Жан оказался прав. Берто не вмешивался в мою режиссуру. Более того, он по-настоящему помогал мне в работе с некоторыми исполнителями, в создании световых эффектов. В этом у него большой опыт. Мне дали гримерную постоянного члена труппы, которую я оборудовал по своему вкусу. В день генеральной репетиции мои железные доспехи не готовы. Мне пришлось надеть доспехи из очень твердого картона, в которых я играл «Британика» в театре «Буфф-Паризьен». Я сделал завивку и посыпал волосы и брови красной металлической пудрой. Разумеется, я волнуюсь перед дебютом в «Комеди Франсез». И кто бы на моем месте не волновался? Меня одевают мой постоянный костюмер и костюмер театра. Я должен появиться только во втором акте. Жду, когда меня позовут. Я нахожусь на этаже Марс [36]. Я знаю, что если буду прислушиваться к происходящему на сцене, начну еще больше волноваться. Поэтому спущусь в последнюю минуту. У меня есть время до выхода, чтобы узнать, все ли в порядке на сцене. Говорят, что все идет хорошо. Чтобы не расстраивать меня, от меня скрыли, что мои декорации освистали. Вот и мой выход. Сначала появляется моя рука. Затем я распахиваю большой красный занавес: я нахожусь наверху лестницы, в центре сцены, неподвижный, освистываемый публикой. Это — скандал!

При поступлении в театр я спросил господина Тушара, не боится ли он, что из-за меня будет скандал. Я забыл, что это возможно.

Публика ревет, свистит. Затем раздаются аплодисменты и крики «Браво!». Между зрителями идет настоящее сражение.

А я продолжаю неподвижно стоять, не раскрывая рта. В зале стоит такой шум, что моего голоса не услышали бы. Несколько минут я жду, пока публика успокоится.

— Не сомневайтесь, Бурр.

Наконец в зале наступает тишина. Мои товарищи вопросительно смотрят на меня, найду ли я в себе силы продолжать. Я чувствую, что говорю со злостью, это меня самого удивляет. Это война. И я хочу выиграть эту битву. Волнение охватывает меня с головы до ног. Правая нога дрожит, промокшие от пота доспехи лопаются, пудра осыпается с волос на лицо, грим слезает. Рукоплескания, раздавшиеся при моем появлении, заглушаются воплями и свистом. За кулисами меня обнимают, предлагают остановить спектакль. Но я твердо уверен, что нужно продолжать.

Судорога свела все тело, я испытываю физическую боль, пронзившую желудок. Снова выхожу на сцену. Вопли, аплодисменты, ободряющие крики, свист. Этот шум будет возобновляться при каждом выходе. В четвертом акте я даже слышу чей-то возмущенный вопль: «О! Снова он!»

Актеры, которых я просил говорить не очень громко, произносят тексты, как это было принято в то время в «Комеди Франсез», то есть максимально форсируя голос.

В пятом акте мое волнение усиливается. Наконец занавес опускается и сразу же снова поднимается. Гремят аплодисменты, почти заглушающие вопли и свист. Большинство зрителей хотят меня утешить, поддержать. Мне эта поддержка действительно не помешала бы, когда я преодолевал три этажа, ведущие к моей гримерной.

Жорж потрясен. Он впервые видит великий спектакль, который вызвал скандал! Жан называет меня великолепным Нероном, самым необычным из виденных им. Он возмущен этой травлей, но и горд тем, что и в этот раз моя судьба подобна его судьбе. Моя гримерная заполняется людьми. Актеры пришли поблагодарить меня, выразить свою поддержку.

Мнение прессы, как и мнение публики, разделяется. Меня называют либо «братом Расина», либо требуют заменить меня хорошим актером и вообще связать мне руки за спиной. Травля продолжается два месяца. Каждый вечер проходят манифестации. Вспоминают битву времен «Эрнани». Результат: зал переполнен. Я привыкаю к борьбе. Однажды мне пришла в голову мысль выйти на сцену перед началом спектакля и попросить зрителей не устраивать манифестаций, чтобы не мешать моим товарищам. За это я решил пообещать им, что один раз выйду на поклон без других актеров, чтобы они смогли освистывать меня, сколько им захочется.

В тот день, когда я собрался это сделать, никаких манифестаций уже не было! Это настолько выбило меня из колеи, что я остался недоволен своей игрой.

На следующий день снова поднялся сильный шум в зале. И так в течение месяца — регулярно, через день. Как тут не поверить в травлю?

Однажды, в день очередной битвы, ко мне в гримерную пришел Лукино Висконти. Я очень огорчился, что он попал на спектакль именно в такой день. Но он в восторге:

— Только во Франции возможно такое — скандал из-за «Британика»!

Вскоре битвы вовсе прекратились. Но несколькими неделями позже освистали Жана Шеврие, игравшего Бурра. Тут же двое полицейских задержали юношу и девушку. Их допросили в присутствии Жана Шеврие и Мари Белл.

— Вы освистали Жана Шеврие, потому что спутали его с Жаном Маре?

— Нет, потому, что нам не нравится Жан Шеврие.

Мне рассказали этот случай.

По окончании спектакля актер «Комеди Франсез» господин де Шамбрёй, присутствовавший в зале, поздравил меня и спросил, где найти Мари Белл.

— Если ее нет в гримерной, она может быть в душе, я как раз иду туда.

Мы направляемся в душевые, де Шамбрёй идет впереди. Он позвал Мари. Через закрытую дверь Шамбрёй высказал ей свое восхищение.

Мари не знает, что я здесь. Я слышу, как она говорит господину де Шамбрёю:

— Ты видел, Жана Шеврие освистали, потому что приняли его за Жана Маре.

Жан показал мне письмо, которое ему прислал Роже Мартен дю Гар:

Меня вызвал к себе господин Тушар.

— Садитесь, — сказал он. — Угадайте, кто вас приглашает на роль Ксифареса в «Митридате» [37]? Ионнель.

Администратор часто говорил мне, что для этого человека я был воплощением всего, что он ненавидел в театре.

— Что вы намерены делать?

— Согласиться.

Этот актер традиционного стиля считал, не знаю уж почему, что я буду строить из себя звезду и не захочу подчиняться его указаниям. И был удивлен тем, что я всегда первым приходил на репетиции, старательно следовал его указаниям. Для меня это было естественно, поскольку я считаю, что, если ты согласился, чтобы тобой руководили, нужно слушаться. Очень скоро этот человек стал питать ко мне уважение и даже дружбу.

Спектакль имел большой успех. На этот раз я был принят публикой и критиками.

В истории «Комеди Франсез» постановка «Британика» была первым и пока единственным случаем, когда актер дебютировал одновременно как режиссер, декоратор и актер. В «Митридате» я довольствовался тем, что играл Ксифареса. Однако я не смог побороть желание улучшить свой костюм. В этом спектакле я снова встретился с Анни Дюко.

Мне предложили сыграть Ромео. Напрасно я объясняю, что стар для этой роли — мне исполнилось тридцать шесть лет. И мне не нравился перевод Сармана. Об этом, однако, я не говорил.

Зарабатывал я мало: восемьдесят тысяч франков в месяц, отказываясь от предложений сниматься в фильмах. Я хотел посвятить себя классической трагедии.