В Альтбург прибыли под вечер. Остановились в доме, расположенном на улице Безлуж, наскоро поели, соснули. А утром, то есть уже сегодня, покупали лошадей.

…Они прошли мимо ряда лавок — портного, оружейника, мясника, скорняка и посудника.

Они миновали группу школяров, игравших в камешки на ступеньках церкви святого Юлиана.

Они оставили позади базарную площадь, куда уже стекались спозаранку горожане, чтобы купить — и крестьяне из соседних деревень, чтобы продать свои товары, груженые в повозки.

Чем дальше, тем больше встречалось народу. Потому что, во-первых, становилось все светлее, а во-вторых, улочка, на которую они свернули, кончалась аккурат у ворот города.

Ворота были распахнуты. Вооруженные алебардами стражники пропускали одну задругой повозки, взимая с входящих пошлину за проход в город и провоз товара.

Скрипели колеса, ржали лошади, суетился народ. Остановившись перед толпой, мужчины отвели лошадей с девочками на обочину. Туда, где, сидя возле харчевни, перебирал струны арфы бродячий музыкант.

Хоп! — подхватив Эвелину, Бартоломеус поставил ее на землю рядом с собой.

— Может быть, все-таки вы возьмете нас с собой? — с мольбой попросила девочка — уже, наверное, в двадцатый раз.

— Мы не помешаем, честное слово. А только будем помогать, — заверила Марион, выныривая из-за крупа коня.

— Мы помощники хоть куда, — поддержал Пауль.

Но стоял страшный шум — и, похоже, Бартоломеус ничего не расслышал. Во всяком случае, он не ответил. А молча вскочил на коня, натянул поводья и озабоченно нахмурился:

— Ай, ай… Я, кажется, забыл насыпать зерна моей пеночке.

— Я позабочусь о ней! — поспешила успокоить его Эвелина. И уже совсем оставив надежду, кротко спросила: — Но хотя бы… хотя бы… через который срок ожидать вас обратно?

На этот раз Бартоломеус расслышал. Он задумчиво погладил подбородок, поглядел в небо, прикинул…

— М-да. Два дня туда, два дня обратно… три дня в гостях у Упыря… Светское имя которого, между прочим, «Гайст фон Дункель», — оглянулся он на Вилли Швайна. — Так вот, если все сложить, то вместе получается… Два, да два, да три… М-да, три. Ближайшие три недели можете о нас не волноваться.

— Та-ак много! — потерянно прошептала доверчивая Эвелина, не знавшая арифметики: ибо в монастыре Святых Пигалиц учили складывать разве что белье в корзину для матушки Молотильник.

— Три недели! Пресвятая Дева! — ужаснулась Марион, умевшая считать столь же ловко, что и ее сиятельство.

А Пауль, сам не зная для чего, но просто на всякий случай перекрестился.

— Что же вы думаете, ваше сиятельство, — с укором взглянул Бартоломеус. — Важные дела не делаются наскоро. Ну…

Он наклонился и, улыбаясь, ласково погладил по голове несчастную свою госпожу. Выпрямился, подмигнул Марион, махнул Паулю… И оба всадника, тесня народ, направили лошадей к воротам.

— Не забудьте про конфеты! — дернулась вслед Эвелина. — «Белая — лисенку, розовая — поросенку, синяя — орленку…» Она должна быть синяя!

Обернувшись, Бартоломеус кивнул.

Уже выезжая за пределы города, они в последний раз поглядели назад. Три маленькие фигурки стояли у ворот и тоскливо глядели вслед.

— Не вешать нос, детвора! — крикнул Вилли. — Сидите дома, играйте в куклы! Вы здесь в безопасности!

Они ускакали, взметнув за собой облако пыли.

А Эвелина вдруг расплакалась. Сама не зная отчего. Не слушая никого и глядя на перстень, зажатый в ладони. Его подарил ей, уезжая, Бартоломеус.

Сидевший возле харчевни музыкант продолжал перебирать струны своей арфы. Он пел о том, что никто никогда не знает, где безопасно, а где нет, и что иногда человеку кажется, что все идет прекрасно, а на самом деле…

Дынн, дынн, дынн… — гудели струны арфы.

Эвелина плакала.

А музыкант пел.

А струны гудели.

А Эвелина плакала. Глядя на перстень. Который подарил, уезжая, Бартоломеус.

Целую страницу старинного манускрипта занимает картина «Всадник на холме». Давайте рассмотрим ее.

