К тому же нам было довольно трудно стоять, не шевелясь и не создавая никакого шума, потому что, когда подходишь близко к слонам, начинают одолевать мошки, которые обычно тучами вьются вокруг этих животных в ожидании навоза. Интересуются они и соком растений из свежеоборванных веток. И хотя слоновья кожа лишена желез и потому не должна привлекать мух, их, видимо, прельщает возможность погреться на ней в прохладные утренние часы. Но зато у нас, у людей, есть потовые железы, и потеем мы отчаянно, так что эти мучители немедленно переселяются на нас… Впоследствии нам не раз удавалось по одному только появлению этих мошек угадывать, что где-то поблизости находятся слоны.

В ту ночь мы изумительно спали, завернувшись в полотно от палаток, высоко на холме, где никакие комары нас не беспокоили. Нас окрыляло сознание, что мы «добыли» своих первых слонов, причем еще каких внушительных!

Но уже появилась новая забота: хорошо ли они запечатлелись на пленке? Когда нам удастся ее проявить, чтобы она, не дай бог, в этой жаре не попортилась? Удастся ли нам в целости и сохранности довезти своих слонов до Европы, или наш синий грузовичок предварительно утопит их в каком-нибудь болоте?

Один местный фермер вызвался проводить нас к такому месту, где мы сможем заснять на пленку водяных козлов. Нас это настолько соблазнило, что мы решили задержаться на день по дороге к станции по приручению слонов, куда так спешили добраться. С этой целью мы поднялись в несусветную рань — в три часа ночи, чтобы к семи, к самому восходу солнца, уже прибыть в намеченное место. Мы основательно промокли, пробираясь по сырой от росы высокой траве и протискиваясь местами сквозь кустарник.

Только мы успели установить штатив и водрузить на него кинокамеру, как словно по заказу появились первые водяные козлы. Это были три самки с детенышем, спускавшиеся на водопой с противоположного берега реки Дунгу. Козлик вбежал в воду и резвился там на мелководье, что меня весьма поразило, потому что в реке наверняка водились крокодилы. Вскоре появились еще три самки в сопровождении роскошного козла, по стати напоминающего европейского оленя. Он принялся ухаживать за одной из самок, и Михаэлю удалось заснять на пленку всю эту любовную сценку.

И вдруг выстрел — и водяной козел как подкошенный падает в воду у самого берега, кровь брызжет во все стороны, животное судорожно дергает задними ногами, словно пытаясь оттолкнуть незримого врага. Козел еще находит в себе силы подняться, спотыкаясь, точно пьяный, делает несколько шагов в воду, поворачивается и тащится вверх по отвесному склону, где и исчезает в кустах.

— Какая подлость! — невольно вырывается у меня.

Я не в силах понять, как можно стрелять в такой момент — и зачем? Ведь даже если водяной козел смертельно ранен, он все равно недосягаем на другом берегу реки. Наш провожатый смущенно извиняется — не смог, видите ли, удержаться. И выходит, что из-за этого выстрела весь наш поход был затеян напрасно: я не сделал еще ни единого снимка, потому что ждал, когда солнце поднимется повыше. Тот, кто знаком со съемкой, знает, что освещенности, достаточной для кинокамеры, зачастую не хватает для фотографирования на цветную пленку.

Я никогда не мог понять, какое удовольствие доставляет некоторым людям застрелить животное? И почему бы таким жаждущим убийства субъектам не подвизаться где-нибудь на бойне — ведь человечество питается в основном говядиной и свиной колбасой, так что там это приносило бы хоть пользу!

При этом я не оспариваю того факта, что именно благодаря европейским охотникам удалось сохранить отдельные виды животных от полного истребления. Так, в ФРГ давно бы уже не существовало благородных оленей или косуль, если бы охотники не хотели сохранить для себя такое развлечение, как время от времени в них пострелять. Они содержат косуль в собственных поместьях, организуют для них зимнюю подкормку и взирают на них с гордостью и любовью, точно так же, как крестьянин на своих коров… Сама стрельба при этом отходит все дальше на задний план, она становится как бы неизбежным этапом охотничьего хозяйства — как для скотоводства забой скота. Кроме того, должен заметить, что, например, немецкие охотники все больше склоняются к разведению дичи и охране природы. Они уже прекратили отстрел каждого хищного животного только за то, что оно тоже охотится, а потому является как бы конкурентом. Теперь, наоборот, стараются охранять хищных птиц, даже завозить из других стран филинов и воронов. Все больше охотников выступает за то, чтобы в Европе тот или иной район объявить заповедным и полностью прекратить в нем всякую охоту.

