Пока пленник постепенно привыкает к присутствию людей и к своему заточению, строится новый, на этот раз очень длинный коридор, ведущий к шоссе или к какому-нибудь месту, к которому можно подъехать на грузовике. Длина такого узкого прохода превышает иногда километр! Кончается он искусственной насыпью как раз такой высоты, чтобы она оказалась вровень с кузовом. Грузовик задом подъезжает к этой насыпи, и стоящая на нем транспортная клетка пододвигается открытой стороной к самому краю платформы. Клетка тоже замаскирована зеленью.

Окапи не гонят насильно по этому длинному коридору; в один прекрасный день он сам добровольно туда заходит и из любопытства идет дальше. Очутившись в этом узком проходе, где он не может развернуться, окапи вынужден прошагать все расстояние до другого его конца, то есть до самого выхода, ведущего в транспортную клетку. Как только он в нее вошел, за ним опускается дверца.

Грузовик отвозит пойманное животное в лагерь, и здесь оно тем же способом выходит из транспортной клетки в плетеный проход и, пройдя его, попадает в загон, в котором ему предстоит жить. Интереснее всего то, что за время всей этой длительной процедуры ни одна человеческая рука не касается окапи!

И вот рядом с этими загонами, в которых жили пятнадцать окапи, мы в тот раз и разбили свою палатку, чтобы иметь возможность за ними наблюдать. Ведь одного из пятнадцати постояльцев лагеря мы собирались увезти с собой во Франкфурт. Но какого?

Департамент охоты тогдашнего Бельгийского Конго начиная с 1946 года проводил планомерный отлов окапи в лесах Итури. В прежние времена в руки европейцев попадали только детеныши окапи, пойманные пигмеями, и случалось это крайне редко.

Такой мастерски разработанный способ отлова окапи, который я здесь описал, — исключительно заслуга начальника лагеря Ж. Медины, возглавлявшего группу по отлову.

За время с 1946 по 1950 год Медине удалось отловить пять или шесть окапи; их и разослали по зоопаркам. После длительного перерыва мы были первыми, кто прибыл с целью увезти одного из окапи, пойманных за последние два года.

Целых пятнадцать окапи, собранных в одном месте, — это такое зрелище, от которого у работника зоопарка может просто закружиться голова! Здесь было восемь самцов и семь самочек. Нам разрешили выбрать себе любого из самцов. Но которого же взять?

Находился здесь Непоко — светло-рыжий самец, широкий в груди, статный и горячий, как чистокровный жеребец. Лоис, совсем ручной, позволял себя гладить и обнимать за шею, что меня особенно привлекало. Ведь ручное животное гораздо легче лечить, если оно заболеет.

Каждый раз, возвращаясь после нескольких дней отлучки в лагерь, мы часами просиживали в загоне у окапи и изучали их. Ведь, как говорит пословица: «Кому выбирать — тому и голову ломать». Мы уже совсем было остановились на Лоисе, но тут заметили, что он время от времени прихрамывает и высоко при этом подтягивает заднюю ногу, как это можно иногда наблюдать у лошадей. Андуду казался нам уже довольно старым, у Байо была несколько отвислая нижняя губа, а Эпулу хотя и был совсем молодым, но пойман недавно и поэтому покрыт множеством ссадин и царапин.

В двух загонах жили самки окапи с детенышами. Поведение этих маленьких окапи явилось для меня неожиданным. Если я бежал за ними по загону или пересекал им дорогу, они тотчас же бросались на землю, вытягивали голову, прижимали уши. В это время до них можно было, конечно очень осторожно, дотронуться рукой, и они не убегали. Мать и детеныш вообще как будто не слишком стремились держаться рядом.

Подобным же образом поступают наши европейские косули: когда детеныш еще не в состоянии так быстро бегать, как мать, он затаивается в траве, а самка удирает, отвлекая внимание врага на себя, и, заманивая его все дальше и дальше, уводит в сторону от спрятавшегося детеныша.

