— Вот, Геннадий Николаевич, вот в этой комнате вы теперь жить будете. Завтра, то есть, нет сегодня — прямо сейчас — как раз ЖЭУ только-только открылось. Подождите, я только свой паспорт возьму. И она быстро забежала в другую комнату, видимо у неё было уже всё наготове. Потому что Мария Никитична тут же выскочила назад только с сумочкой. И они вместе пошли на выход… на улицу…

Прочитав это, если можно так выразиться произведение у некоторого читателя, возможно, невольно возникнет некое двойственное чувство. (Хотя об этом все-таки, наверное, потом.) А вполне допустимо, что кто-то — кто, пожалуй, более щепетильный или требовательный там: может вообще со мной как с автором во многом здесь совершенно не согласится. И будет даже скорей всего просто-напросто готов поспорить со мной в том или ином месте повествования. Найдя в моих рассуждениях, или даже в самой этой истории какую-нибудь неточность или противоречивость, а может быть даже просто какую-нибудь оплошность в технике написания. Про технику написания — я пожалуй умолчу — кого устраивает того устраивает. Тут я поделать, собственно говоря, уже ничего не могу. Кроме того — что как, выслушав чьи-то замечания, конечно же, с некоторым сожалением в душе кинув взгляд на себя как бы со стороны: посмотреть да и вздохнуть уныло. Ну и само собой немножечко «всплакнуть» над убитым понапрасну временем: что есть, кому всё-таки совсем не угодил.

Это я опять пытаюсь вроде как пошутить не к месту. А так! — вообще-то я полностью полагаюсь на некоторую всё-таки хотя бы лёгкую снисходительность к себе со стороны столь почитаемого мной читателя. Скромненько сообщая ему, что я вовсе и не требую — да Боже упаси! — каких-нибудь себе громких и всяческих тому подобных похвал, а вполне спокойно удовольствуюсь хотя бы тем, что останусь в некоей милости, будучи просто до конца выслушанным или то есть прочитанным.

Всё это само собой вполне может иметь под собой некую зыбкую почву, но я отнюдь и не претендую на столь высокое звание как звание историка. И мне вообще как-то немного ещё со школьной поры всегда трудновато давались все эти исторические цифры и всякие там тонкости точных дат. То есть, иначе говоря, насколько мною изложены какие-то там события, сохранившиеся с той или иной степенью точности в моей памяти — ровно настолько они и правдивы. (Тут, я даже не побоюсь каких-то там мщений от возможных таинственных лиц или даже каких-то «предъяв» с их стороны.) А поскольку в моей голове нередко бывает такое, что вся информация очень часто как-то смешивается кроме, пожалуй, самого главного или основного. И это касается, конечно же, самих конкретных событий свершившихся, так что их, безусловно, можно выдать за цепочку определённых фактов. Однако, разумеется, что вам (уж простите меня великодушно!) ничего и не оставалось-то делать, как принимать изложенное таковым, каким оно, собственно говоря, тут излилось!

Это в принципе ни столько важно, в конце концов. Потому как если вы мой добрый читатель всё-таки в прочтении своём добрались до данного замысловатого места — честно скажу! Я уже от всей души очень рад: в первую очередь за себя и, конечно же, извиняюсь, но скажу правду, хоть она и не очень-то подымет меня в ваших глазах, а всё-таки — но и в чуть меньшей степени за вас.

Конечно, как у любого нормального человека по поводу особенно некоторых героев романа, которые там чем-то особенно запомнились или просто вызвали некое скромное любопытство. А может быть даже, и полюбились чем-то! Так или иначе — но, несомненно, возникнут (и даже должны, наверное!) какие-то там своеобразные вопросы. А так как напрямую мне мало кто их лично, то есть глядя мне прямо в глаза, сможет — задать. Что собственно ещё в большей степени облегчает мне выполнение моей задачи: ибо тут я смело могу малость и приврать, где-то ссылаясь на плохую память или использования вроде как бы некоего писательского приёма с весьма характерным для любого автора желанием вызвать к повествованию ещё больший интерес, причём, совершенно не опасаясь за свою жизнь и здоровье. Извините, но это я опять всё-таки всего на всего пытаюсь пошутить!

