Попрощались. Стемнин, закипая на ходу, быстрым шагом несся в сторону Арбатской площади. «Хоть бы спасибо сказал». Стемнин вспомнил, как долго корпел над письмом. Этот Петр резкий, бестактный, лепит в лоб первое, что в голову приходит. Надо было и письмо написать в его манере. Например:
«Привет, старушенция!
Сообрази своей подушечкой для булавок: работа тебе нужна, как косилке клавиши. От твоих нарядов глаза выпадают. Вороны засматриваются, аж на столбы башкой набегают. Возвращайся ко мне, старушка! Покумекай да пойми, седина тебе в шиньон, остальные еще похуже меня будут.
Целую, Петя».
Прохожие оглядывались, видя долговязую фигуру, несущуюся по бульвару в сторону памятника Гоголю, единственному, кто не пожелал оглянуться.
Небо быстро потемнело и придвинулось к крышам. Раздался гром – такой мягкий, будто камни, которые скатывались с горы, были обшиты бархатом. Ливень, начавшийся после первых раскатов, не падал на город, но бил по земле, таскал бульвары за волосы, гнался за машинами. За водой сверху полетел лед. «Так, так, я согласен», – думал Стемнин, которому начинающийся ураган казался сочувственным аккомпанементом, точно на всем белом свете только погода была с ним заодно. В метро он улыбался, глядя, как вода капает с прилипших рукавов. Идя к дому, он яростно радовался хлеставшему дождю, как товарищу, идущему с ним в атаку плечо к плечу.
Наутро дорожка во дворе была перегорожена рухнувшим тополем, успевшим подстелить в падении половину своих листьев. Листья блестели грозовой водой и жизнью. По радио сказали, что в городе погибло пять человек и что молния ударила в Останкинскую башню.
Петр Назарович больше не звонил, а его номера у Стемнина не было. Он еще дважды переписывал письмо, казня себя за придуманную несдержанность в разговоре. Отправил по почте еще один – последний – купон. После нескольких дней мучительного ожидания он понял, что письмо, которое его заказчик унес с собой, было вполне удовлетворительно. Трюк с поправками был нужен Петру Назаровичу только для того, чтобы сэкономить.
Итак, за три недели бывший преподаватель заработал четыреста рублей, из которых триста ему не заплатили и никогда не заплатят. «Письмоводитель-виртуоз, – презрительно думал Стемнин. – Бизнес-романтик… Хотел зарабатывать сочувствием? Не те времена. Почта закрывается на санитарный час. Точнее, на санитарную вечность».
Сдвинув брови, он сгреб со стола «паркер», блокнот, пачку почтовой бумаги, сложил писчие принадлежности в ту самую солидную кожаную папку, которая побывала в деле всего один раз, да и то неудачно, зашвырнул ее на антресоли и с мстительным треском захлопнул перекошенные от страха дверцы.
Стемнин чувствовал потребность наказать себя. Мало было просто опуститься на землю, нужно было броситься на нее вниз головой со всего маху. Поэтому он позвонил в издательство «Карма» и, узнав, что заунывная вакансия корректора все еще открыта, договорился о том, что его примут на испытательный срок. Назначив себе эту епитимью, бывший преподаватель успокоился.
8
Елизавета Дмитриевна сердилась. Лето проходит, а сын сиднем сидит в Москве. Давным-давно надо было приехать в сад. Клубника уже сошла, осталось немного земляники, сливы в этом году не будет, малины много.
– Пришили там тебя к дивану или что? – говорила Елизавета Дмитриевна. – Приехал бы, сходил на пруд, искупался, почитал журналы, повалялся в гамаке. Сарай помог покрасить. Костер бы пожгли. Ну на выходные хотя бы можно выбраться? Чем ты там дышишь, чем питаешься? Генетически модифицированными продуктами. Скоро сам генетически модифицируешься.
– Мам! Я постараюсь!
– Ты бы лучше приехал, чем стараться. Дети малые на горшке стараются. Все, некогда мне с тобой болтать. Опоздаю на электричку. Приезжай!
«А вдруг кто-то еще позвонит?» – подумал Стемнин. Правда, в купоне он на сей раз указал и номер мобильного, но теперь вовсе не верил, что из этой затеи выйдет что-нибудь стоящее. Не верил, но все же оставлял приоткрытой дверку для судьбы, словно пытался ее подманить.
