— Гм… гм… — почесал в затылке Вилли, — боюсь огорчить тебя, Барти, боюсь огорчить. Но думаю, что граф, если бы и остался жив, не стал бы нас догонять.

— Как так?

— Зачем ему? Граф мог бы убить твоего орла, не выходя из своего замка Наводе.

— Что?.. — Улыбка сползла с лица Бартоломеуса. — Объясни.

И Вилли принялся объяснять.

— Гомункулюсы, которых понаделал граф, как ты знаешь — это души тех зверушек, что прыгают сейчас где-то в лесу, на лугу… или еще Бог знает где. Обычно это людишки, которые когда-то из-за чего-то ему не угодили. Граф — большой выдумщик. Вместо того, чтобы изобрести просто яд, он надумал ловить в склянку человеческую душу. А с телом выделывать потом, что захочет. Даст человеку конфетку — тот превращается в зверушку. А в лаборатории в одной из склянок в это время появляется новый гомункулюс.

— И не только человека в зверушку — но и наоборот, — подхватил Бартоломеус. — Ты, верно, видел — в лаборатории стоят несколько колбочек с плавающими в них зверушками: свиньей, уткой, аистом, м-м… Еще кабаном… — Замолчав, Бартоломеус пристально уставился на Вилли.

— Угу. — Вилли откусил еще пирога. — Так вот, если вдруг графу захочется отправить на тот свет одну из этих зверушек… м-да… он не пойдет искать, скажем, зайчика в лесу, или на лугу или Бог знает где он там бегает. Он просто спустится в лабораторию… Снимет с полки склянку с гомункулюсом…

— И что же?..

— Скажет «прости-прощай, ушастый друг» — или что-нибудь в этом роде — да и долбанет как следует склянкой о стену.

— Что… что ты говоришь?! — вскочил Бартоломеус с места.

— То, что есть. Полетят во все стороны осколки. Гомункулюс — ффффф… — растает. А зайчик в лесу, — Вилли пригубил из кружки, — или на зеленом лугу… упадет, бедняга, как подстреленный. Эх, хорошее вино!

— Вилли!

— Что, золотце?

— Скажи, что ты шутишь! — прошептал потрясенный Бартоломеус.

— Насчет вина? — Вилли взглянул на побелевшего товарища. Усмехнулся. — Что, испугался за своего орла?

Орла?.. «Да Бог с ним, с орлом, Вилли, дорогой! — прокричал Бартоломеус мьгсленно. — Ты сам на волосок от гибели!»

Но вслух ничего не сказал. Встав, надел шапку, подхватил со скамьи плащ.

— Вилли… ты и вправду не знаешь, кто были твои отец, мать… Ну, и вообще, откуда ты взялся?

— Ничего не помню. А почему это тебя так волнует?

…«Счастливого пути»! кричала вслед вывеска на трактире. Лил дождь, летели во все стороны брызги из-под ног лошадей. Дорога вилась по холмам.

— Черт меня дернул сказать тебе про гомункулюсов! — ругался Вилли Швайн, еле поспевая на своем вороном за гнедым Бартоломеуса. — Черт дернул, право слово! Сидел бы сейчас, грелся у очага.

Всю дорогу от трактира до холма в голове у Бартоломеуса стучала, гармонично созваниваясь со стуком копыт, мысль: «Если… Шлавино… жив… тык-дык, тык-дык… то Вилли — на краю пропасти… тык, тык-дык, тык-дык… Если… Шлавино… жив…»

Дождь так и хлестал, грязь чавкала под копытами. Волосы у Бартоломеуса слиплись на лбу, по лицу текли струи дождя, когда он внезапно осадил коня.

— Черт меня дернул!.. — сообщил, подлетая на своем вороном, Вилли. — Право слово…

— Вилли, — повернулся к товарищу Бартоломеус. Лицо его было бледно, глаза блестели.

— Что с тобой, лапушка? — опешил Швайн. — Дурно стало?

— Вилли, мужайся. Вилли… я скажу тебе одну ужасную вещь. Одну, можно сказать, неожиданную для тебя новость… Ты только не падай в обморок. Не будешь? Обещай!

— Да что случилось? — испуганно вытаращился Швайн.

Дождь кончился, из-за туч выглянуло солнце. Большое и красное, оно медленно садилось за холм, оставляя на небе розовый след.

— Сейчас скажу… — бормотал Бартоломеус. — Сейчас…

Пели птицы. С растерянностью глядя на товарища, продолжал хлопать глазами Швайн.

— Вилли, я… видишь ли, Вилли… Только не бери близко к сердцу. Не будешь?

