Калловей увидел здесь работы по медицине и астрономии, ботанике и энтомологии. Множество книг Элеонор Омерод соседствовало с отменным изданием «Иллюстрированного естествознания» преподобного Вуда, стоимость которого Калловей оценил в свое жалованье за несколько месяцев. В отдельном шкафу стояли разнообразные версии «Тысячи и одной ночи». Там были не только широко распространенные переводы Бартона, Мэрдраса и Мазерса, но и английская версия раннего издания Галланда заодно с изданием Торренса 1838 года и коллекцией Пэйниса за 1882-й. В том же шкафу утомленный жизнью Боккаччо обменивался колкостями с вульгарным весельчаком Рабле.

Имелись и юмористы: Вудхаус, Тербер, Беллок, Торн Смит. Детективная литература: профашист Бульдог Драммонд соперничал с учтивым святошей Пуаро, надменным Холмсом и еще целым полком подобных персонажей. Пестрел яркими корешками «Золотой век научной фантастики», а один шкаф был целиком отведен под литературу о сверхъестественном. Калловей немало удивился, увидев здесь почти все дешевые издания антологий, выпущенные в тридцатых годах разными газетами с Флит-стрит. [77]Отличные коллекции, но многие состоятельные особы посчитали бы их достоинства ниже своего кошелька. Там же были сочинения Стокера, М. Р. Джеймса, американца По, Бирса, Лавкрафта и многих других.

Но больше всего Калловея порадовал тот факт, что все эти потрепанные книги, судя по всему, не раз бывали в употреблении, а не просто заполняли полки в шкафах.

— Вы определенно из тех, кто мне по душе, — сказал он, вернувшись к своему креслу у камина.

— Вот, взгляните сюда, — едва ли не смущаясь, предложил баронет, словно опасался, что его сочтут банальным. — Это мои любимые, потому что именно их я выбрал в качестве моего первого школьного приза.

Прайс взял с кофейного столика две книги и передал их гостю.

Калловей посмотрел на обложки, на которых значилось «Книга общих знаний для мальчиков» и «Загадки и головоломки для мальчиков». На форзаце каждой было выведено: «Исааку Прайсу за исключительное старание. Июнь 1904 г.».

— Нет книг лучше для отдыха и развлечения, — сказал Прайс, улыбнувшись так гордо и очаровательно, словно ему снова было лет десять или одиннадцать.

— Согласен, — спокойно отозвался Калловей, — спасибо, что показали мне их.

Сэр Исаак Прайс был человеком со странностями, к такому выводу Калловей пришел еще раньше. Этот миллионер унаследовал миллионы и в придачу к ним сам сколотил приличное состояние в Африке. Было очевидно, что он хорошо образован и начитан, однако большую часть времени он вел себя, как динозавр Викторианской эпохи или вульгарный нувориш, напоминая какого-нибудь персонажа Сомерсета Моэма. Например, он заявил Калловею, — едва ли не хвастаясь, — что не знает ни слова ни на одном иностранном языке.

— Всегда найдется поблизости кто-то, кто говорит по-английски, — утверждал баронет. — А если нет, то английский всегда понимают, когда орешь достаточно громко.

В то же время в деловых вопросах он был занудой.

— Никогда не усложняйте, — инструктировал Калловея Прайс. — Это был мой девиз в бизнесе. Все должно быть просто. Если твоя система проста, то и решения проблем в основном простые. «Бритву Оккама» [78]помните?

Но в остальном он был отличным компаньоном. Они обсуждали радиопередачи, делились банальными радостями от «Гунн Шоу» и «Космического путешествия». (В эти минуты Калловей и начал ценить Прайса. Он взвесил все «за» и «против» и решил, что хозяин ему нравится.)

Они обсудили политиков и сошлись во мнениях о Суэцком кризисе, оценив его как жалкую отчаянную акцию жалкого и отчаявшегося премьер-министра.

Выяснилось также, что обоим джентльменам нравится рок-н-ролл.

— Я всегда ценил блюз и простую музыку, а рок-н-ролл — просто их естественное продолжение, — сказал Прайс, а стариков, которые осуждали новую музыку, назвал узколобыми и отсталыми консерваторами.

Что касается кинематографа, оба получали удовольствие от фильмов ужасов, комедий Капры и эпических лент де Милля.

