На улице уже царило оживление. Арабские торговцы бойко предлагали свой товар, по-европейски одетые мужчины куда-то деловито торопились, другие прохаживались со своими супругами или искали кафе.

Кричал упрямый осел, отказываясь тянуть перегруженную повозку, и крестьянин непрерывно разговаривал с ним, как будто мог таким образом убедить его слушаться. Полностью закутанная в покрывало арабская женщина, держа за руки двух детей, торопилась пробраться сквозь толпу. Может быть, дети были больны, и она искала французского врача.

За спиной Дезире слуга убирал стол после завтрака, а горничная застилала постель. Филипп дал обоим чаевые, все это было совершенно нормально.

Девушка закрыла ставни, и комната погрузилась в сумерки.

— Что ты, собственно говоря, ощутил, когда солдаты стреляли в мужчин, женщин и детей? — тихо спросила Дезире.

Филипп беззвучно застонал.

— О господи, Дезире, у меня не было никакого влияния на солдат. Ими командовал лейтенант Пеллегрю. Он не допустил бы вмешательства гражданского лица в свои дела.

— Я спрашиваю тебя, что ты при этом ощутил? — повторила она.

Он беспомощным жестом поднял руки и снова опустил их.

— Ты имеешь в виду, хотел ли я этого. Я бы дал многое, чтобы этого не случилось, но боялся за тебя. Ты это понимаешь?

Она молча покачала головой.

— Нет, не понимаю, — проговорила она спустя некоторое время. — Ты действительно думал, что дети меня спрятали?

Он опустил голову.

— Нет, — признался он. Провел рукой по волосам и бросил на Дезире отчаянный взгляд. — Но что я мог сделать?

Она без слов отвернулась. Он опустился на стул.

— Пойми меня, Дезире, ты исчезла. В Алжире сказали, что ты искала караван, который мог бы отвезти тебя в земли туарегов. Я почти обезумел от страха. Твой отец пропал, а теперь еще и ты. Я расспрашивал всех людей, которые были знакомы с пустыней, но никто не советовал мне искать тебя. Потом я наткнулся на караван-сарай в Туггурте и нашел человека, который был готов отправиться в поисковую экспедицию со своими верблюдами и со своими людьми, но с условием, что нас будут сопровождать солдаты. Я телеграфировал в гарнизон в Уаргле, и они согласились. В Хасси Мессауде мы встретились. Лейтенант Пеллегрю рассказал мне о многочисленных нападениях туарегов и о том, что смертельно опасно появляться в местах их обитания. К сожалению, умиротворение пустыни еще не достигло той точки, чтобы можно было осмелиться на экспедицию в эту область.

— Умиротворение, — фыркнула Дезире. — Ты называешь это умиротворением?

— Пустыню нужно умиротворить, бунтовщиков туарегов необходимо поставить на колени, потому что они без конца нападают на нас.

— На нас? — насмешливо спросила Дезире.

— Да, на нас — французов, арабов, караваны, своих собственных соседей. До тех пор, пока в пустыне туарегов не будет спокойствия, прогресс, который мы приносим в пустыню, будет давать сбой. Я видел проект орошения пустыни, которое заставит ее расцвести, поля с зерном, с хлопком, цветущие сады и, конечно, пастбища для скота. Этим туарегам нужно только работать: провести оросительные каналы, построить цистерны. Тогда им не нужно будет снова передвигаться от одного оазиса к другому.

— Они кочевники, Филипп, и это продолжается много столетий. Ты думаешь, что сможешь сделать их оседлыми, приставив им курок ко лбу. Благородным сословием туарегов являются воины, они не созданы и не готовы к физической работе.

— Прогрессу до этого нет никакого дела, иногда человека нужно принуждать к его счастью.

— Так же, как ты хочешь меня принудить к моему счастью?

— Тебя никто не хочет принуждать, моя дорогая. Раньше мы были очень счастливы друг с другом. Я полагаю, как только мы вернемся в Париж и эта несчастная история останется в прошлом, мы снова будем любить друг друга. — Он подошел к ней и положил руки ей на плечи. В его карих глазах мерцала отчаянная надежда. — Между нами ведь ничего не стоит, Дезире.

— А мертвые туареги? — прошептала она.

