Виллем, все еще слабый — сейчас он выглядел даже хуже, — настоял на том, что будет сопровождать его величество через весь город к воротам дворца архиепископа, где Маркус чисто механически начал организацию распаковки вещей.
Королевская свита стояла на ступенях перед маленьким дворцом. Все отряхивались от пыли, разминали затекшие конечности и потирали отсиженные за день места. Конрад жестом подозвал Жуглет к себе. Виллем остался в седле. Вид у него был такой, что, возможно, на ногах он и не устоял бы. Его величество обеспокоенно посмотрел на рыцаря и тихо сказал Жуглет:
— Не отходи от него.
— А как же ваш Галахад и его добродетель? — спросила Жуглет, имея в виду наложенный на нее Конрадом запрет приближаться к Виллему.
— Я предпочту видеть живого Виллема, чем мертвого Галахада. И от тебя мне толку тоже мало, когда ты терзаешься, не зная, что с ним. Где он остановится?
Жуглет начала было отвечать… и смолкла. А потом начала снова.
— Виллем из Доля остановится в гостинице рядом с Вишневым Садом, — сказала она чуть более демонстративно, чем этого требовала необходимость.
Некоторые головы на мгновение повернулись в их направлении. В том числе и Павла.
Конрад кивнул ей с понимающим видом.
Она поклонилась его величеству, спустилась по ступеням и подошла к Виллему. Без всяких объяснений, не спрашивая позволения, взяла поводья Атланта и повела его со двора архиепископа, по узкой улице между высокой церковью и кладбищем, через широкий, выложенный булыжником рынок под названием Вишневый Сад, окруженный деревьями, красными от поспевающих ягод. Между двумя самыми большими деревьями открывался вход в лучшую гостиницу Майнца. Объявив, кого именно она сопровождает, Жуглет потребовала для них отдельную комнату, пусть даже совсем маленькую, — поскольку рыцарь нездоров, объяснила она. Устроив их со всеми возможными удобствами, хозяин принес фламандский суп с яичными желтками и сильно разбавленное белое вино для Виллема, у которого снова начался бред. Позже было слышно, как внизу хозяин умасливает тех постояльцев, чью комнату ему пришлось отдать Виллему из Доля.
На следующий день влажность еще больше повысилась. Линор напоминала сама себе лужу, заключенную в человеческую оболочку. Она оправилась от полученного вчера солнечного удара, зато сегодня едва могла дышать. У Жанетты была мазь на масляной основе, которой она смазала растрескавшиеся губы Линор, и это в общем помогало, если не считать того, что снадобье отвратительно пахло и привлекало тучи мух. Вода у них закончилась, пить из грязной реки они не решались — все были наслышаны о Рейне, — запасы еды тоже подошли к концу. Их окружала буйная зелень, но съедобными оказались лишь ягоды попадающихся время от времени диких вишен и земляники. Лещина и грецкие орехи еще не созрели, так же как и яблоки. Сквозь туман недомогания Линор смутно сознавала, что Жанетта справляется с трудностями несравненно лучше, и завидовала ее стойкости. Стыд и ревность пробуждали к жизни последние капли физических и моральных сил, помогая — непонятно, правда, как — не отставать от Эрика. Однако сейчас она снова начала терять решимость.
Прошедшую ночь они провели в гостинице к югу от Бориса, опасаясь, что в самом городе скверное состояние Линор может привлечь к ней ненужное внимание. Немецкое пиво, которое здесь пили вместо вина, заставило Линор содрогнуться, таким чужим показалось оно на вкус, таким кислым и мутным. В маленькую гостиницу набилось много народу в связи с недавно разразившейся хотя и кратковременной, но сильной грозой. Оглядываясь по сторонам на путешественников с севера и местных жителей, она снова испытывала ощущение чужеродности, но уже по другой, очень странной причине: среди постояльцев было много людей той же масти, что она и Эрик. В Доле они заметно отличались, в особенности Линор: именно светлые волосы придавали ей особое очарование. Однако половина здешних людей, включая женщин, выглядевших очень скромно, могли похвастаться бледной кожей, светлыми волосами и глазами; Линор не привыкла видеть такое вокруг себя, в особенности среди низших сословий. Как ее занесло в местность, где, даже одержав победу (что маловероятно), она не будет ничем особенно выделяться?