Ладно! хватит воду в ступе толочь; поэтому берусь, на себя взять такую ответственную задачу как поведать вам (почти по секрету как читателю) тут же известную мне информацию без излишних вихляний — как на духу, а, не прячась за замысловатыми фразами и при этом попусту рассусоливая. Поэтому немедленно сообщаю вам в этом эпилоге — пока ещё не остыла от тепла моей руки авторучка, но только смею заметить то — что, прежде всего, конечно самому известно. Всё-таки без обмана!

А известно-то мне хоть не так уж и много, но и не сказал бы что мало. Знаю или надеюсь, что точно знаю. Например, кое-что про Геннадия Николаевича, которого на первый взгляд судьба руководствуясь, конечно же, своими правилами поводив и не так что, как бы за ручку водят ребёнка куда-то. Ну, в садик, например или там, в парк погулять. И отнюдь далеко не с целью какой-нибудь приятной экскурсии, а тем более по столь суровым-то «помойкам» жизни. Причём в самой гуще приватных событий и без какой-либо пощады среди той же обездоленной публики, не имеющей вообще никаких прав на рядовое существование в своём родном отечестве. Людей, зачастую отдавших ему в своё время (государству, конечно же!) — здоровье и молодость. Попав потом почти ненароком у того же государства в своеобразную опалу (тут прежде всего камешек-то конечно в государственный огородец!) при этом став социально беззащитными. А так как граждане мало в общем-то вообще кому-то и чем-то обязаны кроме самих себя и своих родных да и сами от того же государства небось совсем бессчётно в своё время тоже гадостей заполучили. Хочу добавить, тем не менее и всё-таки среди основной массы граждан оказавшись поневоле в среде которых изгоями где получили к сожалению совершенно незаслуженное презрение, а то и того хуже — пустое равнодушие.

Проговорят тут мне, наверное, многие с укором: «Ну, надо же выразился!». А вот позвольте мне всё-таки настоять на своей мысли, ибо презрение напротив равнодушию ведёт всё-таки к какому-то решению данной проблемы неимущих и бездомных людей. Потому как если претит наблюдать некоторым индивидуумам таковых «тварей» — выражаясь их же словами, то соответственно будет какая-нибудь всё-таки с этой страшной проблемой даже война. А это напрямую означает, в конце концов, и конкретное решение этого вопроса (порой зачастую висящего безмятежно на широком всеобщем обозрении); тогда как равнодушие вообще не видит этой проблемы. А ведь они (эти люди — изгои) и теряются-то зачастую в связи со своим воспитанием. Имеющим некую однобокость, которая в своё время широко пропагандировалось во всей тогдашней «заполитизированной» стране. Где нередко, насильно вдалбливались те или иные нехитрые постулаты товарища Макаренко в человеческие умы и, кстати, не всё далеко было конечно — плохо, если даже где-то не сказать обратного. Мало того, люди тех времён после такого воспитания замечу в большинстве своём, оттого что сами были честны, а значит и доверчивы потому и, доверяясь другим — более «продвинутым» попадали во всякие курьёзные ситуации. Где, в конце концов, и гибли, но только усмотрю — чисто физически.

Так или иначе, проведя Геннадия Николаевича через определённые серьёзные испытания, судьба его вероятнее всего имела вполне конкретные цели. Бывший профессор, попавший в столь каверзную ситуацию, где он даже был так жестоко опущен ею (всё той же озорницей судьбой!) на столько — что дальше просто некуда! Но который, видимо так и не должен был всё-таки остаться просто Ген-Ником в силу своих духовных и умственных качеств. Прежде всего, умением своевременно овладевать своим строптивым и необузданным телом. То есть, всё-таки обуздав его широчайшие слабости и потребности. А так же теперь неожиданно всплывших совершенно новых заметьте: целомудренных и относительно добрых — морально выдержанных качеств… Она (судьба — особо выделю для тех, конечно, кто вообще в неё не верит в принципе!) всё-таки вернула его, казалось бы, к долгожданной возможности снова устроить свою жизнь. Когда он пришёл тогда к Марии Ильиничне — надеюсь, помните? — по приглашению или направлению самих же хозяев. Причём на выделенную ими ему жилплощадь. Где ему, конечно же, снова не без трудностей (из-за тех же чиновников которые вечно больше всех всего хотят!) сделали всё-таки новый паспорт, который зарегистрировали по адресу квартиры Марии Ильиничны. А жить, как и предполагалось Геннадий Николаевич, дескать, теперь будет в одной из комнат трёхкомнатной квартиры перешедшей в его личную собственность по дарственной.