– Все люди странные. Вот ты в детстве хоронил муравьев?

– Нууу… было пару раз, в садике, с девчонками, а что? Они вечно там скреблись в уголке, в песочке. Крестики, помню, мастерил из палочек. Еще я там секрет закопал в одной могилке: стеклышко, а под ним – серебринка, цветок, две пробки от пива, копейка…

– И ты, получается, Бог, – протянула Вега. – Только очень молодой еще. Дитё.

Сашка и половины не понял – что она сказать-то хотела? Про Бога и муравьев? Впрочем, с девчонками всегда так. Кто и когда понимал женщин? Он уже две книги по психологии прочел, авторы (оба мужики) осторожно сходились в том, что понять женщину может только генератор случайных чисел. Потому что женщины с Венеры, а мужчины – с Марса. И пока одни шевелят антеннами, другие растерянно моргают третьим глазом, и никто никого не понимает, вот засада! Сашка раньше и не подозревал, что пропасть между полами так безнадежно глубока.

Комары от жары вымерли, из леса накатывал теплый, клейкий, пропитанный запахом смолы и медуницы воздух, будто свежий земляничный компот. Последние метры они так и шли – по уши в компоте. Вега лязгнула старой кованой калиткой, и они спустились к Ладоге.

Закат розовым одеялом лежал на краю озера, вишневым соком растекаясь по воде. Горбились у горизонта острова, похожие на выпуклые медвежьи спины. От стен бани тянуло дымком. А может, это леса горели на островах.

Вега позвенела ключами на веранде, закинула в дом рюкзак, спрыгнула на берег. Он спустился за ней. Девчонка уже исчезла в черной тени, которую отбрасывала на ступеньки огромная ель. Сашка нырнул в колючее полукружье ветвей. Там было темно, но просторно. Глаза привыкли к темноте, и он разглядел лежавший на земле прямоугольный камень. Вега сидела на нем, глаза ее блестели в лунном свете. Сашка сел рядом, нашел ее холодную ладонь.

В Ладоге тихо плескалась вода, по камышам пробегали тени, две чайки замерли на торчавших из воды бревнах, словно спящие водяные духи.

Вега легла на спину, подвинулась, и Сашка, немного помявшись, устроился рядом с ней. Над их головами расходились вширь от ствола черные древесные лапы, а в их просветах виднелись темно-синие кусочки неба и светила одна яркая звезда.

– Тебя в честь звезды, что ли, назвали? – спросил Сашка.

Бормотала волна у мостков, покачивались ветки ели. Вега перевернулась на живот, прижалась щекой к влажному мху. Сашка тоже перевернулся.

– Вот скажи-ка, Сашка… Ты боишься смерти?

Вот так она всегда – бух молотком по башке!

– Нууу… я как-то не думал об этом… стараюсь не думать.

– Боишься, – кивнула Вега. – Твой страх… я его чувствую. Но это неправильный страх.

Острая травинка уколола Сашку в ухо. В сумерках глаза у Веги стали круглыми и черными – словно впитали в себя темноту.

– Ты ведь любишь маму?

– Дурацкий вопрос, люблю, конечно.

– Я тоже свою маму люблю… Мама – это начало. Мы все доверяем началу. Но тогда надо доверять и концу. Мама привела нас в этот мир, так неужели уведет кто-то другой? Мама приводит, мама и уводит. В другом облике, потому что мы все тут меняемся, но ее можно узнать… Я покажу тебе, как. Но ты должен мне верить. Ты веришь мне, Сашка?

– Я верю, но что ты хочешь ска…

– Тсс, молчи!

Сашке стало жутковато. Он знал, что с Вегой может случиться все, что угодно, и вовсе этому не радовался. Девчонка придвинулась ближе, прижалась к нему, обняла его одной рукой. Он зажмурился, ощущая ее мятный запах… и тут его дернуло куда-то вниз, в толщу земли.

Через зажмуренные веки он увидел, как сплетаются вокруг него белые тонкие корешки трав, как змеятся огромные корни ели, как пробирается между травинками жук, как дождевой червяк шевелится в норке…

– Я держу тебя, не бойся, – шепнула невидимая Вега, и он почувствовал знакомый холод ее ладони. Он увидел, как в фильме: ее белая ладонь и его, загорелая, – обе прорастали вниз, под землю, и ее белые ледяные пальчики тянули его все ниже и ниже.

Сашка перестал сопротивляться.