— Господи, за что же ты делаешь меня ответственным за действия солдат? Как иначе они могли разузнать, где ты? Эти синие дьяволы прятались за своими покрывалами, смотрели на нас так, что становилось не по себе. Ты знаешь, как они думают, чувствуют, действуют. В любую секунду они могут вытащить свои проклятые мечи, и твоя голова будет лежать рядом с тобой.

— Это тебе рассказал лейтенант Пеллегрю?

— Да, и он привел мне десятки примеров. Он сам присутствовал в Бир эль Гарене. Стычки с туарегами заканчивались всегда одним и тем же.

— Тогда наступило время, когда он может отрапортовать наконец о своем успехе.

— Он и отрапортовал, — сообщил Филипп.

Она приподняла брови.

— Ты знаешь что-то, чего не знаю я?

Она заметила у него в кармане свернутую газету и хотела ее схватить. Он удержал ее руку.

— Нет ничего важного, что тебе необходимо было бы знать.

Она посмотрела на него.

— В таких отношениях, как наши, должно царить доверие. Филипп, о чем ты замалчиваешь?

— Ты разрушила доверие, — невольно вырвалось у него, — но я прощаю тебе это, ты должна теперь думать о будущем, а не о том, что было в прошлом. Забудь обо всем, что было связано с пустыней и туарегами. Я тоже забуду это.

Она отступила на шаг, отвернулась и снова уставилась на окно.

— Как можно забыть того, кто обучал тебя? — произнесла она тихо.

Филипп смотрел на ее прямую спину. Ее зашнурованная талия выглядела такой хрупкой, накладные плечи были неестественно широкими, и высоко поднятые волосы открывали сзади ее белую шею. Теплое чувство охватило его. Он обнял ее и наклонился к ее уху.

— Все прошло, Дезире, все прошло. С сегодняшнего дня для нас начинается новая жизнь. Я оставил свою работу в Алжире, мы вернемся с тобой в Париж и никогда его больше не покинем. Может быть, совершим небольшое путешествие в Прованс, полюбуемся цветущей лавандой или виноградниками. Я уже заранее радуюсь этому.

Она вздрогнула.

— Ты оставил свою работу?

Он, улыбаясь, кивнул.

— Из-за меня?

— Для тебя, — поправил он ее. — Мы никогда больше не расстанемся.

Она прикусила нижнюю губу.

— Ты меня действительно еще любишь, Филипп?

— Да, моя дорогая.

— Будешь ли ты меня любить, если ты узнаешь, что я…

Он приложил свой палец к ее губам.

— Ты не должна мне ничего говорить. Ты многое пережила, и на некоторые ситуации приходится взглянуть по-иному, чем может судить человек со стороны. Ты знаешь, что твой отец поехал в Хоггар через Гадал, ты же отправилась совсем по другому пути.

Она молча смотрела на него.

— Он снарядил очень маленький караван, — продолжил он, — собственно говоря, это был даже не караван, всего пятнадцать верблюдов. С ними никогда не пересечешь пустыню.

— С ними прекрасно пересечешь пустыню, — возразила она. — Если в ней ориентируешься. Требуется даже намного меньше пятнадцати верблюдов. Нужен лишь один верблюд и одна гуэрба. Ты знаешь, что такое гуэрба? Это кожаный бурдюк с водой. Потом едешь от одного колодца к другому, если экономно обращаешься с водой. Гуэрбу нельзя ночью оставлять на песке, ее привязывают к седлу или вешают на палке, иначе сухой песок высосет воду сквозь кожу. Аман — это вода. «Аман иман», говорят туареги, «вода — это жизнь». Верблюды могут не пить целую неделю, однако, когда они пьют, это длится очень долго. Есть ли у них достаточный запас воды, видно по тому, как раздуты их горбы. Чем белее животное, тем оно благороднее. Князь племени ездит на совершенно белом верблюде, они называют белого верблюда — «мехари», но есть верблюды и другой окраски. Верблюд с белой мордой называется «имуссан», если у него серая спина, но белые бока, его называют «авинак», пятнистый верблюд называется «азерраф», желтый верблюд «эберил». Если он ревет, когда его нагружают, то это называется «тараявит», если он делает мелкие шажки, то он называется «эзатегемтегам»...

— Пожалуйста, успокойся, — выдохнул Филипп и закрыл глаза.