А и, правда! Он выглядел то до неприличия молодым юнцом с какими-то неправдоподобными взглядами на современную жизнь: веруя в Бога и преклоняясь перед ним (часто-часто испуганно крестясь); то виделся уставшим во всём стариком весьма практичным атеистом уже не верившим ни в судьбоносность событий, ни в их предопределение. Вообще толком никто не знал его жизненной истории. Вроде только кто-то (да и он сам) иногда вдруг то ли невзначай вспомнят, то ли брякнут о его преподавательской деятельности вскользь и — всё! Он не любил особо распространяться о себе, вроде как бы неприятно ему теперь об этом вспоминать… Да никого собственно и не интересовало его прошлое. Главное что в нём ценили так это то, что он был всегда спокоен, рассудителен и невраждебен, неважно пьян он или трезв. Случалось иногда очень редко, когда бывал он удивительно нервным расчётливым даже в некоторой степени жадным, но никогда злым, а потому зачастую забавляющим всех его окружающих «товарищей по несчастью».
А несчастья у каждого были свои: кто-то спивался (как они считали) из-за жены или тёщи; кто-то из-за сложившейся политической и экономической ситуации в стране; кто-то по поводу из солидарности к угнетённым трудовым массам, обманутым и обездоленным жуликами всех слоёв и «концессий»; у кого-то ежедневно «штурмом бралась Бастилия»; кто-то ещё чего-то придумывал, а кто-то по прямому стечению обстоятельств судьбы к коим и относился наш Ген-Ник. Но только он один, наверное, из всей этой пьющей шатии-братии твёрдо знал (или думал, во всяком случае, что знает), что временные неудобства запоев как неожиданно начались так неожиданно и закончатся предопределённые свыше. Это он ещё рассчитал когда-то давно, будучи студентом, хотя и не предполагал, что это окажется уж слишком так неприятно.
Так или иначе, он верил, что всё, что с ним происходит в тот или иной момент есть всего лишь неизбежный очередной эпизод его необычной судьбы, а потому безропотно предавался её воле и стойко переносил все тяготы и лишения любых независимо от их сложности и каверзности обстоятельств. Считая, что покорного — судьба ведёт, а непокорного — тащит. И честно говоря, он в этом черпал неиссякаемую силу для проживания всяких происходивших перипетий теперь и должных произойти с ним в будущем.
Обитали они с Фомичом сейчас в старой полуразрушенной деревянной хибаре Фомича. Своего жилья и прописки (то бишь регистрации) в паспорте Ген-Ника не было как впрочем, и самого паспорта тоже не было уже довольно-таки длительный срок; он даже при нужде и припомнить-то не сможет, ежели приспичит. Ему будет очень трудно назвать точную дату конкретного отчуждения себя как от квартиры, так и в частности от самого документа. И всё это благодаря «добрым людям» или правильнее мошенникам коих в народе позже только стали обзывать «чёрными риэлторами». Поэтому вот уже три года он ночует, где придётся, а точней у таких же бедолаг, как и он сам. Родственников у него не было, а если и были то где-то далеко, говорят, вроде как, в Сибири. Вроде как старшая родная сестра.
— Увай!.. Надо же, как повезло… клад! — доставая из мусорного ящика огромный чемодан, Фомич даже от восторга зацокал языком, предвкушая важность находки. Тут он, кряхтя, присел пред «хранителем тайн» на корточки и, достав рабочий нож начал ковырять им замок этого громадного «сим-сим». Тот совсем не сопротивлялся, раскрыл свои никчёмные дары без сожаления через несколько секунд, как будто опасался более жестокого к себе обращения.
— Ну, ё-моё! Припарки… — разочарованный Фомич, увидев скомканные старые обои с раздражением, безжалостно раскидал их вокруг себя на расстоянии пяти метров и с ожесточением принялся сначала втыкать свой нож в чемодан как в тушу недобитого животного, а затем не менее остервенело пинать старую вещь. («И хочется ему?..» — рассеянно тем временем думал Ген-Ник, пока тот измывался над вещью и собой.) Если бы она (вещь) была живой, она непременно бы заплакала. Но он (чемодан) безмолвно переносил незаслуженные побои и унижения. Ген-Ника иногда очень серьёзно раздражала непредсказуемо-излишняя эксцентричность поведения Фомича, и он поторопился облагоразумить разребячевшегося товарища, предложив ему свою руководящую помощь в продолжение поисков «полезных ископаемых» мусорных контейнеров.
