— Мне бы хотелось, чтобы со мной в Мелнемероне кто-нибудь был, — сказала наконец Эйлия. — Меня туда пошлют через несколько дней, как мне сказали.

— Но ведь By и Лира будут там с тобой?

— Я имею в виду — кто-нибудь из друзей. Я знаю, что ты обещал Йо помочь организовать армию…

Дамион кивнул.

— Только мы с ним в этом мире и видели настоящую битву, Эйлия.

— Но разве Лори тоже должна быть с вами? — настаивала она. — Она немерейка, и ей тоже надо пройти обучение.

«И если она будет в Мелнемероне, мне не придется мучиться, гадая каждую минуту, что между вами происходит», — подумала она виновато.

Она внимательно смотрела на Дамиона, ожидая его реакции.

Он улыбнулся.

— Лори хочет быть не чародеем, а воином, и Йо решил пойти ей пока навстречу. В Мелнемероне ей не понравилось бы.

«Мне тоже — но кто считается с моими чувствами?»

Эйлия прикусила язык, чтобы не высказать этот укор вслух, и тут же разозлилась на себя, что так подумала. Это значило бы обвинить Дамиона в черствости, хотя на самом деле он был одним из самых чутких людей, которых она знала. Он не мог понять, что значит для нее его присутствие, потому что она даже сейчас не посмела бы ему сказать.

— Кстати, мне сообщили из храма Орендила, что могут освободить меня от обета мира, и я смогу идти на войну, если надо будет. — Он оглянулся с серьезным лицом. — Чем больше я смотрю на этот мир и этот народ, Эйлия, тем больше мне хочется его защитить. Сражаться за него — и за тебя.

Он действительно подчеркнул последние слова — вложил в них какое-то тепло, даже нежность? Он что хотел сказать — что будет защищать Трину Лиа или кого-то, кто ему лично дорог? Она ведь часто обманывала себя, думая о Дамионе, воображала, что слышит больше, чем на самом деле было сказано, пыталась проникнуть в глубинный смысл его слов, который хотела в них найти. Нет, она тешит себя иллюзиями. Если бы он к ней что-нибудь чувствовал, он бы уже проявил это — например, остался бы с ней в Мелнемероне. Его способности немерея давали ему для этого идеальный повод. Вдруг ей стало страшно глядеть в его честные глаза — она боялась не найти там то, что ей страстно хотелось увидеть в этой чистой синей глубине. И более чем равнодушия она боялась жалости.

— Ваше высочество? — Они оба обернулись — неподалеку стояла благородная дама Лира, и с ней Марима. — Вам пора облачаться для королевского приема.

Не говоря ни слова, Эйлия пошла к ним, потупив глаза, гончая и собака-имитатор направились за ней. Лира повела ее обратно во дворец, Марима осталась, поглядывая на Дамиона через прозрачную вуаль.

— Отец Дамион, — вдруг сказала она, — я вас должна спросить об одной вещи.

— Да, ваше преподобие? — поклонился он.

— Каковы ваши намерения относительно Трины Лиа?

— Намерения? — недоуменно повторил Дамион. — Боюсь, я вас не совсем понял…

— Вы, по-видимому, привязаны к ней. Мы знаем, что в прошлом вы были близкими друзьями, но… вы же не думаете о свадьбе с нею?

—  Свадьбе? — поразился Дамион. — Я никогда… да как это вам пришло на ум?

— Следовательно, у вас нет таких намерений? Это удачно, поскольку иначе моим долгом было бы вам сказать, чтобы вы их оставили. Трине Лиа не подобает выходить замуж как простолюдинке.

Дамион уставился на нее. Ни от кого из священников в этом мире не требовалось целомудрие, и он был свободен жениться, если захочет. Марима вообразила, что он ухаживает за самой Триной Лиа? Для элеев соединение двух жизней союзом любви не было простым делом — ни легким капризом, ни заключением контракта на общее хозяйство. И целью такого союза не были исключительно дети. Элеи — долгоживущая раса на небольшой планете, и они не могут позволить себе слишком увеличивать население. Поэтому моногамия соблюдалась строго, повторный брак допускался лишь при условии смерти одного из супругов, а зачастую не допускался и тогда. Такой взгляд был усвоен подавляющим большинством немереев, живших в этом же мире. Эйлия, насколько знал Дамион, не одобряла это: она всегда была несколько романтична. Для нее запрет на брак казался жестоким.

