— Итак, завтра утром начинаем, — заговорил гость.

— Начинаем…

— Представляю, как завтра Санду будет объявлять приказ об открытии! Выпятит грудь и забасит: «Товарищи командиры!..» Здорово, правда?

— Ерунда! — сказал Нику. — Все вы так. Что бы ни сделал Санду, всё здорово, всё необыкновенно… А другой хоть весь свет объедет за минуту — и никто не скажет: «Молодец!». Надоело мне…

— Что надоело?

Нику сурово посмотрел на него:

— Всё… И ты надоел… к твоему сведению.

— А что я тебе сделал? Я твой лучший друг, — оправдывался Илиуцэ.

— Попугай ты, вот кто! Повторяешь всё, что говорят другие. Ты у них на поводу… Почему Санду — адмирал, а не ты? Или я?

— Все ребята любят Санду. Выбрали его, а не меня и не тебя…

— И потому он берёт такие обязательства на сборе отряда? Надоело… Малый пруд велик! Там сотню таких портов можно устроить.

Илиуцэ наморщил лоб, пытаясь понять, куда клонит приятель, но так и не догадался.

— Что ты хочешь этим сказать? Опять путано говоришь, как… — и, не найдя подходящего сравнения, добавил: — по-своему!

— Я довольно ясно сказал!.. Разве на свете только и есть один порт, тот, которым командует Санду Дану?

— Порт — наш, а не Санду Дану!

— Не мой и не твой… Твердишь, как попугай, то, что говорят Петрикэ, Алеку, Дину и все прочие! Мы могли бы соорудить себе такой порт, какого свет не видывал! — Он выжидающе посмотрел на Илиуцэ. — Что скажешь?

— Чудак ты!

— Ну, если так, то пеняй на себя, и получишь по затылку как следует… Не я ли защищаю тебя всегда? Не будь меня в школе, все бы тебя лупили. А так — кто тебя тронет? Никто не смеет, все знают, что я тут! Когда ты со мной, ничего не бойся. И не будь попугаем! Я надумал: давай и вправду устроим другой порт, наш! И гербарий соберём, ещё получше, чем у них!

Илиуцэ, хотя и был уверен, что этого никогда не будет, спросил из любопытства:

— А с кем мы будем и порт и гербарий делать?

— В этом, по-твоему, загвоздка? — махнул рукой Нику, как бы говоря: «Ну и бестолочь!» — Оглянуться не успеешь, как я ребят соберу… И кораблями разживёмся. Растения собрать всякий может. Их вдоволь! Пусть не думают, что Нику простачок и только Санду Дану умник-разумник! Понял?

В комнате аппетитно запахло жареной картошкой. Мать Нику готовила ужин во дворе, в летней кухне. Илиуцэ захотелось есть.

— Нику, если ты не можешь идти гулять, я пойду домой. Завтра день велик, ещё успеем наговориться… Только, знаешь, я не попугай. Ты хочешь, чтобы я поддерживал тебя, даже когда ты неправ, вот в чём дело! — Илиуцэ протянул ему руку: — Значит, завтра утром у пруда…

— До завтра, — пробормотал Нику, стиснув ему руку, словно клещами. — Полагайся на меня, не пропадёшь! — И он покровительственно шлёпнул Илиуцэ по затылку.

Много было в городе домов красивее и больше, чем дом Петрикэ, и всё-таки ни один не фотографировали столько раз. Месяцев семь назад снимки появились в местной газете и даже в журнале. Правда, голубятня на крыше вышла не очень заметной в газете, но Петрикэ сам позаботился об этом и пририсовал её карандашом на том экземпляре, который принёс отец. Снимки, конечно, появились не случайно. Здесь, в семье машиниста Георге Бунеску, родился десятый ребёнок. Мать Петрикэ получила медаль и денежную премию, а дом, в котором жила эта весёлая, многочисленная семья, приобрёл известность. Разумеется, на снимке был изображён не только дом; сам по себе он не представлял интереса. У крыльца на стульях расположились отец и мать с «малышкой» на руках. Вокруг них — кто впереди, на земле, кто по бокам, кто позади — девять сыновей и дочерей.