Тощий старик-слуга Элмор, который, возможно, был гораздо моложе, чем казалось, подал им кофе «Блу Маунтин», а Прайс тем временем отмерил щедрые порции спиртного в пузатые бокалы.

— Арманьяк, — сказал он, передавая бокал Калловею. — «Маркиз де Монтескью». Компания была основана потомком Шарля де Батца Кастельмора, говорят, именно он был прототипом д'Артаньяна. Я не пью ничего другого.

— Даже такие чудесные коньяки, как «Хайн» или «Отард», к примеру?

— Даже их. Если нет под рукой «Маркиза», я скорее просто выпью чашечку кофе.

Как только Элмор удалился, сэр Исаак предложил Калловею сигару из великолепно инкрустированного портсигара с увлажнителем.

— Благодарю.

Внушительных размеров джентльмен одобрительно фыркнул, оценив прекрасный табак и прочитав название марки.

— «Ойо де Монтеррей». Как-то мне довелось повстречать старого французского аристократа, который курил только эту марку.

— Я был с ним знаком, — заметил сэр Исаак. — Оккультист, полагаю, как и вы.

— Не понимаю, с чего вы взяли, — недовольно пробурчал в ответ Калловей. — Это абсолютная неправда. Да и монсеньора ле Дюка вряд ли порадовала бы подобная характеристика.

— Ну, а я слышал довольно странные истории о нем. — Сэр Исаак аккуратно отрезал кончик своей сигары. — Так же, собственно, как и о вас. Вы сравнительно молоды, Калловей, но, говорят, обладаете существенными познаниями о потустороннем. А еще, насколько мне известно, вы детектив-любитель.

— Я прочел несколько книг в закрытых отделах Британского музея, — пробурчал Калловей, — и еще читал Конан Дойла.

— Вам знакома Африка? — вдруг сменил тему баронет.

— Я бы так не сказал, — отвечал Калловей. — Правда, я провел некоторое время в Египте, что было связано в основном с университетской работой. Делал пересадку в Кейптауне на пути в Индию. Вот и все мое знакомство с Африкой.

— Интересное место. Когда ты в саванне, то всегда можешь определить, где произошла чья-нибудь смерть. Там собираются стервятники. За несколько миль видно, как они кружат над этим местом. — Сэр Исаак сделал затяжку и через секунду продолжил: — Люди-падальщики не слишком от них отличаются. Когда умирает кто-нибудь достаточно состоятельный, собираются стервятники. Каждый надеется отхватить свой кусок, каким бы ничтожным он ни был. Так же будет и когда придет мой черед.

Калловей недовольно хрюкнул. Кофе был хорош, бренди и сигары великолепны. (Если бы можно было себе позволить, подумал он, ради таких сигар отказался бы от своих любимых турецких сигарет.) Калловей поудобнее устроился в кресле с подушечкой для головы. Он был терпелив, так как догадывался, что сэр Исаак, когда захочет, сам перейдет к делу.

Баронет некоторое время разглядывал своего гостя, а потом сказал:

— Пернатые стервятники сами не убивают. Люди-стервятники, напротив, способны на убийство. Я умру, Калловей, и у меня есть веские причины полагать, что меня убьют, и я хочу попросить вас об услуге. Не думаю, что это случится в ближайшее время, однако это случится.

Если бы у Калловея был банальный склад ума, он бы решил, что имеет дело с чудаком или невротиком. Но в том-то и дело, что банальность была чужда Калловею. Он внимательно посмотрел на загорелое, обветренное, худое лицо собеседника и пришел к выводу, что тот не шутит.

— У вас есть доказательства? — спросил Калловей. — Вы подозреваете, кто ваш предполагаемый убийца? И говорили ли вы об этом с полицией?

— Нет, нет и нет. — Сэр Исаак неожиданно улыбнулся. — Благодарю, что не сочли меня сумасшедшим, Калловей. У меня нет никаких доказательств того, о чем я рассказал вам вкратце. Подозреваю, что моим убийцей будет некто, кто близок мне, тот, кто сейчас еще слишком юн или даже еще не родился. Как вы себе представляете попытку объяснить все это полиции? В любом случае, если я расскажу в полиции, почему я верю в то, что буду убит в неопределенное время в будущем, они уже никогда не воспримут мои слова всерьез.