— Меня он примет, — уверенно заявил Борегард.

Дворецкий колебался:

— Вы доктор, сэр? Доверенныйдоктор?

Борегард посмотрел вверх и вниз по улице, словно подозревая, что за ним следят. Как и следовало ожидать, в дверном проеме за дюжину домов от них виднелся какой-то мешок, очертаниями подозрительно похожий на человека. А это был совсем не тот район, в котором джентльменам дозволялось свободно спать посреди дороги под звездами.

— Вы полагаете, следует говорить о таких вещах на улице, где всякий может услышать вас?

Дворецкий был укрощен и — если только Борегард не ошибся самым жестоким образом — перепуган.

Дверь широко распахнулась, и Борегарду позволили войти. Он попытался поддерживать впечатление, что он — скомпрометировавший себя врач, явившийся с тайной миссией милосердия. Выдавать себя подобным образом за другого было на удивление легко, особенно если не пытаться на самом деле быть тем, кем стараешься казаться, а просто позволить остальным строить предположения и не противоречить им.

В передней у Маунтмейна было темно. Окна все еще занавешены. Полоска дрожащего света под дверью свидетельствовала, что одна из комнат занята, и можно было расслышать тихие голоса. Дворецкий повел Борегарда не к этой двери, а к другой, и открыл ее.

Горела одна-единственная лампа — тусклый фонарь на столе. На диване лежал человек, накрытый простыней. Он стонал, и на добрую четверть простыни расползлось черно-красное пятно.

Дворецкий добавил света в лампе, и Борегард взглянул на лежащего мужчину. Тот был смертельно бледен под глубоко въевшейся грязью, зубы стиснуты, на лбу крупные капли пота.

Борегард приподнял простыню.

В человеке словно долотом выдолбили дыру, разорвав на нем рубаху и обнажив ребра.

Раненый мужчина схватил Борегарда за руку.

— Священник, — вымолвил он. — Позовите священника.

— Ну хватит, Бэкон, — раздался басистый голос. — Неужто ты так легко отступил от своих принципов и вернулся к жалкой вере твоих ничтожных предков?

Борегард обернулся.

В дверном проеме стоял человек, который, как он понял, и был Декланом Маунтмейном. Невысокий и плотный, с высоким лбом, кажущимся еще выше оттого, что в его черных волосах появились залысины, Маунтмейн в любом случае выглядел впечатляюще. Он был в широкой куртке с поясом и сапогах для верховой езды, испачканных, без всяких сомнений, кровью. Не самая подходящая одежда, чтобы слоняться по дому в ожидании завтрака, но идеальная для полуночных приключений с кражей и убийством.

Рана Бэкона неоспоримо напоминала смертельные ранения, полученные Дженксом и Уэмплом.

— Кто вы такой, сэр? — осведомился Маунтмейн. — И что вам за дело до открытой раны молодого Бэкона? Вы не чертов врач, это ясно.

Борегард подал ему свою визитную карточку.

— Я хотел проконсультироваться с вами как с экспертом по оккультным вопросам.

Маунтмейн взглянул на визитку, насмешливо приподнял бровь, затем отвесил дворецкому пощечину, отбросившую того к стене.

— Ты никчемный болван, — бросил он своему слуге.

— Этот человек нуждается в заботах врача, — сказал Борегард. — И, как он сам сказал, священника.

Маунтмейн шагнул к нему.

Борегард почувствовал, как Бэкон сильнее сжал его руку при приближении Маунтмейна. Потом хватка внезапно ослабла.

— Нет, он нуждается в заботах гробовщика, — возразил Маунтмейн.

Мертвая рука Бэкона упала. На рукаве Борегарда была кровь.

— Очень печально, — заметил Маунтмейн, стараясь говорить неспешно, невзирая на раздражение, душившее его. — Несчастный случай. Его сбил кеб.

Если верить Майкрофту, люди, которые добровольно пускаются в объяснения, которых от них никто не просил, наверняка лгут. Борегард понял, что Маунтмейн настолько презирает всех остальных, что даже не потрудился сочинить более правдоподобную историю.

Куртка Маунтмейна запылилась и воняла. Он узнал запах Дня Гая Фокса, [33]остающийся после взрыва динамита.