Зеленый холм, внизу ковер леса, вдали за верхушкам елей, окутанные туманом, угадываются зубцы башенок какого-то замка. Все это автор нарисовал в стиле своего столетия — чересчур утрированно, чересчур нереально: холм похож на гладкий паркетный пол зеленого цвета, пейзаж вокруг — на вышитый гобелен. Оставим это, так рисовали все его современники. Но вот всадник на холме… — всадник удался.

Широкая рыжая куртка, узкие штаны, как носили в те времена, на голове маленькая шапочка с полосатым пером, на боку — длинный кинжал. Сам всадник необычайно уродлив — почти полное отсутствие лба, щетинистая поросль на лице — но глаза!..

М-да, так просто не опишешь. Вернемся-ка лучше к повествованию.

…Они ехали почти весь день, не останавливаясь. Поглядывая на хмурое небо, домишки по ту и эту сторону реки, луга и лес вдали. Ехали молча, ибо трудно найти тему для разговора, если совсем недавно один был женихом, а другой — невестой.

К вечеру поднялся ветер, налетели тучи, запахло грозой. По счастью, у дороги стоял трактир. «Счастливого пути» красовалось на вывеске. Хозяин приветливо выглядывал из окна. Едва завели лошадей под навес, грянул гром, с неба хлынуло как из ведра.

Сытная еда и кувшин пива подействовали волшебно. Расслабились, зазевали, потянуло в сладкую дремоту. Сказывалась усталость после целого дня, проведенного в седле.

В трактире было полутемно. Пылал огонь в камине, отбрасывая блики на старого дерева бочки с вином. Скрипел вертел с нанизанным на него поросенком. Звенел посудой хозяин за стойкой.

— О-хо-хо… — зевнул бывший жених, расплывшись на скамье с грацией, свойственной только бывшим женихам.

А бывшая невеста с виртуозностью, присущей исключительно бывшим невестам, защелкала пальцами в сторону хозяина.

— Чем могу служить? — выплыл из глубины залы трактирщик.

— Какая дорога, милейший, ведет в сторону замка Залесом?

— Поезжайте вдоль реки. Четыре часа езды на ваших прекрасных скакунах — и вы в замке.

— А не проезжали ли тут недавно граф Шлавино с Гайстом фон Дункель? И нет ли еще какой другой дороги к замку?

— Другой дороги нет, только эта. А его сиятельство здесь уже год как не видели. Вот Гайст фон Дункель — тот две недели назад направлялся по этой дороге в гости к графу.

Две недели назад, переглянулись оба. В гости к графу. Отлично, значит, обратно в свой замок Упырь еще не возвращался.

— А что, зачем вам туда нужно? — Оперевшись о стол, трактирщик склонился к гостям и зашептал: — Вы, я вижу, люди честные, христиане, кресты на шее носите. А наш-то Гайст фон Дункель — того… не слышали, может быть?.. Болтают, вампир.

Трактирщик испытующе уставился на гостей. Но Бартоломеус приветливо улыбался. Вилли молча жевал.

— И слуги его все вампиры, и стоит тот замок на отшибе, ни одной деревеньки вблизи. Да и зачем она, деревенька-то, коль обитатели замка вовсе и не нуждаются в еде-то. Известно, вампиры человечью пищу не принимают. Нужна она им, человечья пища! — Хозяин многозначительно кивнул.

Переглянулись. Одарили хозяина улыбкой.

— Да мы и не собираемся. Так, просто много слышали, поглядеть хотели. Со стороны. И дальше поедем.

Попросили еще пива. И по куску пирога с курятиной — того, что так удался.

— Только предупредить хотел, достойные господа, только предупредить. Замок тот лесом порос, и ночью там лучше не бродить, голоса слышны. — При слове «голоса» хозяин округлил глаза как можно выразительнее. — А кто пойдет в ту сторону да в ночь попадет… тот больше не вернется.

Выпрямившись, трактирщик отошел.

— Уфф! — выдохнул Бартоломеус, с удобством развалившись на скамье. — У меня с сердца камень скатился. Поверишь ли, все эти дни я сомневался, убит ли граф Шлавино в самом деле. Удар был, правда, сильный, но кто знает? Бывают головы на удивление крепкие. — Знаток голов развел руками. — Однако ж раз графа тут не видели, значит, и вправду мертв. Иначе примчался б сюда первым. Боясь, что мы похитим орла. Несомненно примчался бы Хозяин! Кусок того, что у тебя на вертеле — сюда на стол!