— Араф — это ребенок, — продолжала Дезире, как будто говорила сама с собой. — Детей обучают женщины, они учатся от женщин всему, что требуется для жизни, поэтому всю жизнь уважают своих матерей. Новорожденный ребенок называется «амарва». На седьмой день после рождения ребенка марабут перерезает горло барану, повернувшись к Мекке. Он кричит: «Бог велик» и в первый раз выкрикивает имя ребенка. Потом отец признает свое отцовство, и свидетели наблюдают за тем, чтобы он хорошо обращался с ребенком...

— Прекрати! Замолчи! — закричал Филипп.

Она испуганно замолчала. Он вытер ладонью лоб.

— Извини, — пробормотал он. Минуту спустя взял себя в руки и улыбнулся. — Есть вещи, которые ты не должна больше знать, потому что они тебе не нужны. Для них ты, вероятно, найдешь слушателей в парижских салонах.

— Я больше не буду посещать парижские салоны, — очень твердо заявила она.

— Ты и не должна их посещать, ты можешь делать то, что доставляет тебе удовольствие. Гулять у Сены, ходить в театр, на балы и вечера. Жизнь в Париже покажется тебе такой быстротечной, что ты и не заметишь, как пройдет время.

— Ты хочешь этого? Чтобы прошло время?

— Говорят, время лечит все раны. Оно вылечит и твои раны, Дезире.

Она молчала. Может быть, он прав. Однако шрамы останутся. Она не должна наказывать Филиппа за то, что она несчастна.

— Ты готова?

Он взял гобеленовую сумку для путешествия, сложил в нее их пожитки: второе платье для Дезире, немного белья, рубашку для себя. Он велел погладить свой костюм и выстирать рубашку, на большее у него не хватило денег. Зато у него было два билета на поезд через Константину в Алжир.

Перед отелем их ждали дрожки, которые привезли их на вокзал. Дезире всю дорогу ехала, опустив голову, как будто опасалась, что пассажиры будут неодобрительно смотреть на нее.

Однажды вечером, еще живя в Париже, она посетила театр и посмотрела пьесу, в которой Марию Антуанетту казнили на гильотине. Пьеса называлась «Смерть королевы» или что-то вроде этого, она не могла сейчас вспомнить. Но она помнила сцену, когда осужденная на смерть королева ехала в открытом экипаже по городу и толпа издевалась над ней. Потом ее подвезли к ужасной смертоносной машине, где она должна была встать на колени и положить голову на вырез в форме полумесяца. При этом двое мужчин высоко держали широкий навес так, что зрители видели только тени актеров. Потом раздался свист опускавшегося лезвия гильотины. В первое мгновение Дезире испугалась за актрису. Потом палачи достали отрубленную голову из корзины и показали ее вопящей толпе, в то время как безжизненное тело женщины лежало перед гильотиной.

Хотя голова была восковой и тело принадлежало кукле, эта сцена навсегда осталась в памяти Дезире, и она потом отказывалась ходить в театр.

Мария Антуанетта была властолюбивой интриганкой, но такой конец не пожелаешь никакому человеку. Кровавая смерть королевы, гибель на гильотине тысяч других людей — вот как осуществилась мечта о свободе, равенстве и братстве. Где остались эти идеалы? Почему ради них все еще продолжают убивать? Дезире чувствовала себя так, как будто ее везли на казнь. Вероятно, в голове Марии Антуанетты были подобные мысли. Девушка вспомнила о том, что считала давно забытым: экспедиции, в которых она сопровождала своего отца, жизнь в Париже. Она даже увидела перед собой мать и ее обиженное лицо, когда Этьен Монтеспан снова склонился над своими реликтами и забыл о существовании и своей семьи, и всего мира. Она вспомнила свое детство, а потом снова пустыню, бесконечную, пустую и все же полную переживаний, точнее, не сам пейзаж, а чувства, которые вызывали в ней эти картины. Чем ближе она приближалась к вокзалу, тем теснее ощущала давление в груди. Дело было не только в непривычном корсете, ей было томительно жарко, и ветер не помогал уменьшить жару, тем более что дрожки продвигались вперед очень медленно.

Люди, ослы, овцы, повозки заполнили узкие улицы. Маленькие балконы из дерева лепились у фасадов, словно ласточкины гнезда.

