85, 87, 88 километров… Он, как VIP-кортеж, гнал в крайнем левом ряду, оставляя позади «бэмки», «пежо», японские мыльницы, отечественные мусорники… 90… Олег отстегнул ремень безопасности. 95. Еще. 100…
Он крутанул руль влево и вышел на встречку. С визгом шин шарахнулась тачка, еще одна — впритирку. Третья. Вой тормозов.
Олег вильнул влево, вправо: не уклоняясь, а ища встречи, чувствуя неустойчивость машины на такой скорости. Очумело ревели сигналы. Еще кто-то успел отвернуть — совершеннейшим уже чудом.
Автобус.
Олег нацелился в лоб. Тот тормозит, начинает тормозить, конечно, не успеет. Рев. Две секунды. Одна. Все.
Метрах в пяти перед бампером «скании» Олег выкрутил вправо.
Неведомо как удержался на колесах. Еще правее, притормаживая. Вернулся на свою полосу. Стал смещаться к тротуару. Успеть бы срулить куда-нибудь — пока менты не очнулись…
В редакции еще все были, но ввиду приближающихся праздников никто уже толком не работал. Олег уклонился от алкогольного предложения, внеся озабоченным лицом диссонанс в общий настрой.
— Олег, — позвала секретарша Наташа, — тебе факс был.
Он пошел за ней.
— Кошмар какой… Над чем это ты работаешь? — Наташа протянула оторванный кусок ленты.
Отксеренная и, вероятно, увеличенная фотография — мутно-зернистая, теперь «чебэшная». Из тех, что делаются ментами на месте преступления. На фотографии была женщина: лежала навзничь, запрокинув голову и разбросав руки, вся одежда вертикально распорота спереди, открывая грудь, живот, пах. И из-за плохого качества, преувеличенной контрастности, густой пятнистой черноты снимка только еще жутче смотрелась широкая яма под подбородком, вертикальный разрез от межключичной ямки до лобка, лужа под трупом и потеки на попавшей в кадр стене.
На противоположной стенке узкой прихожей она тоже была — щедрый, глянцево блестящий в электрическом свете, такой яркий на светлых обоях, окруженный продолговатыми запятыми брызг мазок. На полу, казалось, ее вообще по щиколотку. Попало даже на дверь в большую комнату — кляксы краснели на стекле, на отражающейся в нем наряженной елке: стекло было полупрозрачным, и отражение двоилось: два ствола, две торчащие верхушки… Он стоял и смотрел на это, стоял и смотрел, стоял… — а потом его повело, он отшвырнул дверцу сортирной кабинки…
Сплюнул, высморкался, нажал слив. На внутренней стенке унитаза все равно остались бурые брызги. Он долго полоскал рот, тер руки. Моргал в зеркало. На чужих ногах вернулся в кабинет. Включил компьютер. Internet. Зоя Лосева. Найти.
Поисковая система выбросила всякую дребедень: форумы, хотмэйлы, имя с фамилией по отдельности. Олег кликнул вторую страницу ссылок, собирался уже закрывать… Стоп. Да! Он кликнул ссылку. «Запрашиваемый URL не может быть доставлен». Кажется, это был электронный архив какого-то издания. Искомое словосочетание имелось в предложении: «Жертва была опознана как Зоя Лосева, двадцатисемилетняя москвичка…» Олег набрал подполковника Милютина.
Лосеву убили семь лет назад, тридцать первого декабря. Будучи одна в квартире (ее гражданский муж, врач «скорой помощи», как раз дежурил), она открыла дверь — вероятно, кому-то, кого знала, — и этот знакомый первым делом прямо в прихожей острым лезвием (скорее всего, медицинским скальпелем) перерезал ей горло. Следов борьбы не было… Олег листал извлеченное из архива дело. Протокол осмотра места преступления… Протокол первичного осмотра трупа…
«…указывает на то, что убийца обладает навыками хирурга…»
Зою вскрыли и выпотрошили. Протокол допроса свидетеля. Владимир Рутковский, гражданский муж Лосевой, утверждает, что убийца — некто Анатолий Градов, тоже врач «скорой», близкий друг семейства.
«Следователь: На чем основывается ваша уверенность?
Свидетель: Я знаю. Я просто знаю.
Следователь: Вы располагаете какими-нибудь доказательствами?
Свидетель: Нет».
С этим Градовым было не очень понятно. Вроде его хотели допросить — для начала как свидетеля. Но не допросили: он то ли сбежал, то ли пропал… Из материалов дела не понять.
Рутковский… Олег поднял голову от бумаг. Что-то страшно знакомое. Владелец красного «гольфа»! Он залистал записную книжку, чтобы в этом удостовериться, — руки вдруг онемели. Пачечка перевернутых листиков скользнула обратно. Олег непослушными пальцами снова их перевернул, нещадно сминая. Открыл нужный разворот. Весь изрисованный квадратными спиралями, соединяющимися лабиринтиками, модифицированными свастиками.
Олег отлично помнил, когда, по привычке механически чертя ручкой, замарал этот разворот. Когда ехал в Питер. То есть еще ДО знакомства с творчеством Снежкина…
Звонящий представился сотрудником Федеральной службы безопасности и сказал, что хочет поговорить с Олегом в частном порядке по поводу его запроса касательно Рейна. Они договорились встретиться в кабаке при Доме журналиста.
Алексей, чекист, был не старше Олега, в меру нагловат, в меру деловит, несколько раз кивал приятельски проходящим мимо хищникам и падальщикам пера. С Олегом он сразу выразил желание перетереть без обиняков — с тем только условием, что все останется между ними. «Вам я расскажу — но чтоб вы сами поняли: говорить еще кому-то, копаться дальше во всем — не стоит. Все равно ж ничего не добьетесь, а неприятностей наживете. Так как — договорились?» Олег кивнул.
Константин Рейн без малого год назад — без совсем уже малого, в новогоднюю ночь — исчез из камеры изолятора, где сидел под следствием. Паническое расследование не дало никаких результатов. Сбежать вроде не мог. Никак. И тем не менее. Что говорить общественности и как комментировать — никто так и не придумал. Не напишешь же в пресс-релизе «растворился в воздухе».
Под стать невероятной байке и тон у Алексея сделался доверительно-заговорщицкий: вишь че творится, и на нашу старуху проруха бывает, только это — между нами… Хотя глубокая неудовлетворенность эфэсбэшника всем, что связано было с Рейном и его историей, показалась Олегу искренней. «Чего его под следствие отдали — его ж не судить, а лечить надо было. Он же там совсем крышей поехал. Вы б его видели. Успокоительные жрал, махру всякую пачками сандалил — вон, я смотрю, у вас „Голуаз“… Так он такое же крепкое садил как подорванный и знаете еще чего делал — фильтр у них отрывал всегда…»
Оттепель: снизу вода, сверху мокрый снежок — шматы с ладонь. Машина входила в лужи, как амфибия. Вдруг сыпануло градом. «Наливай-йя, нали-вай-йя, наливай-йя…» — глумилась по радио «Текила-джаззз». Олег вел как пьяный. Бред же, бред, такого ж не бывает, совсем все охренели, что ли, рикошетило беспорядочно. В прошлом году собой я был, собой, и в позапрошлом, у меня была моя работа, меня же все знают — коллеги, друзья, семья… Ну ладно, с Тайкой мы встретились в этом январе — как раз вон подарок купил на годовщину (как всегда, гордился, что Машка с Мишкой меня — а не настоящего отца — папой называют!..). Ладно, в «Я жду» — тоже в начале года устроился. Но ведь куча же народу работала со мной раньше в других программах, все же меня знают — с Катькой, первой женой, в конце концов, шесть лет прожили…
На Садовом опять вмерз в пробку. Чувствуя себя полным параноиком, схватил телефон — набрать Катьку. В записной книжке был ее номер… Где же он?… Что за черт… Рука с мобильником вибрировала все сильней. Из старых друганов кого-нибудь… Ну, допустим… например… например… Сзади с ненавистью сигналили.
Красный «гольф» дежурил у подъезда. Олег на него и не глянул — не попадая пальцами, набрал код, кнопку лифта жал так, словно сквозь стену продавить хотел. «Ты уже, Олежка?» — обрадовалась Тайка раннему возвращению. Не отвечая, он распахнул тумбочку под телефоном, схватил истрепанный блокнот. Залистал бешено, разрывая страницы. Хоть кого-нибудь из старых знакомых — имя, номер… (…Гопники в Минводах. Два удара — два нокаута. Бой крутого боксера-профи… Знаешь, что напоминает вкус рижского бальзама? Вкус рижского бальзама!..)