За этими делами они проводят большее время суток, но никогда не бывало, чтобы безуспешно. Люди много выбрасывают хороших вещей. Одних только телевизоров и стиральных машин у Фомича в доме было бы уже несколько десятков, но все они в своё время были дикарски раскурочены. Хотя и будучи выброшенными (в смысле: вынесенными и аккуратно поставленными для тех, кто победней) они изначально почти наверняка имели вполне рабочее состояние. При необходимой-то смекалке и расторопности?..
Тут Фомича отвлёк от его увлекательного занятия сначала неподалёку дикий — пронзительный — нечеловеческий визг потом резкие свистящие фырканья и наконец, истошный леденящий вой как будто умирающего животного с последующим после этого громким развесёлым смехом… Десятилетки-пацаны в компании пяти особей живодёрничали над зажавшимся в комок облезлым грязным котом. Всё это у них (до противного) получалось, безусловно, ловко, словно упражнялись они в этом каждый день с глубокого детства. Получив некоторое удовлетворение от этого занятия, и нахохотавшись вдоволь, пацаны гурьбой двинулись прочь вдоль мрачной улицы в поисках новых развлечений. Нет, они не искали новой жертвы, просто им совершенно нечем было себя занять. Они были на всё свободное от занятий в школе время предоставлены самим себе, а кроме того каждый из них чувствовал себя в такие моменты — героем западного вестерна. А потому всячески старался, подражая жестоким героям фильмов как-то выделиться из толпы. По их мнению, дабы не упасть лицом в грязь. Бездействие угнетает сильнее всего молодые тела этой лучшей части человечества. Появившееся изобилие с некоторых пор на экранах телевидения информации насилия ужасно разлагает детские умы и сердца — призывая их к тупому подражанию.
С нескрываемым испугом и в тоже время, шаловливым любопытством проводив взглядом шумную компанию подростков, Фомич все-таки, наконец, мысленно вернулся к своему занятию. Сосредоточиваясь снова на своей миссии. При этом многозначительно жестикулируя руками и подкрепляя эту динамику философскими рассуждениями о «необузданной жестокости малолетних индивидуумов в виду неправильного их воспитания и неоправданного баловства представителей всех новых поколений».
— … От добра — добра не ищут… Ведь эти, нынешние балбесы (он так выразился потому, что и себя по молодости тоже считал — балбесом, как и всю молодёжь) ни хрена не ведают: ни холода, ни голода… Живут, мляди, можно сказать, на всём готовеньком… трёт твою мать… Вона какие! оболтусы нежалостливые растут… едит твою налево… Скажешь, не прав я?! Юшкин кот… Ваще, люди, скурвились, озлобились… едрическая сила… жадные стали, тьфу на них, суки и есть суки!.. Во-о-о пля!!! Фуроооор…
Фомич увидел в стороне от мусорных контейнеров несколько скрытую в густых кустах бузины одиноко стоящую старую стиральную машину и опрометью бросился к ней. Ген-Ник задумчиво направился к нему. (Дело в том, что он давно её уже приметил, но всё это время молчал. Почему? Сам не знает, наверное, посчитал, куда ей деться-то?! — не убежит или ещё как может быть до странности.) Он уже знал, что через пару часов у них будет, и опохмелка и чего-нибудь пожевать. Опыт ещё никогда не подводил его даже после лёгкого визуального осмотра. Настроение заметно улучшалось.
— Ну, Ген-Ник, давай, подсоби малость… щас мы тя родимая… бляха-муха! — они вместе под эти возгласы схватили с двух сторон агрегат и проворно поволокли его восвояси. Находка полностью удовлетворяла их потребности. Это была старая ещё советских времён стиральная машинка, щедро напичканная цветным металлом. Да! в те «старые добрые времена» не скупились на оснащение электроприборов «цветметом», который теперь доброй памятью платит бездомным и «болеющим» относительно лёгким пропитанием и «чаркой» живительной смеси поутру. Всё происходило на редкость однообразно. Сначала пару часов изнурительно-привычного колупания с предметом общего внимания. Затем торжественный вынос содержимого внутренностей того или иного агрегата в пункт (прямого назначения) приёма цветного металла. И наконец, весёлая прогулка: либо до полулегальной «точки» продажи самогона; либо спиртового суррогата или уж походом за самым популярным в алкогольном мире «боярышником» в аптеку. Всё это только происходило уже с некоторым ярким всплеском искреннего пафоса.