Когда гуляющие по лесу находят такого одинокого детеныша, они думают, что мать его покинула, и забирают с собой. Поэтому я думаю, что и для пигмеев не представляет особого труда поймать молодого окапи. А то, что все же так мало окапи попадало в руки европейцев, скорее всего, объясняется тем, что пигмеи охотнее их съедали, чем продавали.

Оба живущих в лагере детеныша появились на свет не в результате размножения окапи в неволе — такого в те времена еще нигде не случалось. Первый детеныш окапи от родителей, содержащихся в неволе, увидел свет только 15 сентября 1954 года в зоопарке Антверпена. Впоследствии это удавалось и некоторым другим зоопаркам. Из немецких зоопарков потомство от окапи в неволе получали только во Франкфуртском зоопарке, и притом неоднократно. А эти двое родились в лагере потому, что их матери попали в ловчие ямы уже беременными. Это только показывает, с какой осторожностью производится вся процедура отлова. Так, самка, пойманная 16 июля 1953 года, через четыре дня родила здорового детеныша.

Надо сказать, что персонал проявлял исключительную заботу о своих питомцах: навоз из загона убирался по нескольку раз в день, чтобы окапи не могли заразиться яйцами паразитов. Из подобных же соображений кормовые пучки зеленых веток подвешивались высоко, на уровне головы животных. В каждом загоне всю ночь напролет горела лампа, чтобы окапи чего-нибудь не испугались. Между прочим, огня они не боятся: когда посреди загона зажигали костер, чтобы сжечь хворост и бумагу, окапи не обращали на это ни малейшего внимания.

Тем временем мы приняли решение забрать с собой во Франкфурт Непоко — самого большого и роскошного самца окапи. Но в один прекрасный день посыльный принес телеграмму из Момбасы, в которой говорилось, что нам дается свобода выбора между самцами окапи, «за исключением Непоко». Так что снова надо было начинать гадать и выбирать. В своем воображении мы рисовали себе страшные картины, что именно то животное, которое мы выберем, умрет еще на пути к самолету, в то время как все оставшиеся здесь будут припеваючи жить дальше.

Методом исключения мы уже остановили свой выбор на двух экземплярах. Это были Андуду и Эпулу. Андуду был взрослый самец, который уже два года прожил в лагере и с тех пор не подрос. Но кто мог знать, сколько ему было лет, когда он попал в западню? Ведь вполне могло статься, что через год или два он будет глубоким старцем. У Эпулу еще не было даже рожек, а молодняк более восприимчив к паразитарным заболеваниям: зато молодые животные легче приспосабливаются к новой обстановке. Мы останавливались то на Андуду, то снова на Эпулу, и дело дошло до того, что мы готовы были решить эту проблему таким вульгарным способом, как подбрасывание монеты: орел или решка? В конце концов мы все же взяли с собой Эпулу.

С какими только животными мне не приходилось иметь дело в своей жизни! Кого тут только нет! Но наиболее, на мой взгляд, захватывающая история — это как я сорок лет назад в Берлине, в цирке Саррасани, взялся выступить с группой тигров. Чужих, незнакомых мне тигров!

Вот, оказывается, как это все тогда было! А я и позабыл совсем. Эти полосатые огромные кошки, смотревшие сквозь меня своими холодными янтарными глазами… Они, а вместе с ними и многие мои тогдашние заботы и волнения снова ожили и обступили меня. Интересно, взволнует ли и вас, дорогие мои читатели, все, что здесь будет рассказано? Почувствуете ли вы все то, что чувствую я, перелистывая страницы этой книги? Мне и позже не раз приходилось иметь дело с артистами цирка. Многие из них замечательные люди, и я подружился с ними на долгие годы. В частности, когда я после войны восстанавливал своими силами Франкфуртский зоопарк, они мне деятельно помогали. Как-то однажды я (из простого лихачества) поспорил с группой канатоходцев, что пройду по канату, натянутому под куполом цирка. И выиграл это пари! Потому что это совсем не так уж трудно, как может показаться непосвященному, важно только держать при этом в руках тяжелый шест-балансир. Мой старший сын Рохус однажды повторил этот трюк (тоже на спор). Но все же это не идет ни в какое сравнение с теми днями, проведенными мною в цирке Саррасани.