А не навестить ли Звонарева? Паша был единственным из друзей, кто последние годы безвылазно работал дома. Правда, так было не всегда.
После окончания университета Стемнин сменил место всего дважды. А Паша менял работу два-три раза в год. Он работал консьержем, сторожем на автостоянке, верстальщиком, охранником и швейцаром в грузинском ресторане «Батоно». Последние два года Звонарев конструировал сайты. В большинстве случаев это были сайты-близнецы, скроенные по одному образцу, хотя и посвященные самым разным областям: от теплых полов и подвесных потолков до ритуальных услуг и свиданий вслепую. Если бы все сайты, созданные Пашей, можно было окинуть одним взглядом, как город с колеса обозрения, вышел бы уходящий в бесконечность спальный район, состоящий из одинаковых домиков, которые различались бы только цветом да номерами.
Впрочем, в лентяе и халтурщике Звонареве трепетала артистическая жилка, так что рядом с аккуратно-однообразными творениями он кропотливо, не обращая внимания на вопли спешащих заказчиков, воздвигал то мавританский сайт-дворец для знакомств бисексуалов, то футуристическую архитектурную абракадабру для торговцев видеоплатами, то холм, изрытый загадочными норами. Общим во всех шедеврах Звонарева было чудовищное несоответствие сайта той сфере деятельности, которой он был посвящен. Сайт про вскармливание грудью он украшал нетесаными бревнами, страничка автошколы походила на свечную лавку.
Удивительно, но от заказчиков не было отбоя – то ли благодаря легкому характеру Звонарева и его прибауткам, то ли благодаря гармонии безвкусиц клиента и исполнителя. Возможно, дело было еще и в том, что диковатые эксклюзивы звонаревского дизайна запоминались мгновенно и навсегда. Так раз и навсегда запоминается увиденная в толпе сумасшедшая, одетая летом в сиреневое пальто с лисьим воротником и в кокетливую соломенную шляпку с искусственными незабудками.
Звонарев был дома один. Лина уехала в командировку в Прагу, и Павел дал себе отпуск, словно отправившись на неделю в беспорядочные времена студенческой вольницы. Брюки, шорты, гавайская рубаха, футболки в разнообразных позах обмякли на стульях и диване. Дорожка из разбросанных дисков вела от телевизора к кровати, точно метки мальчика-с-пальчик.
– Несчастный ты человек, Илья, – лениво сказал Звонарев, возвращаясь за компьютер. – Неухоженный и неприкаянный. Стакан воды тебе никто не подаст.
– Ты вон больно ухоженный. Жена за порог – ты и запаршивел. И что за радость такая в этом стакане воды, что про него столько разговоров? Подумать только, человек при смерти, а ему воды. Хоть бы «Буратино» предложили.
На Пашином столе буйно разрастался неподстриженный хаос: обертки от шоколадных батончиков, черешневые косточки и зубочистки, выдранные из журнала страницы, скрепки, линейка, крошки печенья и четки. Стемнин подумал, что четки в этом наборе точно лишние.
– Блаженствуешь, стало быть? – спросил он.
– Кто сказал? Каждую минуту исполняю желания покинувшей мя половины. Паво-Лины.
– Это как? Пожирая «сникерсы»?
– Главное желание покинувшей мя супруги – чтобы я был счастлив. Кофе будешь?
Кухонный стол тоже был заставлен чашками, бутылками из-под колы и перепачканными блюдцами. Остатки джема в банке – засохшие бурые сгустки по краям. Распечатанная плитка шоколада. Хлебные крошки. Пластинки парафина, срезанные с сыра. Звонарев загреб в объятия всю свалку и нежно перенес в раковину. Свалка издала недолгий разнозвучный грохот.
– Как там наш проект спасения человечества при помощи шариковой ручки? – спросил он, вытирая стол полотенцем.
– Человечество обречено. – Стемнин даже обрадовался, что Паша сам завел об этом разговор. – Шариковая ручка, как выяснилось, не панацея.
Он рассказал Звонареву про коварство Петра Назаровича, но вместо того, чтобы посочувствовать, Паша воодушевился:
