– Красивое пальто. Любишь красный цвет?

– Оно не красное. Малиновое.

– Любишь малину?

В ответ получил невеселую усмешку.

Когда свернули во двор, я довольно быстро сообразил, что делать; войдя в подъезд, тихо попросил:

– Подожди минуту.

Присел и тщательно, перчатками, сбил снег с ее сапог.

– Очень любезно с твоей стороны, – сказала она.

– А хули, – едва не ответил я; зимой портвейн коварен. Попросил телефон и тут же получил его.

Имени я так и не вспомнил. Решил, что вечером позвоню другу, бывшему секс-символу школы, он был активный экстраверт и помнил все имена, фамилии и прозвища нашей старой банды. Заодно получу дополнительную информацию. Где работает, есть ли муж или жених. Это будет в стиле Микки.

– Хо-хо, – сказал друг. – В добрый путь! Только имей в виду, она была замужем. Полгода как развелась.

– Когда успела?

– Хо-хо! Ты не представляешь, что тут творилось, пока ты погоны носил…

Положил трубку, налил себе чаю, задумался. Сначала ощущал робость – вроде ровесница, но уже разведенная, то есть взрослая тетка, как с ней дело иметь? Она знает о мужчинах много больше, чем я – о женщинах. Потом это же самое обстоятельство перестало пугать, а – наоборот – возбудило.

В девять вечера позвонил ей.

– Извини, что поздно.

– Почему «поздно»? Самое время для личной жизни.

«Вот что значит – разведенная, – подумал я. – Сразу ставит все на свои места».

– Я просто хотел узнать ответ на тот вопрос…

– Какой?

– Нравится ли тебе малина.

– Хочешь угостить?

– Хочу.

– Я не против.

– Что еще, кроме малины? Какие пожелания?

Через три минуты, договорившись о встрече, всерьез ошалевший, еще пребывая под портвейном, лег в свою твердую пацанскую постель. Какой ужас, где я ей найду малину в январе? Чертов Микки со своей технологией спутал все карты. Может, она тоже смотрела фильм и помнит ту сцену, где герой, в мягком рассеянном свете открытого холодильника – кстати, битком набитого, – кормил героиню клубникой? Беда, беда!

Рано утром, прихватив всю наличность, рванул, сквозь снега, в единственный в городе коммерческий магазин и там, тотально счастливый, среди шоколадных батончиков и флаконов с коньяком обнаружил фигурную бутыль малинового ликера. Цена – двухнедельный заработок плотника-бетонщика – не смутила. Наоборот, это было на руку, это выводило свидание на более высокий уровень – цены на коммерческий алкоголь всем известны; явиться к даме с экзотическим напитком в кармане – такое Микки одобрил бы сразу.

Квартира показалась мне перегруженной мебелью, но в общем – приятной, не мещанской, и я рискнул себя поздравить. Удивления не испытал – все было понятно уже по красному пальто и сапогам на каблуках. Пока разувался, из комнаты неспешно просочилась вполне элегантная, не склонная к полноте мама; равнодушно кивнула, прикрыла за собой дверь кухни. Эти маневры мы знаем, подумал я, вроде спиной повернулась, а на самом деле внимательно изучила гостя в каком-нибудь зеркале.

Дочь, в обтягивающих джинсах, выглядела очень достойно, такая девушка в соку, блестящие – наверное, только что вымытые – волосы, серьги в маленьких бледных ушках. Богатые, решил про себя гость, протягивая бутыль этикеткой к даме. Носить дома джинсы – неслыханная роскошь. Я свои надеваю только в университет или – как сейчас, для интима.

В комнате дочери нашлось все необходимое: и рюмки, и лимон на блюдечке, извлеченный из небольшого холодильника. Очень богатые, подумал гость. Два холодильника в доме.

Было много розового цвета – ковры, шторы, кресла, – много пластинок, много расставленных тут и там безделушек. В воздухе словно бы что-то реяло и развевалось. Она сидела нога на ногу, босая, я рассматривал ступни, красивые, но неспортивные, малоподвижные. Ощущение, что все идет не так, то появлялось, то исчезало.

После трех рюмок ликера ее щеки сделались похожи цветом на самый ликер.

– Андрей, – сказала она, – скажи честно. Чего ты от меня хочешь?

– Ничего, – ответил я довольно честно.

– Совсем?

– Ну… То есть хочу многое, конечно… Но не в данный момент.

