— Мудрею.

Меркулов улыбнулся:

— Ясно. От многая мудрости многие печали — так, что ли?

— Угу. Горе от ума! Ладно, с Елагиным проехали. А как Поремский?

— Вот его и задействуй, — разрешил Меркулов. — Он только что сбросил дело и сейчас простаивает без работы.

— У нас не застоишься, — заметил Александр Борисович. — Он здесь?

— Да.

— Хорошо. Сейчас же вызову его на «воспитательную беседу». Как насчет остальных?

— Обмозгуй. Предлагай. Согласуем.

— Заметано. Разрешите выполнять?

— Выполняйте, — кивнул Меркулов.

Когда Турецкий взялся за ручку двери, Меркулов вновь его окликнул:

— И помни, Саня, затягивать с этим делом не стоит.

— А это уж как масть ляжет, гражданин начальник, — с веселым упрямством ответил Турецкий и вышел из кабинета.

С генерал-майором милиции Грязновым Александр Борисович встретился в кафе, где тот имел обыкновение обедать, запивая жареную свиную рульку или говяжий бифштекс (смотря по настроению и состоянию желудка) холодным пивом.

— Я тебе так скажу, Саня, Берлина правильно задержали, — заявил Вячеслав Иванович, расправляясь с рулькой.

— Вот как?

— Да, — уверенно кивнул Грязнов. — Ты знаешь, я никогда не был сторонником репрессий. Но только не тогда, когда бандиты убивают представителей власти. Это — край, предел! — Вячеслав Иванович вздохнул и отложил вилку. — Я Толю Краснова лично знал. Хороший был мужик, хотя и не без закидонов. И тот, кто его убил, заслуживает самого скотского обращения. Будь моя воля, я бы эту мразь сам… из табельного оружия…

Грязнов так яростно сжал кулаки, что хрустнули суставы пальцев. Турецкий положил ему руку на плечо и серьезно сказал:

— Зарапортовался ты, Слава. Думаешь не головой, а нервами.

Грязнов поморщился:

— Ей-богу, Сань! Обнаглевший олигарх вообразил себя хозяином Вселенной. Он вообразил, что может вот так вот спокойно решать — кому жить, а кому отправляться на тот свет. Подумай сам. Если в девяностых они друг друга на тот свет отправляли… туда им, между прочим, и дорога… то нынче на власть покусились.

— На власть они давно покусились, Слава. Десять лет правительство под их дудку плясало.

— Вот именно! А теперь перестало плясать, вот они и взбесились. А бешеных собак что? — Грязнов поднял палец. — При-стре-ли-ва-ют, Саня! Вот так вот. Помнишь, что Жеглов говорил? Вор должен сидеть в тюрьме. А убийца — тем более. Вот и пусть посидит.

Лицо Турецкого стало пасмурным.

— В тебе говорят эмоции, Славик. Мы с тобой не инквизиторы, чтобы людей по первому подозрению хватать. Сперва нужно во всем разобраться.

Грязнов пожал плечами:

— А я и не спорю. Но тут-то дело явное. — По его губам пробежала злая усмешка. — Вот погоди, еще пару дней — и газеты начнут о нарушениях демократических принципов кричать. Побазарить о нарушениях демократии в нашей стране — их любимая тема. Только прищемишь олигарху хвост — тут же выть начинают! А сволочь эта сидит в комфортабельной камере с телевизором и душем и ухмыляется тебе прямо в рожу. Нет, Саня, думай как хочешь, а я воспринимаю этот взрыв как личное оскорбление. И как… вызов.

— В тебе говорят эмоции, — мягко, но настойчиво повторил Александр Борисович. — Если хочешь работать в следственной бригаде, тебе придется забыть о «личной обиде».

Грязнов с мрачной улыбкой допил пиво, поставил стакан на стол, вытер рот салфеткой, яростно ее скомкал и бросил в пепельницу. И лишь выместив на салфетке зло, угрюмо проговорил:

— Ладно, уговорил. Предположим, что Берлин не виноват. У тебя есть другие версии?

Александр Борисович покачал головой:

— Пока нет. Но если ты мне поможешь — появятся.

— Кто еще в следственной бригаде?

— От Генпрокуратуры — мы с Володей Поремским. От ФСБ — майор Конотоп. Всеволод Вадимович.