Белая рука мягко потащила его за собой, удлиняясь, как древесный корень. Он почувствовал – вот это песок, потом начался слой мокрой глины. Песок был шершавым, глина – скользкой.

Потом он уперся руками во что-то плотное. Он несколько раз ощупал предмет и вдруг понял – это собачий скелет, завернутый в покрывало. Ледяные пальчики ласково касались зубастого черепа, поглаживали выпуклую кость.

Страха не было.

– Смешно бояться костей, – шепнула ему Вега. – Ведь каждый из нас носит свой скелет внутри. Смерть живет в каждом, смерть всегда улыбается… Знаешь, она умерла четыре года назад. Я прихожу сюда по вечерам, смотрю на озеро… я по ней очень скучаю. Как же я по ней скучаю, ты не представляешь! Она была очень умная, но злая…

– Злая?

– Очень. Она наполовину волк. Настоящая зверюга.

– Вега, я тоже злой. Я, кажется, угробил Биту. Я его ненавидел… даже там, в лесу.

– А сейчас? Сейчас тоже?

– Нет, что ты… сейчас мне его жалко. Как вспомню эту облезлую кожу, мясо обугленное, бррр… Но я же не знал, что все так получится! Он меня избил, я просто хотел тоже что-нибудь сделать… мечтал, что поймаю его…

– Ты еще очень молодой Бог, Сашка. А тебе понравилось его мучить?

– Нет. Это Бита был чокнутый, ему нравилось людей унижать. И бить побольнее. Ему это точно нравилось.

– А теперь он сам мучается. Все справедливо.

– Я хочу, чтобы он выздоровел.

– Да ладно!

– Нет, правда, хочу. Я же не знал… Я никого не хотел убивать, Вега, честно! Пусть живет, я ему все прощу…

– Ты хотел, чтобы он сдох, я помню. Не умер даже – сдох.

– А знаешь, как он мне врезал?! В лицо прямо, ногой. Знаешь, как больно было?

– Знаю. Мне тоже бывало больно, Сашка. Я тоже мечтала, как расколочу башку одному… одному придурку. Ты не виноват, мы все – дикие. Просто не у всех мечты сбываются. А твоя – сбылась. Это потому, что ты Бог, а мечты Богов сбываются. Но, может, ты после этого подобреешь, а, высшее существо?

– Я не виноват…

– Никто не виноват, Сашка.

Он чувствовал свою руку в толще земли и гладкий собачий череп под пальцами. Ледяная ладошка потянула его за собой, погладила треснувшую лобную кость. Сашка сосредоточил все свои ощущения в кончиках пальцев, он ничего не ощущал, кроме них.

– Ты ее любишь? Ну, то есть… любила?

– Да, очень. Я прихожу сюда и зову ее – но она никогда не приходит. А я жду… Говорят, собака – проводник. Собака бежит рядом и показывает хозяину дорогу, пока он не найдет свой путь. А она уходит в собачью страну. Но, еще говорят, если ее позвать, она может вернуться, хоть на минуточку… Я так хочу ее погладить! Но она, наверное, убежала очень далеко.

– А как ее звали?

Рывок!

Невидимая сила стремительно дернула его вверх.

Секунда – и Сашка понял, что он лежит щекой на влажной мшистой кочке, теплый ветер шелестит над его головой, одинокий комар зловеще звенит над ухом. Пальцы еще хранили ощущение высасывавших телесное тепло комочков глины, выпуклость собачьего черепа, лед ее ладони…

Вега села, опершись спиной о темный камень надгробия. Сашка тоже сел, моргая, словно спросонья. Она задрала голову – теперь в темном фиолетовом небе перемигивалось уже несколько звезд.

– Извини, может, я не то что-то спросил…

– Больно, – кивнула она. – Мне очень больно об этом вспоминать. Но я все равно хочу помнить! Вся земля забита нашей памятью. Чем ниже спускаешься – тем ее больше. Наверное, там, внизу, в гуще лавы, где все плавится и течет огненными потоками, камень превращается в память, а память – в огонь…

Вега вдруг осеклась и закрыла лицо руками.

Сашка придвинулся поближе, осторожно отвел от лица ее ладони. Губам его стало солоно и тепло… Потом у него закончилось дыхание. Он отстранился, нагнулся, и тут она шумно вздохнула и шепнула ему в затылок:

– Ее звали Вега!..

Пахло земляникой, шелестел ветер в камышах, мерцала в еловых лапах звезда.

– А мне в лагере Ника рассказывала, – таинственно начала Маша Караваева, – у нее дедушка был археологом…