— Теперь в результате моего мягкосердечного решения предоставить приют этому незнакомцу меня ждет множество утомительных хлопот. Я был бы вам признателен, если бы вы покинули этот дом, чтобы я мог заняться надлежащими, причем прискорбно дорогостоящими, приготовлениями.

Борегард взглянул на лицо мертвого мужчины. На нем все еще лежала печать страха.

— Если я могу вам чем-то помочь, — рискнул он, — я готов сообщить о случившемся в полицию. Я до некоторой степени формально связан с ней.

Маунтмейн смотрел на Борегарда, размышляя.

— В этом нет необходимости.

— Как, вы сказали, звали этого молодого человека, Бэкон?

— Так он сказал, когда его принесли в дом.

Маунтмейн развел руками и оглядел свою испачканную кровью и грязью одежду. Он не сказал этого прямо, но подразумевалось, что он в таком виде, поскольку тащил с улицы раненого прохожего. Теперь, когда ярость его поостыла, он отчасти демонстрировал хитрость, которой Борегард ожидал от столь опасного человека.

— Дело, по которому я обратился…

— Нельзя ожидать, чтобы я мог думать об этом теперь, — заявил Маунтмейн. — Здесь труп, нарушающий нормальную обстановку. Изложите ваши вопросы в письменном виде и отошлите моему секретарю. А теперь, если вы будете так любезны удалиться…

Дверь Маунтмейна захлопнулась за Борегардом. Он стоял перед домом, мысли так и роились у него в мозгу.

Он посмотрел туда, где в дверном проеме раньше валялся бродяга, но там было пусто. Он почти готов был думать, что тем самым кулем, возможно, была Кейт, заинтересовавшаяся этим делом. Она, конечно же, не погнушалась бы замаскироваться под уличного мальчишку.

При нем умер человек.

Как бы часто такое ни случалось, это шокировало. Смерть глубоко потрясала его, затрагивая ту частицу его сердца, которая, как он думал, была погребена вместе с Памелой. Всякая смерть возвращала его в тот горный край, к его жене, залитой кровью, и их мертворожденному сыну. Тогда он рыдал и бесновался, и пришлось держать его, чтобы он не зарубил пьяного врача. Теперь его долг был не выказывать никаких чувств, делая вид, что он испытывает их так же мало, как, по-видимому, сам Маунтмейн. Как будто бы смерть была, самое худшее, нарушением привычного комфорта.

Он сосредоточился. Руки его не дрожали. Ровной походкой он направился прочь от дома. Наблюдающему за ним не пришло бы в голову, что он занят важным делом.

Маунтмейн и Бэкон и бог знает сколько еще их сообщников были в музее прошлой ночью и, несомненно, установили заряды, которые разнесли сейф. У этого человека привычка иметь дело с динамитом. Должно быть, он хотел заполучить «Семь Звезд», хотя пока неясно, интересовал ли камень Маунтмейна из-за своей стоимости, политической значимости или же, неведомой на данный момент, оккультной силы.

Он как бы ненароком остановился и достал портсигар. Потом шагнул под кров дверного проема, чтобы раскурить сигару, развернувшись и немного пригнувшись, чтобы заслонить огонек спички от ветра. Он помедлил, дожидаясь, когда спичка загорится на всю длину и осветит дверной проем. За железную скобу для очистки подошв обуви зацепился обрывок материи, какая-то серая тряпица, заскорузлая от грязи.

Он выдохнул дым своей превосходной сигары и подобрал лоскуток, как будто выронил его, когда доставал из кармана спички. Тот едва не рассыпался у него в руках, и он осторожно убрал его в свой серебряный портсигар.

Мимо катил двухколесный кеб, выискивавший клиентов. Борегард остановил его.

Утрата «Семи Звезд» потрясла Трелони. В его кабинете все было вверх дном, коридор рядом почернел от взрыва. У Борегарда создалось впечатление, что Маунтмейн переборщил с динамитом. Вокруг все еще бесцельно слонялись люди Лестрейда.

— И вот так с самой Долины Мага, — сказал Трелони. — Кровь, выстрелы, смерть. В Египте подобных вещей ожидаешь, но не здесь, в Лондоне, в Британском музее.