня оно.
– Так вы еще не отдали?
– Некому отдавать. Вартан наш Мартиросович во Францию уехал. Нюша на даче. Такие дела.
– Ты хоть своим почерком переписал? – спросил Стемнин уныло.
– Да, конечно. Спасибо еще раз…
– А на конверте оба имени поставил?
– Поставил.
– Ты только в почтовый ящик опусти, хорошо?
– Хорошо, Илюха, ты прости, я уже одной ногой на репетиции, после поговорим.
Так закончилась история с первым письмом. Точнее, само письмо – это и был конец истории.
Глава третья
«Паркер» и газетные вырезки
1
Чем только не мерят время! Курантами, выстрелами пушек, заводскими гудками, страницами отрывного календаря, деньгами, стуком сердца. Вот уже несколько дней Стемнин слышал, как на кухне капает вода, гулко шлепая по оцинкованному дну мойки. Он закрывал все двери, но отгородиться от капели не мог: звук чутко достукивали мысли. Надо было вызвать сантехника, но Стемнин вяло надеялся, что однажды утром кран одумается и замолчит. Мерное шлепанье капель напоминало об утечках и потерях. Беззаботность впрок не напасешь. Пора было искать работу.
