— Как я могу верить тебе, когда я не помню, что случилось? — почему-то рассердился он.

— Ты ведь помнишь, я поклялась, что не играла в карты. Ты знал, что я никогда не нарушила бы клятву. Но ты ни разу не засомневался в том, что кто-то другой говорил обо мне. — Слезы кипели в ее груди, но она не давала им пролиться. — Я не позволю, чтобы такое случилось снова.

Она увидела страдание в его глазах. Ей отчаянно хотелось, чтобы оно было настоящим.

— Дай мне шанс, Лив, — умолял он, снова пытаясь взять ее за руку. — Наверное, я не заслуживаю этого, но я хочу, чтобы ты знала. Давай снова попробуем узнать друг друга. Пожалуйста.

Она хотела держаться от него на безопасном расстоянии. Она хотела отойти подальше. Но каким-то образом оказалось, что она взяла его за руку. И села.

— Я попытаюсь.

Он откинулся на спинку кресла, словно последние несколько минут изнурили его.

— Я изо всех сил стараюсь вспомнить, — сказал он, и она вдруг ясно увидела, что он страдает. Его глаза потемнели от страдания. — Мне кажется, вот-вот — и я дотянусь, смогу вспомнить, стоит только закрыть глаза. Но я пытаюсь — а все ускользает, и это вызывает во мне ярость. Испуг. Меня словно сбивает с ног. Что-то плохое маячит как в тумане, я не могу рассмотреть. — Он взглянул на нее, и боль в его глазах пронзила ее. — Что так пугает меня, Лив? Что я сделал?

Ей вдруг захотелось солгать ему. Ей захотелось прижать его к себе, обещать, что все будет хорошо, а она знала, что не будет. Повинуясь прежним привычкам, она наклонилась к нему и нежно откинула непослушную прядь волос.

— Мы узнаем, — сказала она ему. — Я обещаю. Что-нибудь ты сумел рассмотреть в тумане?

— Ну, — начал он, закрывая пальцами шрам, — я понимаю, что это звучит странно, но, — он пожал плечами, — львов.

Оливия недоуменно уставилась на него. Он хмурился, словно ожидал, что она засмеется.

— Львов?

— Да. Они смотрят не в ту сторону. Она моргнула.

— Кто? Львы?

Его улыбка вышла немного кривой.

— Странно, да? Но мне в голову неожиданно пришла эта мысль и больше не отпускала. Львы. И убеждение, что они смотрят не туда, куда надо, что бы это ни означало. — Его улыбка стала шире. — Не думаю, чтобы у леди Кейт был зверинец, обитателей которого я бы слышал во сне. С ней это никак не может быть связано.

Он снова замолчал. Потемнел лицом. Закрыл глаза, как будто воспоминания снова дразнили его.

— Я помню, что мне было холодно. Хотелось есть. Боже, как я хотел есть. Должно быть, это был последний переход.

— Ты похудел.

Он потрогал рубцы.

— Я не могу выносить этого. Я так хочу вспомнить, и каждый раз, когда я пытаюсь, у меня начинает ужасно болеть голова.

Она инстинктивно сжала его руку.

— Тогда не надо, остановись. Ты вспомнишь, когда твой мозг достаточно восстановится.

Он покачал головой, не отпуская ее руку, как если бы боялся остаться без поддержки.

— Посиди со мной, Лив. Пожалуйста.

И она села. Она пододвинула ближе кресло, в котором раньше сидел Трэшер, и увидела в глазах Джека Уиндема несвойственные ему раньше страх, беспокойство, потерянность. Уязвимость. Она поняла, что леди Кейт была права. Джек Уиндем, который вернулся к ней, не был тем Джеком, который ушел от нее.

Это испугало ее настолько, что она чуть было не отпрянула от него. Она не хотела снова любить его. Она не хотела стать заложницей его наваждений, страхов и грехов. У нее хватало своих горестей и забот.

Но как она может отвернуться при виде такой боли?

Не отпуская его руки, она опустилась на колени рядом с его креслом.

— Расскажи мне, Джек. Расскажи, о чем ты думаешь. Улыбка у него вышла напряженной.

— Я все еще думаю о поцелуе, — пошутил он, но голос был больным и усталым. — Я знаю, что не заслужил его. Но пожалуйста, Лив. У меня такое чувство, что без него я погибну.