— Ну-ну, — скептически отозвался Грязнов. — Ты Колю Могильного помнишь?

Александр Борисович наморщил лоб:

— Это тот усатый старлей?

— Бери выше. Он уже капитан.

Турецкий усмехнулся:

— Как же, как же. Помню. Забавный парень.

— Не возражаешь, если он будет работать с нами?

— Нисколько.

— Ну, стало быть, решили. А насчет эмоций моих не волнуйся. На время работы я засуну их куда подальше.

И коллеги крепко пожали друг другу руки.

В тот же день, но двумя часами позже, Александр Борисович встретился со своим старым знакомым, журналистом Семеном Комаровым. Этот невысокий, бойкий человек, работавший одновременно на три издания, всегда был в курсе событий, творящихся в Москве, да и в России в целом.

По причине теплой погоды Семен Комаров был одет в элегантный льняной белый костюм, который очень шел к его белым же, остроносым туфлям.

— Я сегодня весь в белом. Как привидение, — пошутил Комаров, здороваясь с «важняком». Потом прищурил лукавые глаза и добавил: — Даже тапочки белые, хоть сейчас в гроб ложись.

Турецкий, которому не нравились подобные шутки, лишь недовольно хмыкнул в ответ.

Разговор проходил в летнем кафе, недалеко от Пушкинской площади. Александр Борисович обошелся зеленым чаем (с некоторых пор он стал следить за своим здоровьем), Комаров же, заказавший кофе, время от времени вынимал из кармана маленькую бутылочку и, воровато озираясь, подливал себе в чашку коньяку.

Обменявшись приветливыми и, по сути, ничего не значащими фразами, старые знакомые приступили к делу.

— Собственно, все, что я могу вам рассказать, уже давно рассказано и расписано в газетах, — начал Комаров.

— Мне будет удобней послушать все в вашем изложении, — сказал на это Александр Борисович.

— Ну если только ради удобства… — пожал плечами Комаров, однако по его тонким губам скользнула самодовольная улыбка (сознание собственной важности всегда согревало душу журналиста лучше любого крепкого напитка). — Начнем с того, что Борис Берлин был лучшим другом олигарха Михаила Храбровицкого. Собственно, почему был? Он и есть! Ведь его пока не расстреляли?

Комаров хихикнул, но, наткнувшись на суровый взгляд Турецкого, осекся и вновь напустил на себя серьезный вид:

— Простите, Александр Борисович, неудачная шутка.

— Не извиняйтесь. Продолжайте.

— Следует отметить, что Берлин был человеком осторожным и в махинации, которые приписываются Храбровицкому, не влезал. Он лишь скупал акции фирмы Храбровицкого. Играл на бирже с этими акциями… впрочем, как и с другими.

— Удачно играл?

— Очень удачно. Сделал на них состояние. Отчасти и поэтому он так боготворил Храбровицкого. Небось считал его кем-то вроде… вроде своего «духовного отца». — Журналист вновь усмехнулся. — По крайней мере, чувствовал себя перед ним в долгу. После того как Храбровицкого арестовали, Берлин громко и весьма эмоционально заявил о своей готовности все отдать за его свободу. Да вы, наверное, и сами об этом помните.

— Помню. Он тогда дал несколько интервью…

— И, как выясняется, зря это сделал. Некоторые СМИ тогда восприняли это как предложение сделки. Когда сделка с властями не состоялась, Берлин стал неосторожно заявлять о мести руководству следственной бригады. По его мнению, это руководство незаконно и необоснованно взяло под стражу гениального бизнесмена Храбровицкого, вместо того чтобы по-тихому договориться с ним и перекачать в бюджет страны пару-тройку миллиардов.

Комаров отпил кофе и дернул уголком рта.

— Уже не чувствуется, — недовольно сказал он, вновь достал свою бутылочку и добавил в кофе еще немного коньяку. Попробовал получившуюся смесь и довольно почмокал губами. — Вот теперь в самый раз, — удовлетворенно сказал он, пряча бутылочку обратно в карман.

— Еще бы, — усмехнулся Турецкий. — Ведь там уже чистый коньяк. От кофе, наверное, даже запаха не осталось.

Комаров улыбнулся, сделал из чашки большой глоток и блаженно сощурил глазки. Пока он наслаждался коньяком, Турецкий достал из пачки сигарету и закурил.