Потом она вспомнила с содроганием, каково это — быть прекрасной, непохожей на других и находиться в безопасности… взаперти в собственном доме. И тут же все их кошмарное путешествие показалось ей долгожданным глотком свободы.
30–31 июля
Ночью налетела недолгая, но сильная гроза. Жуглет собиралась не смыкать глаз, но, когда Виллем наконец крепко уснул, тоже задремала.
Ее разбудило прикосновение знакомых рук к лицу и волосам. Она открыла глаза и испустила вздох облегчения, увидев, что лицо Виллема приобрело обычный цвет. Он склонился над ней со свечой в руке.
— Удивительно, как это ты еще не залез мне под тунику, — сказала она.
— Это было бы проявлением невоспитанности.
Виллем поцеловал ее и улыбнулся. Она ответила на поцелуй, и его рука скользнула ей под рубашку.
— Но конечно, если тебе нравятся невоспитанные…
Нахмурившись, она покачала головой.
— Виллем, кризис еще не миновал. Нужно уходить отсюда. — Он недоуменно посмотрел на нее. — Весь смысл моего громогласного заявления, что ты остановишься здесь, состоит в том, чтобы никто не знал, где ты на самом деле. Теперь, когда ты в состоянии передвигаться на собственных ногах, нужно уйти куда-нибудь, где ты окончательно придешь в себя.
— Я уже пришел в себя. — Он взял ее руку и просунул себе под одежду. — Хочешь, докажу?
— Нет! — Она сердито отдернула руку. — Ты вовсе не пришел в себя, ты на пороге смерти.
Его пыл тут же угас. Он сел и покорно вздохнул.
— В какую игру мы играем на этот раз?
Виллем поставил свечу на пол. Руки у него дрожали. Он по-прежнему очень слаб, поняла она и прижалась щекой к его лбу, проверяя, нет ли жара.
— Тебя все еще лихорадит. До завтрашнего ужина ничего, кроме печеных груш.
— Это звучит так по-женски. — Виллем улыбнулся. — Мне нравится.
Она фыркнула, беспокойно теребя завязки своего кошелька.
— Черт знает что происходит сейчас во дворце архиепископа, а я не в курсе. Уверена, Альфонс и Павел снова плетут свои интриги — чтобы женить Конрада на девице из Безансона, чтобы наконец покончить с тобой, чтобы полностью перетянуть Маркуса в свой лагерь. И если Маркус в курсе, что ты получишь Имоджин, Бог знает, на что он способен, лишь бы помешать этому.
Виллем испустил стон, и она одарила его мрачным взглядом.
— Ну давай, говори. Покажи, как ты взбешен. Скажи что-нибудь вроде: «Иди, кто тебя держит? Не хочу, чтобы ты лишилась любимых развлечений, сидя тут, когда мне так плохо».
— Мне совсем не так уж плохо, — запротестовал Виллем и поцеловал ее в лоб. — И на протяжении всего путешествия было не так уж скверно, разве что когда я терял сознание. Тебе нужно, чтобы я был на пороге смерти? Пожалуйста! Но зачем это?
Жуглет оперлась на локти, оказавшись лицом к лицу с Виллемом.
— Пока ты стоишь на пороге Рая, но по эту его сторону, Павел не станет действовать. Поэтому ты останешься на пороге до тех пор, пока я все не улажу. Когда ты выздоровеешь, Павел сделает следующий ход, и я буду к нему готова. Но сейчас тебя нужно отвести в какое-нибудь безопасное, тайное место, чтобы лишить его возможности подослать убийцу с ножом, пока ты так слаб.
Виллем с болезненной гримасой откинулся на постели.
— Действительно, Жуглет, долго ты будешь упорствовать, изображая моего «белого рыцаря»?
— Когда ты смиришься с тем, что я не могу быть твоей дамой?
Завернувшись в плащи, пешком, спрятав меч Виллема под одежду, они медленно, без фонаря, брели в серой предрассветной полутьме по извилистым тропинкам, вдоль которых жались друг к другу деревянные домишки, по улице, где находилась конюшня для временно пребывающих в городе лошадей, и наконец подошли к симпатичному зданию на краю маленького, обособленного еврейского квартала. Виллем к тому времени ужасно устал, когда они до него добрались. Хозяин гостиницы только что поднялся. Он не знал Жуглет и никогда не слышал о Виллеме, но здесь привыкли заботиться об удобстве любых путешественников. Без единого вопроса им предоставили чистую, сухую, теплую комнату на двоих.