Однако далеко не все охотники столь сговорчивы. Так, три года тому назад один африканский принц свел на нет всю нашу работу с бегемотами: внезапно, без всякой на то надобности, он застрелил самого крупного и красивого самца. А мой родственник из Вены, недавно вернувшийся после сафари в Восточной Африке, гордо демонстрировал мне цветное фото, на котором запечатлел застреленную им самку бегемота. Я спросил его, почему бы ему не заняться стрельбой по молочным коровам прямо здесь, на лугах Австрии, чтобы не ездить так далеко. Ведь по бегемотам стрелять ничуть не сложней и не опасней, чем по домашним коровам. С берега к ним можно подойти на достаточно близкое расстояние, и если они даже скроются под водой, то известно, что через какие-нибудь пять минут вынуждены будут снова вынырнуть, чтобы набрать в легкие воздуха. Кроме того, семейство бегемотов «владеет», как правило, очень небольшим отрезком реки и не может удрать вверх или вниз по течению, потому что там находятся владения других семейств бегемотов, через которые их просто не пропустят.

Во скольких областях Африки этих совершенно безобидных, мирных животных уже полностью истребили! Мясо их вялят на солнце, а затем, сушеное, складывают в мешки и везут продавать. Некоторые люди сделали сбыт бегемочьего мяса своей профессией и этим зарабатывают себе на жизнь. Один бегемот дает два центнера сухого мяса.

Другие, с позволения сказать, «охотники» пробавлялись тем, что устраивали массовые стрельбища по слонам, причем убивали столько, что целыми вагонами отгружали слоновую кость, выручая неплохие денежки. Какой же пошлятиной веет от «произведений» подобных типов, когда эти стервятники «воспевают» в них диких животных, а себя стараются показать в роли настоящих героев, редких храбрецов. При этом порой можно прочесть о чудовищных фактах, которые описывает, например, в своей книге некий Гордон Камминг:

«31 августа я встретил самого высокого и красивого слона, которого мне когда-либо приходилось видеть. Я остановился, выстрелил ему в плечо, и этот единственный выстрел дал мне полную власть над сильным и огромным животным. Пуля попала ему прямо под лопатку и парализовала на месте. Я решил некоторое время полюбоваться этим статным животным, прежде чем прикончить его. Я чувствовал себя в эти мгновения господином этих безграничных лесов, позволяющих человеку вести ни с чем не сравнимую по благородству и привлекательности охоту. Полюбовавшись некоторое время этим прекрасным экземпляром, я решил провести некоторые опыты, в частности выявить наиболее уязвимые места у таких животных. Итак, я приблизился к раненому слону и с близкого расстояния всадил ему несколько пуль в различные части его огромного черепа. При каждом новом выстреле он, словно кланяясь, низко опускал свою голову, а затем хоботом очень осторожно и нежно притрагивался к очередной ране. Я был страшно удивлен и искренне растроган тем, что это благородное животное с таким самообладанием переносит свои мучения и столь покорно идет навстречу неминуемой гибели. Поэтому я решил покончить с этим делом как можно скорей. Я открыл огонь по нему, целясь в наиболее уязвимое, на мой взгляд, место: я всадил ему из моей двустволки шесть зарядов под ключицу, которые неминуемо должны были оказаться смертельными, но они поначалу не произвели должного эффекта. Тогда я еще три раза выстрелил по тому же самому месту из своего тяжелого голландского ружья. Я заметил, что из глаз слона покатились крупные слезы; он их медленно открыл, посмотрел на меня и закрыл снова. По всему его огромному телу прокатилась волна судорог, гигант задрожал, повалился набок и… скончался».