— Ее мать была замужем, — напомнил он.

Марима кивнула. Лицо ее под вуалью было непроницаемым.

— Об этом говорилось в пророчестве, и это ожидалось. Но Эйлию люди воспринимают и как образ матери, и как богиню-девственницу.

— Разве это не парадокс?

— Да, это божественный парадокс, придающий ей великую силу. Она — мать своего народа, потому что она девственница — потому что у нее нет других детей, кроме них. Выйди она замуж, чтобы любить только одного смертного, и — хуже того — заведи она собственных детей, это навеки изменит образ, который сложился в преданных ей умах.

— Вы… вы ей этого не говорили?

— Еще нет. Она еще молода — по меркам элеев, едва вышла из детства. Мы не затронем эту тему, пока ей не исполнится лет пятьдесят. Но жестоко было бы поощрять в ней романтические желания. Мы надеемся со временем примирить ее с той ролью, которую ей должно сыграть.

Дамион почувствовал некоторое раздражение.

— Я полагаю, у нее в этом вопросе нет права голоса? — спросил он очень холодно.

Лицо за вуалью не изменилось.

— Мы все должны выполнять волю Сил, отец Дамион, — сказала она, и Дамион понял, что означают эти слова и для него, и для Эйлии.

В этот вечер, когда Эйлия вела открытый прием в тронном зале, город и окрестности потрясла самая сильная за все лето гроза.

О своем приближении она сообщила гневным рокотом грома, который эхом отдался в далеких горах, подкатываясь ближе, как приближаются шаги огромного зверя. Громады туч, рядом с которыми горы казались карликовыми, поднялись над хребтом Мириендори, темные, многобашенные, протянувшиеся на много лиг. Приближающийся грозовой фронт наползал, освещаемый изнутри взрывами молний, будто передразнивающими праздничные фейерверки, происходившие три дня назад. За считанные минуты туча поглотила луну, звезды и арку; могучий ветер прилетел с ней вместе и засвистел вокруг башен Халмириона.

Дамион нашел себе место близ входа в зал и встал, глядя на вливающиеся толпы, растекающиеся от стены к стене. В просторном зале было темно, светили только яркие звезды да перевернутый серп луны позади хрустального трона — Мелдрамирия. А на тропе сидела фигура в белом, в мантии темной синевы, струившейся по ступеням, и в правой руке у нее был скипетр с наконечником в виде звезды, а на голове — корона из серебра. Во лбу ее сгустком чистого огня сиял в оправе Камень Звезд. Это было точно рассчитанное зрелище, долженствующее вызывать у зрителя благоговейный восторг. Звезды в шлейфе Эйлии светились, ибо были вытканы из светящихся нитей, а сияние лунного трона подсвечивало ее волосы, образуя нимб. Никто не замечал ее худобы или весьма не впечатляющего роста — царственное облачение и приподнятый трон отвлекали внимание от таких мелочей. Дамион посмотрел на Ану, стоявшую неподалеку. Черты ее лица были абсолютно спокойны, но он достаточно хорошо знал старуху, чтобы ощутить ее скрытое волнение. Сама же Эйлия, как ему подумалось, держалась скованно: было видно, как она стискивает скипетр, и хотелось как-то ее подбодрить.

Камень во время церемонии ярко сиял. Никто не мог точно сказать, что это за самоцвет и какая сила кроется в его прозрачной глубине, что создает это сияние и другие странные явления, окружающие его, но его явная симпатия к этой девушке была дополнительным фактором, удерживающим ее на троне. Куда ни посмотри, всюду видны были восхищенные, обожающие лица — как всегда. Дети любили ее безгранично — быть может, из-за того, что она сама была так молода, женщины — и девы, и матроны — видели в этой девственной и все же материнской фигуре свое отражение, а для мужчин она была любимой матерью-дочерью. И даже суровые, закаленные, не сентиментальные люди, крестьяне и шахтеры с внешних территорий, могли прослезиться при одном взгляде на нее. Она была символом бесконечной мощи.