Несколько раз они обедали во всемирно известных ресторанах: «Максим», «Тур д'Аржан» и «Бристоль Гриль», где при каждом появлении Джейн все мужчины разглядывали ее с восхищением, а женщины — с завистью. Она наслаждалась этими взглядами, наслаждалась своими новыми туалетами.

Временами Джон находил ее юной и задорной, с ее развевающимися по ветру волосами, когда они катили по бульварам; а в другой раз она была изысканной и утонченной — с волосами, уложенными короной на макушке или элегантно завитыми и падающими на плечи. Но он любил ее в любом обличье, и его явное обожание проливало бальзам на ее израненную гордость, помогая ей расцвести как никогда прежде.

Но только в их последний вечер в Париже, когда она прощалась с ним в коридоре у дверей ее комнаты, ей вдруг стали понятны его мучения, его боль, которую он скрывал все это время. Когда она пыталась нащупать в сумочке ключи, он вдруг схватил ее за руку и повернул к себе лицом:

— Так дольше не может продолжаться, Джейн. Я должен знать, есть ли у меня хоть какая-нибудь надежда.

Она облизала губы, которые внезапно пересохли.

— Я была бы не права, если бы пообещала что-нибудь. Я люблю Николаса. Вы знаете это.

— Но если вы не сможете завоевать его — что тогда? У меня появится надежда?

— Я всегда буду любить Николаса, — повторила она. — Но если у меня ничего не получится… если мое замужество не…

— Приди ко мне, — взмолился он, — не важно, как долго мне придется ждать, ты всегда будешь мне нужна.

Она не смогла ничего ответить, а он, не в состоянии более глядеть на нее, круто развернулся и зашагал прочь.

Этой ночью, лежа в постели, Джейн чувствовала себя так же одиноко и безысходно, как и в первую ночь, когда они уехали из Лондона. Слова Джона оживили в памяти короткие часы близости с Николасом, и она застонала от желания оказаться в его объятиях; она с радостью отдала бы десять лет своей жизни за то, чтобы он любил ее так же сильно, как и она его.

Длинная, одинокая ночь тянулась неумолимо медленно, звон курантов звучал как реквием по умирающим часам. Изо всех сил она пыталась отогнать печальные мысли, но только на рассвете ей удалось наконец заснуть.

Глава 9

Самолет, исполнявший рейс Париж — Лондон, мягко вырулил на гудронированную полосу и остановился перед входом, ведущим к таможенной и иммиграционной стойкам. Подали трап. Дверные люки открылись, и пассажирский поток ринулся из самолета.

Джейн исподтишка бросила взгляд в зеркало, висящее перед выходом, и ее отражение вернуло ей уверенность. Как не похожа она была внешне на испуганную и несчастную девушку, которая уезжала из Англии шесть недель назад. Но внутри она осталась прежней, и чем ближе приближался момент их встречи с Николасом, тем сильнее она боялась растерять все свое таким усердием завоеванное самообладание.

Тетя Агата проницательно посмотрела на нее.

— Встряхнись, детка, — приказала она, — или ты испортишь свое появление. Ты похожа на влюбленную девушку, которая до смерти боится, что ее жених не придет к алтарю.

— А что, если Николас не приехал?

— Тогда ты увидишь его в Лондоне.

— Вы не должны бросать меня одну.

— Об этом не беспокойся, — фыркнула тетя Агата. — Основная прелесть этой поездки заключалась в том, чтобы увидеть лицо Николаса, когда он впервые увидит тебя. Не беспокойся, он приедет в аэропорт.

— Вы не должны были давать ему телеграмму.

— Почему же нет? Ты все еще его жена, и он должен играть свою роль любящего супруга!

Двадцать минут спустя, получив на таможне свой багаж, они вышли в зал прибытия и увидели Николаса, который ждал их. Вокруг него суетилось несколько фотографов, так что он поприветствовал женщин очень быстро и тут же повел их к эскалатору, чтобы спуститься к машине.

По дороге в Лондон Джейн чувствовала, что Николас бросает на нее частые взгляды украдкой, даже разговаривая с тетей Агатой.