Она видела, что он искренен. Она чувствовала, как он вцепился в ее руку, как если бы он боялся отпустить ее. В этот миг она поняла, в какой опасности находилась. Она не могла сказать ему «нет».

Привстав, она перегнулась через ручку кресла и дотронулась до его изуродованной щеки. Она на миг закрыла глаза, вдохнула запах Джека и почувствовала, как натянулась нить, которая неразрывно связывала ее с Джеком. Вздохнув, она провела пальцами по грубой щетине его бородки. — Ты прав, — шепнула она. — Тебе нужно помыться. А потом она поцеловала его.

Куда делся ее гнев? Ее охватило чувство, которое можно было бы назвать подзабытой радостью, оно кружило ей голову, как запах розового масла, извлеченного из давно увядших роз. Она могла сейчас думать о том, как ей не хватало его. Как ей не хватало покоя в его объятиях, наслаждения его прикосновениями.

Она все понимала. Разве она не понимала? Но, забыв обо всем, кроме его губ и восхитительного ощущения прикосновений его шершавых пальцев к своей коже, она осознала то, что ей следовало бы знать, — это было неизбежно. В его глазах были доброта и благодарность, как если бы жар и голод были здесь ни при чем. Как если бы на этот раз они встретились как ущербные человеческие существа, необходимые друг другу для утешения. Для поддержки. Она снова закрыла глаза, отыскала его губы и забыла обо всем на свете.

Все было как раньше. Нет. Лучше. Она ощущала его острее, голод терзал ее. Это она позволила своим рукам блуждать по нему. Она положила их ему на грудь, дразня себя мягкими завитками его волос, выбивающихся из открытого ворота рубашки; вспомнила, как сужалась полоска волос книзу, разделяя живот на две части. Она вспомнила его гладкие и сильные мышцы и твердые контуры рук. Когда он обхватил ее и притянул к себе на колени, она совсем растаяла.

— Твоя нога, — запротестовала она, отрываясь от его губ.

Он запустил руку в ее волосы, вынул и отбросил заколки, снова притянул ее к себе и вздохнул. Она ощущала его теплое дыхание где-то у своих губ и приоткрыла их для него.

Он уткнулся носом в ее шею, в маленькую ямочку у ее основания, прикосновение к которой всегда посылало волну возбуждения по ее телу. Это произошло сейчас, волна дошла до низа живота, где жар умер пять лет назад. Женщина в ней ждала своего воскрешения.

Она почувствовала его член у своего бедра, удивительно твердый, и потерлась о него; ее тело жаждало его как воздуха.

Его ладонь скользнула вниз по ее руке, по ноге. Это было как молния, и она изогнулась, чтобы прижаться сильнее. Ей хотелось выть и рыдать, оплакивать потерянную прелесть их соединения, утраченные пылкие соития и те часы, когда они предавались более утонченным духовным наслаждениям. В ранние утренние часы они встречались друзьями, поздние ночи были полны удивительными сюрпризами.

Ей не хватало его. Боже, как ей не хватало его все эти годы! И ей нельзя позволить себе приблизиться к нему сейчас, потому что ей будет еще горше, когда он снова уйдет. Но ее тело ждало его рук, чтобы пробудиться. Его губ, чтобы благословить пробуждение. Его тела, чтобы слиться с ним.

Она расслабилась от его прикосновений, кожа ее запылала. Ее руки блуждали по нему, по его рукам и бедрам, твердым бедрам. Она ничего не слышала, кроме гулких ударов сердца, ничего не чувствовала, кроме его мягких губ. На бесконечные минуты она отдалась водовороту ощущений, отчаяние осталось где-то далеко позади…

Это Джек в конце концов оторвался от ее губ. Она недоумевала: его руки лежали на ее плечах, она ощущала его дыхание возле своего горла. Его глаза были закрыты. Он оттолкнул ее, словно она была заразной.

— Это была неподходящая фантазия, — пробормотал он, мотнув головой.

Оливия сжалась от стыда. Ее сердце стучало в ребра. Было ведь так хорошо. Она возвращалась к тому, что потеряла, и ее глубоко ранило то, что она не дотянулась до потерянного.

Взглянув на лицо Джека, она увидела, что он испытывал те же чувства и тоже был в смятении.

Дрожащими руками она оправила юбки.

— Трэшер принесет тебе поесть, — сказала она, не в силах смотреть на него. — Я уверена, что будет лучше, если я не вернусь.