Петрикэ был седьмым по счёту. Прозвали же его «меньшим», потому что на протяжении пяти лет он был действительно самым младшим в семье Бунеску. Старше него были: сестра — каменщица, брат — лейтенант, ещё две сестры — одна воспитательница в детском саду, а другая техник местного радиоузла, потом сестра — студентка последнего курса металлургического техникума и брат, который учился на третьем курсе химического техникума. Все они считались взрослыми. Младшими были: Петрикэ, двое близнецов-дошкольников и, наконец, «малышка».

Петрикэ часто жаловался на своё скверное «стратегическое положение» в семье. Ни большой, ни маленький!

«В общем, — говорил он, — получается ни то ни сё! У всех — права, только у меня — обязанности!» Например, кончился сахар. Кто сбегает в продмаг? Каменщица? Лейтенант? Воспитательница или радиотехник? Или, может быть, дошкольники, которые ещё в детском саду? Или «малышка»? Она ещё и ходить не умеет! Нет! А раз нет, то путём исключения напрашивается вывод, что идти должен Петрикэ. Слов нет, покупать сахар не так уж неприятно. По дороге можно съесть несколько кусочков. Но какая радость, когда тебя посылают за содой или за керосином?

Бывали моменты, когда «скверное стратегическое положение» сулило кое-какие преимущества. Существенную роль в таких случаях играла копилка «меньшого». Каждую получку отец, каменщица, лейтенант, воспитательница и радиотехник непременно откладывали в эту копилку несколько медных и серебряных монет. Даже будущий техник-металлург и будущий химик, хотя сами ещё ничего не зарабатывали, не желая лишаться «титула» взрослых, вносили свой пай из полученных от родителей денег.

Недавно Петрикэ купил на эти деньги конфет для маленьких. Но этим жестом, к своему прискорбию, он не завоевал права взрослого.

Кроме выражения «стратегическое положение», в семье Бунеску бытовало и другое: «ничто не исчезает, всё преобразуется». Оно было, так сказать, семейной гордостью, и, когда каменщица предложила заменить его выражением: «нет отбросов, а есть ресурсы», будущий химик горячо запротестовал. Но что означало это выражение в семье Бунеску? А вот что. Допустим, каменщица купила себе новые перчатки. Старые перчатки она дарила металлургу. Если же они оказывались слишком рваными и не выполняли своего назначения, их распускали на пряжу, и в результате получался клубок величиной с кулак лейтенанта или два клубочка с кулачок младших детей. Пока придумывали наилучший способ употребления пряжи, клубок служил мячиком для «малышки». Потом мать или воспитательница вязали либо варежки Петрикэ, либо носочки одному из дошкольников, либо башмачки «малышке».

Не менее распространённым было выражение «семейный совет». В совет входили отец, мать, каменщица, лейтенант и воспитательница. «Семейный совет» собирался по понедельникам вечером и, помимо всего прочего, обсуждал еженедельный бюджет, распределял деньги на все «запланированные», а также на «непредвиденные» расходы. Деньги хранились в ящике, который никогда не запирался; назывался он «семейным банком», а сокращённо «С. Б.».

Хотя дети Бунеску весьма различались между собой, у всех у них было общее свойство: весёлость. Смех в этом доме неумолчно звучал на разные лады — от трелей малышей до раскатистого баса лейтенанта. Даже «малышка» обещала не отставать от других. Стоило подойти к её кроватке, как она заливалась смехом, показывая свой единственный, недавно прорезавшийся зуб величиной с рисовое зёрнышко.

Из сада в открытое окно комнаты, занимаемой будущим химиком вместе с Петрикэ, доносился сладкий запах лилий.

Вернувшись домой, Петрикэ в ожидании ужина стал один играть в настольный футбол, и, понятно, скоро это ему наскучило, хотя он и забил два мяча (вернее, две пуговицы) в ворота «противника». Недолго думая Петрикэ швырнул в сторону пуговицы и выпрыгнул из окна в сад. В глубине сада, у самого забора, росла вишня. Она сразу привлекла внимание Петрикэ, так как с ней происходило что-то необыкновенное. Ветер был настолько слабым, что тонкие стебли лилий только чуть покачивались, но ветви вишни гнулись, точно застигнутые бурей. Подойдя ближе, Петрикэ заметил среди листвы босую ногу. Он крикнул:

— Эй, кто там? Что ты тут впотьмах делаешь?

— Это я, твоя соседка, ем вишни. Вовсе и не темно. Луна!

Петрикэ узнал голос Нины, соседской девочки, и сердито крикнул: