Спать нас уложили в домике для приезжих.

У каждого дома есть своя душа, она отражение того, кто его строил и долго в нем жил. Два миссионера, которым раньше принадлежал этот дом и которые теперь давно уже умерли от бильгарциоза, провели себе в спальню настоящий водопровод. В первые минуты всегда бываешь весьма удивлен, обнаружив, что из такой вот примитивной и неровной глиняной стены торчит настоящий металлический водопроводный кран… Если его открыть, из него действительно потечет вода, иногда, правда, желтая или коричневая, но настоящая вода, часто даже горячая. Если не полениться и выйти посмотреть, откуда она бежит, то непременно обнаружишь у внешней стены дома пустую бочку из-под бензина, которую бои обязаны постоянно наполнять водой. За день она основательно прогревается солнцем.

Здесь вода лилась в настоящую ванну. Сделана эта ванна была с большой любовью и умением из простой глины, изнутри обмазана цементом и сверху покрашена белой масляной краской.

Дом в тропиках, в котором не живут, не остается тем не менее необитаемым. Два жильца выехали, а сотни тысяч въехали. Эти жильцы издалека прорывают подземные ходы, которые в конце концов выходят наружу через глиняный пол нежилой комнаты. Из своих фекалий, смешанных с землей, термиты неустанно изготовляют строительный раствор, из которого вдоль стен лепят длинные коричневые туннели. По этим туннелям беспрепятственно можно пробираться на крышу даже днем невидимыми для чужого глаза, сохраняя необходимую для себя температуру, темноту и сырость. Так возникли на побеленных известкой стенах эти причудливые коричневые узоры, напоминающие ветки дерева с облетевшими листьями.

Ночью на наши постели сыпались сырые опилки из размельченной сердцевины круглых пальмовых стволов, служивших стропилами крыши, крытой пальмовыми листьями. Они-то и являются конечным пунктом всех термитных «улиц». Когда мы утром хотели нарезать хлеб, изъеденная изнутри крышка стола продавилась, как картон…

У нашей машины снова спустило левое заднее колесо. Чтобы добраться до запасного, нам пришлось выгрузить сначала 20 чемоданов и ящиков, нагромоздив их кучей позади кузова; потом нужно было исхитриться приподнять домкратом левый угол и постараться при этом, чтобы домкрат не зарывался в мягкую красную почву. А потом остались сущие пустяки: отвернуть ключом шесть гаек и снять колесо с оси.

Однако Михаэль что-то ковыряется, никак не может отвернуть эти гайки. Тогда я отнял у него гаечный ключ, чтобы показать ему, как обычным сильным рывком можно ослабить заевшую гайку и заставить ее двигаться. Рывок — и ничего. Еще рывок — опять никакого движения. Даже масло, политое на гайку, не помогло — ни одна из гаек отвертываться не пожелала. Тогда мы попробовали молотком. Но когда сломался и второй гаечный ключ, английский миссионер решил использовать метод рычага, надев на ручку третьего ключа кусок старой трубы. Он не чертыхался и вообще не изрыгал никаких проклятий, как мы, — он был действительно очень набожным человеком. Но, обозлившись, он принес тяжеленную кувалду, и священный его гнев высекал из гаек искры…

Измотанные в неравной борьбе с колесом, мы наконец решили от него отступиться: пусть остается на месте, придется его только снова накачать. Миссионер поставил рядом с нашей машиной свой старенький «Форд», вывернул одну свечу, а на ее место вставил резиновый шланг и компрессором своей машины накачал наше колесо.

Но это была только одна из маленьких шалостей, которую с нами сыграла наша машина. Притом одна из самых невинных…

Вчерашнее вождение машины Михаэлем слишком действовало мне на нервы. Незачем нам в конце концов в первый же день врезаться в дерево! Поэтому я решил сам сесть за руль. Постепенно я стал догадываться, зачем Михаэль вчера на самых отлогих спусках еще старался поддать газу, вместо того чтобы выключить мотор. Теперь я и сам был вынужден так поступать. Ведь после каждого спуска вниз дорога поднимается вверх. И для того чтобы на третьей скорости взобраться на следующий перевал, нужно иметь хороший разбег. А чтобы переключить мотор с третьей скорости на вторую, необходимо сначала перевести рычаг на «нейтраль», а на это наша машина реагировала почему-то как норовистая лошадь. Ужасающий скрежет, который издавала при этом коробка передач, казался мне абсолютно противоестественным. Михаэль же по этому поводу позволил себе дерзко заявить, что коробка передач является, скорее всего, очень важной деталью машины, которую вряд ли можно будет временно заменить чем-нибудь другим. Он позволил себе и еще более возмутительные высказывания вроде: неизвестно, кто из нас быстрей угробит машину — он в канаве или я, выведя из строя коробку передач…

Из тех тысяч километров, которые нам пришлось тогда проехать, я мало что помню. То есть просто я не видел ничего вокруг. Я чувствовал себя как канатоходец, которому нельзя оторвать глаз от каната. Если мне хотелось полюбоваться птицей или деревней у дороги, машину сейчас же начинало кидать из стороны в сторону. Нам пришлось поделить функции: один смотрел вокруг, а другой, словно парализованный, неотступно таращился на бегущую впереди колею…

В какой-то момент раздался страшный звон и грохот — к счастью, сорвалась всего лишь гайка с бампера и он волочился одним концом по земле. Мы отвернули и другую гайку, решив упразднить его вообще, потому что Михаэль заявил, что бампер служит только для украшения машины, а рабочих функций не несет, поэтому без него можно прекрасно обойтись и спокойно положить сзади в кузов. Нужен он будет только для того, чтобы потом машину можно было снова выгодно продать. Позже нам пришлось убедиться в обратном — что все же лучше, когда бампер стоит на своем месте…

Мы переезжали на этой машине по узким и высоким мостикам через широкие реки, и шаткие доски под нами трещали, словно пулеметные очереди; мы оставляли за собой километровые тучи красной пыли, а тропические ливни отмывали автомобиль снова до прежней синевы. Сильный мотор тянул свою монотонную песню часами и днями подряд, и мы неудержимо мчались навстречу своим любимым жирафам и слонам.

Нам предстояло очутиться среди них скорее, чем мы предполагали.

Я невольно так резко нажал на тормоз, что Михаэль чуть не выбил лбом ветровое стекло: подумать только — слоновий помет прямо посреди улицы! Правда, нам было известно, что из 200 тысяч слонов, еще уцелевших в Африке, каждый третий живет в Конго, а мы как раз приближались к верховьям реки Уэле [10] — самому богатому слонами району.

Здесь, явно не позже как сегодня ночью, несколько слонов пересекли улицу — мы даже могли бы точно указать место, где они, проминая кустарник, спустились с откоса. Коричневые шары размером с небольшой арбуз, лежащие посреди дороги, мы восприняли как первый приветственный знак слонов. В прекрасном настроении мы двинулись дальше. В течение следующих нескольких часов мы еще неоднократно натыкались на эти «счастливые приметы».

Прежде считалось, что, подсчитав такие «шары», можно определить примерное число слонов в данном районе. Но подобные подсчеты, как правило, давали завышенные результаты. А объясняется это вот чем. Слоны относятся с явным недоверием и осторожностью к проезжим дорогам с достаточно оживленным движением транспорта. Они долго не решаются их пересечь, а когда решаются, то перебегают их, несомненно волнуясь. А волнение, как известно, непонятным образом связано с кишечником. Ведь и у людей иногда от страха случаются подобные неприятности. Поэтому на автомобильных дорогах встречается значительно больше слоновьего помета, чем в обычной местности. Дороги, по которым не слишком часто проезжают автомашины, — излюбленное место прогулок слонов. Они ведь, так же как носороги и другие крупные животные, предпочитают идти по гладкой, утоптанной почве, а не пробираться сквозь густые заросли колючих и высоких трав. Поэтому дороги, проложенные человеком, как правило, используются и животными; на таких пустынных дорогах тоже встречается гораздо больше слоновьего помета, чем в окружающей местности.