— Я надеюсь, Перси закончил отделку дома, — внезапно сказала старая леди, перебив какую-то реплику Николаса.

— Только пару дней назад.

— Ну и как выглядит теперь дом?

— Скоро увидите.

— Не сегодня, — твердо заявила тетя. — Я собираюсь проследовать прямо к себе домой.

Услышав это, Джейн в страхе взглянула на тетю Агату:

— Разве вы не останетесь с нами пару дней?

— Я приеду в Лондон примерно через месяц, а сейчас мне необходим длительный отдых. Я старая леди, дитя мое, и я совершенно измождена.

— В Париже вы не чувствовали себя старой леди, — возразила Джейн, — я за вами еле поспевала!

— Я уверена, что в ближайшие несколько недель я вам не понадоблюсь.

Отказавшись зайти в дом даже на минуту, тетя Агата помахала Джейн рукой, и, глядя, как «роллс» скользит по дороге и исчезает, Джейн поняла, что рассчитывать ей придется только на саму себя.

Собрав все свое самообладание, Джейн вошла в дом и восхищенно замерла. Каким большим выглядел теперь холл, когда вся тяжелая мебель была заменена на изящную, в стиле эпохи Регентства, и как стало светлее, когда убрали темные ковры и обнажили бело-черный мраморный пол.

— Это просто фантастика, — пробормотала она.

— Счет тоже просто фантастический, — сухо заметил Николас.

Она проигнорировала его реплику:

— Не возражаешь, если я все быстро осмотрю?

Он пожал плечами и прошел в гостиную, оставив ее осматривать все перемены в нижних комнатах; когда она вернулась, совершенно удовлетворенная, Николас разливал чай.

— Ты еще поедешь в офис? — спросила она.

— Я закончил на сегодня. — Он протянул Джейн чашку, наполнил свою и, не отрывая от жены глаз, выпил свой чай.

Он понял сразу, что перемена, которая произошла с ней, заключалась не только в смене одежды и прически, и он вынужден был признать, что она выглядела очаровательнее, чем когда бы то ни было. Но не ее внешность привела его в странное волнение; перемена произошла в ее манерах, сделав их неуловимо, но волнующе женственными.

— Это уже третья за час, — заметила она.

— Прости? — Он очнулся от своих мыслей.

— Это третья сигарета, которую ты выкурил за этот час, — повторила она. — Я думала, что ты бросил курить.

— Я бросал.

Она указала на сигарету, ее большие серые глаза, которые он помнил мягкими и нежными, теперь насмешливо смотрели на него.

— Не из-за меня ли ты так нервничаешь, Николас?

Он свирепо смял сигарету.

— Я не нервничаю, я просто удивляюсь, как можно выразить словами то, что я… — Он остановился и подошел к камину, по очереди подержал в руках все вазы, затем поставил их на место. — То письмо, которое я написал тебе… я хочу извиниться за него. Я, должно быть, был не в себе.

— Я могу представить, что ты чувствовал.

— И все-таки мне не следовало писать это письмо. Ведь я был так же виноват в том, что произошло, как и ты, — меня даже следует больше винить за то, что я был…

— Таким дураком? — прервала она.

Он круто повернулся и посмотрел на нее:

— Разве я был таким уж дураком? В конце концов, ты такая очаровательная девушка.

Щеки Джейн вспыхнули.

— Что об этом сказала Кэрол?

— Она ничего не знает.

— Не хочешь ли ты сказать, что ничего не рассказал ей?

— Именно это я имею в виду. — Лицо его было крайне мрачным. — Это нелегко. Ночь, которую ты и я провели вместе… она делает невозможной расторжение брака через год. Ты знала об этом, да?

— Ты так считаешь.

Эти слова напомнили ему о его письме, и он покраснел.

— Вот почему я не сказал Кэрол. Когда она узнает, что мы должны будем ждать три года…

— Если она любит тебя, она подождет.

— Молю Бога, чтобы ты оказалась права.

Слова Николаса вонзились в Джейн подобно ножу, она поразилась, что продолжает спокойно сидеть, в то время как слезы рвались наружу.

— Тебе придется сказать ей когда-нибудь, — заметила она, с усилием выдавливая слова.