Сказано — сделано. После того как я уже несколько раз побывал в клетке у вспыльчивого Бамбу и подружился с ним, я взял его за руку и вывел из клетки. Мне всегда было ужасно жалко, что ему приходится сквозь решетку наблюдать за тем, как Ова резвится с нами «на воле».
Бамбу несколько смущен. Он поднимает мешковину, которая служит собакам подстилкой, набрасывает ее себе на плечи и усаживается в собачий ящик. Шерсть на его плечах и руках начинает медленно подниматься дыбом. Назревает очередной скандал. Что мне делать? Ударить его заранее, пока не поздно? Но я пробую сначала иначе, по-хорошему: обнимаю его за плечи, ласково уговариваю, и — смотрите-ка — он успокаивается и уже протягивает мне губы для поцелуя. Мир.
Потом он вознамеривается залезть на клетку попугая Агаты, хочет открыть шкафчик для инструментов, но каждый раз его удается спокойно «отговорить» от этого и увести. Ова в это время шаловливо бегает вокруг на двух ногах и размахивает руками. Потом она хватает клетку с маленьким какаду Джеки и осторожно несет его через всю комнату. Джеки от страха громко орет. Затем Ова обнаруживает кофейник, выпивает все, что в нем осталось, но, когда Бамбу толкает ее под руку, роняет кофейник на пол, и он разбивается. Это впервые. Обычно Ова с посудой обращается чрезвычайно аккуратно. Я ее ругаю. У нее делается такое виноватое, несчастное лицо, что мне стоит немалых усилий остаться серьезным. Я велю ей собрать осколки и отнести их в помойное ведро. Она понимает. Берет один осколок и несет его через всю квартиру на кухню, потом приходит за вторым и несет его туда же, но на третий раз она решает поступить иначе: берет в левую руку самый большой осколок, а правой сгребает на него все мелкие. Потом несет весь мусор на кухню. Это маленькое происшествие произвело на меня большое впечатление. Ведь это был пример самого настоящего разумного поведения у обезьян, пусть в самом его зачаточном, скромном виде.
Только что я запретил Ове тыкать палкой в попугая Агату. Но пока я занят с Бамбу, разбойница уже опять стоит возле клетки с попугаем, и прямо видно, как ей не терпится снова ткнуть туда палкой. Ну просто руки чешутся! Раз, другой она приподнимает палку, воровато на меня оглядывается, но в этот момент Бамбу на четвереньках веселым галопом подскакивает к ней, и начинается дикая погоня. Обезьяны ловят друг друга за ноги, хохочут от удовольствия, лупят друг друга мешками. Меня чуть не сбивают с ног. Я жду, когда они немножко перебесятся и спустят пар. Тогда я беру самца-шимпанзе за руку и отвожу его в клетку. Он послушно идет со мной рядом и без всякого сопротивления возвращается в свое заточение.
После этого я стал его часто выпускать на волю, и мне кажется, будто его подменили — такой он стал веселый и довольный. Но когда я однажды вечером приношу обезьянам еду и хочу просунуть им ее в дверь, Бамбу вдруг силой протискивается мимо меня, и вот он уже снаружи. Я ругаюсь и пытаюсь его задержать, но тут он начинает беситься, набрасывается на меня и кусает за руку. Поскольку я очень неудачно стою в самом углу, то от его натиска не могу удержаться на ногах, скольжу и медленно оседаю назад, пока не оказываюсь распростертым на спине во всю свою длину. А этот черный бес вскакивает на меня верхом и расцарапывает мне лицо. Тогда и я начинаю по-настоящему злиться и, поскольку ноги у меня свободны, принимаюсь изо всех сил отбиваться ногами. Бамбу получает хороший пинок и отлетает в сторону, но пытается снова атаковать. Получает второй увесистый пинок, от которого отлетает к окну и испуганно там прячется. Я встаю, иду вслед за ним, хватаю его за руку, и он беспрекословно отправляется в клетку. Так мне во время этой непристойной потасовки удалось хоть частично одержать верх.