– Понятно. Ты хороший парень.

– С чего ты взяла? Ты меня совсем не знаешь. Я могу быть хорошим. Могу – плохим.

– Мой муж говорил, что я сука и тварь. Налей мне еще.

– Ты, конечно, не тварь, – возразил я. – У тебя хорошая комната. Пластинки. Твари живут как твари, но тут все по-людски… А насчет того, что ты сука – не знаю. Не готов ответить. Лично я не считаю это слово оскорблением.

Она посмотрела сквозь меня, пробормотала:

– Каждый божий день выслушивала. Ты тварь, ты сука, зачем я с тобой связался…

Подняла глаза.

– Может, и ты такой же? Может, вы все такие? Сначала хорошие, а потом – сука, тварь…

– Вижу, тебе было несладко.

– Да! Еще как.

– Но ведь все уже в прошлом.

Зрачки были белые, бессмысленные. Я взглянул на этикетку: производитель гарантировал тридцать градусов крепости.

Встала, грубо отдернула штору; вытянувшись, изогнув стан, открыла форточку. Закурила. Сообщила мрачно:

– Кошку заведу. Уже решила. Маленькую, персидскую. Она не будет называть меня тварью и сволочью. Она будет только мяукать.

– Хорошая идея.

– Ты не куришь?

– Нет.

– Жаль. Я бы свалила на тебя. Мать ругается, когда я курю в комнате.

– Вали смело, – разрешил я, пытаясь развернуть диалог в соответствии с рецептами Микки. – Скажи, Андрей пришел, напоил, сигаретами надымил, наговорил гадостей… Вали все, что пожелаешь.

– Ты тоже будешь называть меня сукой и сволочью?

– Если хочешь – буду.

Она повернулась, слишком резко, слишком нервно; слишком неряшливо тряхнула кистью с зажатой меж пальцев сигаретой.

– Хочу! Давай скажи: ты сволочь, ты сука. Можешь даже ударить. Он тоже меня бил. Днем. Пока мать с отцом были на работе. Бил, потом уходил и шатался где-то до ночи. Потом мать сказала: «Или пиши на него заявление, или убирайтесь оба из моего дома…»

– Извини, что лезу… Но зачем ты вообще с ним связалась?

– Не твое дело! Дай мне рюмку. Только полную. И пепельницу дай. И сам подойди поближе. Вот сюда встань и говори: сука, сволочь, дура, ненавижу… Давай говори.

Пила по-девичьи, тянула меж едва приоткрытых губ, маленькую рюмочку – за три глотка.

– Не сегодня, – возразил я, поднося пепельницу. – В другой раз. Я подготовлюсь, выучу разные злые слова и выражения, приду завтра – и начнем.

– Нет. Сейчас. И рубашку расстегни. До пояса. Мне нравится, когда расстегнуто…

– Может, сама расстегнешь, если нравится?

– Еще чего. Ты вообще, зачем сюда пришел? Думаешь, я сука? Блядища? Вино притащил, расселся тут, как у себя дома…

Это армия виновата, подумал я. Два года ходил строем. В это время они тут женились, разводились, били друг друга и рубашки расстегивали. Я отстал от жизни. Ничего не понимаю в бабах. Десять минут, четыре рюмки – и вот: мной уже управляют. Что делать, брат Микки? Почему ты умеешь, а я – нет?

Шел обратно, усмехался про себя. Ликер оставил привкус карамели и соды. Два раза посмотрел фильм – но так и не понял, какова его профессия. Вроде бы сидел, развалясь, в мощном кресле, нажимал кнопки, смотрел в экраны, но как-то вполглаза.

Кто ты, Микки?

Через пять лет, в середине июня, ехал по пустому Гоголевскому бульвару, в два часа ночи; специально очень медленно, открыв все окна, для создания иллюзии пешей прогулки. Рядом сидела тонкая, длинноногая, с красными волосами. Четыре дня назад, при знакомстве, назвалась Региной; я не поверил, и с тех пор ни разу не назвал по имени. Говорила, что танцует; я верил, ее сильные ноги с узкими бедрами и немного вывернутыми наружу ступнями двигались отдельно от слишком прямой спины, так бывает у балерин.

– Вот здесь, – объявил я, нажимая на тормоз и показывая пальцем. – Вот в этом месте полная иллюзия, что я – в Электростали. В парке культуры и отдыха. Такая же листва, и так же фонарь светит.