— Ну? Так в чем дело-то?

Глянув на закат, Бартоломеус набрал полную грудь воздуха. Посмотрел на друга, плохеющего на глазах.

— Вилли, ты не поверишь… но это так. Все бывает в жизни. Я…

Помедлив, Бартоломеус выдохнул:

— Вилли, я… забыл заплатить трактирщику за ужин.

…Солнце опускалось все ниже. Прощальные лучи его озаряли холм чудесным сиянием, наподобие святого. Поднимаясь на вершину, Вилли Швайн громко рассказывал анекдот про трактирщика. Рассказывал — и сам смеялся.

Вдруг он остановился, привстал на стременах.

— Э-э! Что я вижу там вдали? Взгляни-ка, взгляни-ка, за лесом…

Да, это был он, замок Залесом. Проглядывая меж ветвей сосен, остроконечные крыши его казались призрачными в розовом тумане.

— Ну вот и он, замок Упыря! — Радостно гикнув, Вилли поскакал вперед. — Я знаю, по ту сторону холма есть дорога!

Затаив дыхание, Бартоломеус смотрел, как Вилли скачет по холму, освещенному заходящим солнцем.

Да, у того «Всадника на холме», что занимает целую страницу в манускрипте… так вот, глаза у него полны отчаянного веселья. Упоения жизнью. Отчего? Какая разница. Может, от свежего воздуха, может, от смешного анекдота, может, просто от радости жить. Он летит, не видя паркетного пола под ногами лошади, не замечая гобелена вокруг. Пригнувшись к холке коня и устремив взгляд перед собой, он мчится по холму, пытаясь догнать нарисованное солнце. А солнце, касаясь лучами его нарисованных плеч, медленно ускользает за холм.

Отвернувшись, Бартоломеус вздохнул. Оставалось надеяться на то, что Шлавино действительно убит.

Старая пословица говорит: «Бояться волков — в лес не ходить». И еще другая есть, постойте… «Кто не рискует, тот не выигрывает».

Взобравшись на сосну, оба глубоких знатока замков критически разглядывали жилище Упыря. Временами они качали головами, временами цокали языками — и то и дело переглядывались.

Замок был маленький, наполовину деревянный, стены обветшалые, хоть и высоченные, ворота полусгнившие.

Ко всему, лес так плотно подступил к нему с двух сторон, что, сидя на сосне, можно было бы разглядеть курицу, гуляющую по двору.

Если б таковая там гуляла. По двору не гуляло ни кур, ни свиней, ни людей.

— Лет триста ему, не меньше. И выглядит, будто там никто не живет, — в который раз покачал головой Вилли Швайн.

— Или живут одни только покойники, — согласился Бартоломеус.

Тишина и вправду стояла такая, какая бывает только в гробу.

— Упыри, чтоб ты знал, и есть суть покойники, — поучительно заметил Вилли. — Днем лежат мертвяки мертвяками, а ночью на охоту выходят. Нужна им курятина, как же! Ни курятина, ни хлеб, ни доброе вино. А только кровь человеческая, горячая. Любят они ее пить, знаешь, мелкими глоточками. Присосавшись к горлу жертвы.

В чаще кукукнулось по-кукушечному. Вздрогнули. Поежились.

— Бывают ведь на свете нелюди!.. — Сняв голову с плеч, Бартоломеус вытер пот со лба.

Жуть что за место. А подумать хорошенько — божий подарок. Ведь если днем упыри не опасны, если они тут рядком мертвые лежат, чего легче — украсть орла из башни.

Тем более если в сундучке у Бартоломеуса лежит средство. Наинадежнейшее средство. С которым вот просто приходи — и забирай орла.

Однако только не сегодня, правильно полагали наши друзья, удаляясь на цыпочках в лес. Только не сейчас, после заката солнца: когда, может быть, проснулись и, может быть, ходят где-то рядом, принюхиваясь, не пахнет ли где человеческой кровью, люди-мертвецы — кровожадные упыри.

— И-и-хо-хо-хо-хо! — совсем уж не к месту заржал гнедой жеребец.

— Чшшш, недоумок! — шикнул на него Вилли. — Услышат тебя упыри… — И оглянувшись на замок, поскорей замотал морду лошади плащом.

Взяли под уздцы коней, повели подальше от замка.

Была одна забота: ночевать на земле нельзя, штаны до колен промокли от влажной травы, с ветвей на головы проливались струи дождя. Но, слава Богу, побродив немного по лесу, нашли покосившуюся заброшенную хижинку-лесника, наверное.