Абсолютно незлопамятный, как всякий порядочный шимпанзе, Бамбу уже минуту спустя подходит ко мне, чтобы осмотреть мои раны — в данном случае царапины на лице — и по-своему их «поврачевать». Сердце его еще бешено колотится, я вижу, как пульсируют жилки у него на шее. Бамбу жалуется мне, что он тоже пострадал в этой потасовке, раскрывает рот и показывает шатающийся зуб. Я, признаться, здорово струхнул: это, наверное, я ему ногой выбил! Пока я ощупываю зуб, Бамбу сидит смирно, широко разинув рот. Зуб держится еще достаточно крепко, и я решаю пока оставить его на месте. Но Бамбу решает иначе. Он сам хватает зуб двумя пальцами и резким рывком его вырывает! Это был, как выяснилось, его последний молочный зуб. Он долго и тщательно осматривает его со всех сторон, а затем «дарит» мне — сует в руку, потом снова отнимает и засовывает в нагрудный карман моего пиджака (чтобы не потерял, по-видимому). На следующий день, когда я уже давно забыл об этом «подарке», Бамбу снова вытаскивает его у меня из кармана и пытается засунуть мне в нос.
Как только я приношу в шимпанзиный отсек свежую солому и впускаю туда эту парочку, Бамбу тотчас же сносит ее охапками в угол и устраивает себе пышное, мягкое ложе, на котором и укладывается с явным удовольствием. Лежит он, развалившись на спине и закинув ногу на ногу, а руки вольно разметав в стороны. Для Овы остается лишь какое-нибудь незначительное местечко с самого краю. Зато Ова любит сооружать себе «крепости» из соломы. Для этого она садится на голый пол и укладывает вокруг себя соломенный «венок». Каждую соломинку, которую Муши протягивает ей из соседней клетки, она старательно вплетает в этот «венок». Часто она в довершение еще сгребает краем ладони опилки и дополняет ими свою «крепость».
А детеныш орангутана Муши, тот на ночь полностью зарывается в солому. Когда он спит, то в клетке не увидишь ничего, кроме кучки соломы в углу. Если его окликнуть, солома зашевелится немножко, верхний слой приподнимется и из-под него выглянет пара любопытных карих глазок.
Дверь клетки Муши в отличие от шимпанзе обычно не запирается: она и так никуда не стремится уйти из своего «дома». Но однажды она вышла, целенаправленно подошла к ящику с опилками, набрала полный совок, снесла его к себе в клетку и там высыпала на пол. Значит, понадобились опилки.
Алюминиевую миску она часто надевает себе на голову в виде шлема. Муши вообще охотно напяливает себе на голову что попало: тряпку, бумагу или просто солому. Так делают все орангутаны. На воле для этой цели используются большие листья. Поскольку у них на затылке лысина — сквозь длинные редкие волосы виднеется голая кожа, — оранги, по-видимому, подобными головными украшениями спасаются от укусов насекомых, которыми кишат их родные влажные тропические леса.
Однажды я зашел в клетку к маленькому орангу, растянулся во весь рост на полу и притворился спящим. Перед тем как лечь, я выбросил тлеющий окурок сигареты через решетку на цементный пол. Муши тут же открывает дверь, подбирает окурок, трясет рукой, мнет в пальцах — старательно гасит огонь. Потом с удовольствием… съедает его. Поскольку я продолжаю делать вид, что сплю, Муши подкрадывается ко мне, исследует мой костюм, приподнимает полы пиджака. Под конец она больно щиплет меня за ногу — вот тебе! — и поскорей удирает прочь.
Поскольку Муши отъявленная домоседка, то я не только ее клетку, но и дверь в цокольное помещение оставляю открытой, когда чем-нибудь там занимаюсь. Но в один прекрасный день на Муши неожиданно подул «ветер дальних странствий». Вприпрыжку она пересекает всю комнату и карабкается вверх по лестнице в переднюю. Там она забирается на шкаф и не желает больше оттуда слезать! Никакие просьбы и угрозы не помогают. Она надувает щеки, дует на меня и замахивается руками, когда я пытаюсь ее силой стащить со шкафа. Я напяливаю коврик на половую щетку и тычу ею в орангутенка. Он ужасно пугается страшной штуковины, однако не удирает от нее, а храбро пытается с ней сражаться, пуская в ход руки и ноги. Когда мне наконец удается схватить Муши за ноги и силой стащить со шкафа, она вместо того, чтобы бежать по лестнице вниз к своей спасительной клетке, судорожно вцепляется в настенный шкафик, в котором находятся электросчетчики. Шкафик почти срывается со стены, до того крепки объятия такого испуганного орангутана. Потом эта упрямица пробует залезть по перилам внутренней лестницы на второй этаж. Я загораживаю ей дорогу, и тогда Муши, без всякого видимого для этого повода, бросается ко мне, повисает, обхватив меня своими длинными руками вокруг бедер, и в таком висячем положении позволяет отнести себя вниз по лестнице в свою клетку. Наверное, все же трудно такому осиротевшему детенышу разобраться одному в этом большом и непонятном мире!