У вокзала они остановились. Филипп заплатил кучеру, помог Дезире выйти из экипажа и взял сумку.

На перроне уже толпились пассажиры, ожидавшие поезда, который еще не прибыл. Этот вокзал среди пустыни стал слишком маленьким для людей с их родины. Колония притягивала не только убежденных патриотов, которые хотели распространять дух Франции среди нецивилизованных варваров. Тут были искатели счастья, всякого рода мошенники, девушки легкого поведения и бизнесмены. Берберы, оседлые крестьяне, торговцы и погонщики скота тоже умели пользоваться железной дорогой, поэтому наряду с вагонами первого и второго классов имелись багажные вагоны, в которых могли ехать туземцы. Большинство из них, однако, предпочитали крышу вагона, на которую забирались вместе с детьми, клетками с курами, багажом.

Поезд должен был прибыть уже два часа назад. Подобные опоздания были нормой, ведь нужно было пересечь горы Атласа, а это не всегда можно было верно рассчитать по времени.

Сразу за вокзалом начиналась пустыня. Чуть дальше строился новый, более крупный вокзал. Скоро железная дорога пройдет еще дальше в пустыню: прогресс не остановить.

Рядом с Дезире на камне сидела старая крестьянка с двумя корзинами, полными лука. Со стоическим спокойствием она переносила шум и европейское нетерпение. Ее морщинистое лицо не было спрятано под покрывалом, жизнь оставила на нем глубокие следы. Она заметила взгляд, который Дезире бросила на нее украдкой, и улыбнулась в ответ, обнажив при этом единственный зуб, который у нее еще оставался.

Дезире ответила на улыбку и почувствовала себя немного легче.

— Мы не могли бы подождать в стороне? — спросила она Филиппа.

— Поезд должен скоро прибыть, дорогая. Я хотел бы занять хорошие места.

Раздался удар колокола, похожего на корабельный. Вот-вот должен был подойти поезд. Ожидавшие забеспокоились. Желудок Дезире судорожно сжался, и она вцепилась в руку Филиппа. Она смотрела на железные рельсы и на приближавшийся, фыркающий локомотив, как на лезвие гильотины. Сердце у нее сильно забилось, в голове зашумело. Кровь застучала в висках, и она ощутила острую нехватку воздуха. Девушка почувствовала, как ее мгновенно охватывает паника, и хотела закричать, однако, как в кошмарном сне, не могла произнести ни звука.

Послышался подавленный возглас людей, толпившихся на перроне. Все повернулись к гребню дюны, которая отделяла цивилизованный мир от пустыни. Темным силуэтом на светло-голубом небе там вырисовывался одинокий всадник на верблюде. Он был окутан покрывалом, только ветер играл складками его одежды.

— Чтобы они осмеливались показываться так далеко... — прошептала женщина рядом с Дезире.

Ее супруг огляделся.

— Где же военные?

Дезире тоже уставилась на это явление, как на фата-моргану, и в тот же миг поняла, что всадник был реальностью.

Глаза Филиппа обратились к Дезире.

— Не дай ввести себя в заблуждение, — сказал он ей тихо. — Он не герой, которого ты хочешь в нем видеть, он всего лишь голубой бандит.

— Мы, цивилизованные люди в Европе, потеряли свою мечту, — возразила она. — Нам нужны новые мечты.

— Ты не можешь остановить время. Всегда выигрывает сильнейший, — как заклинание произнес Филипп.

Она выпустила его руку и обернулась. Что-то шевельнулось в ней, сильно и невидимо, как большой магнит. Шаг за шагом она удалялась от железной дороги, Филиппа, ждущих людей и умершей мечты. Потом начала бежать.

Дезире бежала и бежала, и песок болезненно давил ей ноги в ее туфлях, горячий воздух проникал в легкие, глаза горели. Однако она не останавливалась, даже добежав до дюны.

Аркани надавил ногой на шею своего верблюда, заставив его опуститься на колени, и протянул руку навстречу Дезире. Как утопающая, она схватилась за нее, и он втянул ее на седло перед собой. Потом мехари поднялся, качнулся и поскакал в бесконечную даль пустыни. Где-то у горизонта их поглотила вечность.