Кто знает, успел ли королевский фаворит, в течение стольких лет являвшийся главной опорой страны, раскаяться в неблаговидных поступках, совершенных при жизни. Однако, по крайней мере, в отношении королевы он мог быть совершенно спокоен, поскольку эта женщина с душой ребенка в конце своего завещания не обошла вниманием и их с Кальдероном. Она упомянула их обоих среди тех, кого она простила.

Когда королевская казна опустела и улучшения не предвиделось, нищета и отчаяние народа достигли высшей точки. И тогда герцог де Лерма решил перейти в духовное звание и попросил у папы римского кардинальскую мантию, надеясь таким образом сохранить авторитет и власть, ускользавшие у него из рук.

Павел V удовлетворил его просьбу в марте тысяча шестьсот восемнадцатого года. Тем не менее именно это ускорило его падение, поскольку король, который после смерти своей супруги начал сомневаться почти во всем, усмотрел в этом удобный предлог, чтобы отдалить от себя герцога. Второго октября того же года Филипп III пригласил де Лерма к себе в кабинет. Они пробыли там два долгих часа — вдвоем, наедине, как это не раз бывало раньше, но в этот день Лерма вышел из комнаты, ничего перед собой не видя. Два дня спустя, в пять часов пополудни, он сел в карету и отправился в изгнание в Вальядолид, не имея возможности попрощаться с монархом, который, спрятавшись за занавесками, смотрел из окна ему вслед, не чувствуя в душе ни малейшего сожаления. Герцог де Лерма покинул двор, как и все персоны non grata, по потайной лестнице дворца Святого Лаврентия в Эскориале — навсегда.

Надев кардинальскую мантию, он отслужил свою первую мессу в церкви монастыря Святого Павла в Вальядолиде, ее фасад был завершен уже при нем, — напротив королевского дворца, который он некогда продал своему королю и повелителю. Позади него, в алтаре, возвышалась скульптура Грегорио Фернандеса «Христос покоящийся», когда-то подаренная герцогом монастырю доминиканцев.

После смены власти Оливарес посоветовал новому монарху отобрать имущество у прежнего фаворита, чтобы таким способом заставить его защищать богатство, нажитое за время правления Филиппа III. Они хотели, чтобы Лерма ушел в оборону, чтобы он боролся за свою собственность, дал им отпор, и таким образом они вывели бы его на чистую воду перед народом. Говорили, что и богатства, и полученные герцогом милости — все было достигнуто нечестным путем.

Однако Лерма в таких делах собаку съел и прибег к покровительству иронии и сарказма. Он во всеуслышание поздравил нового короля с его решением и добавил, что оно свидетельствует о его благих намерениях и мудрости. Попытался отвести от себя обвинения в коррупции, получении взяток, торговле должностями, нарушении законности и других преступлениях, которые новые правители выдвинули против него, утверждая, что все его деяния были совершены во благо отечества.

Он согласился с тем, что в те годы, когда был фаворитом, он действительно был осыпан милостями со стороны короля, но что все они явились выражением благодарности за его более чем двадцатилетнюю верную службу Короне. Для нового монарха эти речи были пустым звуком, и мало-помалу он добился того, чтобы все полученные де Лерма от его отца земли вновь были присоединены к королевским владениям. У него оказалось не так уж и много времени для полемики с Лерма по экономическим вопросам, потому что некогда всесильный фаворит скончался в Вальядолиде семнадцатого мая тысяча шестьсот двадцать пятого года.

Алонсо Бесерра был назначен прокурором Верховного совета в тысяча шестьсот тринадцатом году и оставался на этом посту в течение четырех лет. Хуан де Валье Альварадо остался в Логроньо; он страдал от камней в мочевом пузыре, а многочисленные приступы привели к нарушению деятельности почек. Не помогло и длительное лечение на знаменитом французском курорте. В служебных делах все трое инквизиторов держались друг с другом крайне учтиво. Хотя впоследствии Саласар выяснил, что в действительности ни один из его коллег не был замешан в интригах Кальдерона, скорее, тот использовал их в качестве орудия для достижения своих целей. Он продолжал их сторониться до конца жизни.

Клирик Хуан де ла Борда был заточен в монастыре Святого Милиана с самого начала аутодафе в Логроньо и до четвертого ноября тысяча шестьсот тринадцатого года. Выйдя из заключения, он первым делом отправился в Мадрид к главному инквизитору, чтобы испросить разрешения вернуться к служению священника. Остаток дней своих он провел в монастыре неподалеку от перевала Велате. Его кузен, брат Педро де Арбуру, был сослан в монастырь премонстрантов в Миранда-де-Эбро, где находился до сентября тысяча шестьсот четырнадцатого года. Выйдя на свободу, он заплатил пятьсот тридцать семь реалов, которые задолжал трибуналу в качестве платы за пребывание в тайной тюрьме, и вслед за тем вернулся в монастырь в Урдаксе, где жил еще некоторое время вплоть до ужасного процесса, в котором он потерял мать и тетку.

Несколько лет спустя его и кузена вызвали в суд Элисондо. Поводом послужило то обстоятельство, что тюремщик, которому было поручено за ними надзирать, воспользовавшись ситуацией, присвоил себе одеяло клирика, оцененное в пять дукатов, а также подушку с двумя наволочками, принадлежавшую монаху и стоившую от силы два дуката. Таким вот хитрым способом была восстановлена попранная честь обоих страдальцев. Они умерли, оставаясь верными служителями христианской церкви, и были похоронены вместе с библиями, которые их матери ухитрились передать им через неизвестную посредницу, которую они каждый день непременно поминали в своих молитвах.

Саласар, в свою очередь, выполнил свое обещание главному инквизитору: держать рот на замке относительно всего, что услышал от Бернардо Сандоваля-и-Рохаса в некий памятный день. Однако тайно записал в своем дневнике все, что мог. Все, что имело даже самое отдаленное отношение, любое свидетельство, каждую случайную обмолвку об аутодафе в Логроньо. Он сохранил все бумаги, заметки, списки проходивших по следствию еретиков, свои замечания и комментарии. Собрание документов по этому делу насчитывает пять тысяч шестьсот страниц, а Иньиго де Маэсту распорядился переплести их в восемь томов. Саласар добавил приложение, в котором он пытался объяснить, почему он считал, что испанское общество не могло в то время обойтись без веры в ведьм. Он написал, что человеку легче всего убедить себя в том, что он не несет ответственности за свои действия, и что понятие «ведьма» стало своего рода панацеей, позволявшей решить с помощью доносов проблему личных взаимоотношений.

Ведьма или колдун становились наглядным воплощением нечистого, который, если бы их не было, становился в глазах толпы чем-то неосязаемым и слишком абстрактным: не понятно, существует он или является игрой воображения. А тут — пожалуйста, вот тебе наглядный пример, как не следует поступать, и каждый боялся оказаться колдуном в глазах соседей. Людям хотелось быть принятыми общиной. Охота за ведьмами обнажила самые худшие стороны человеческой натуры, разбудила инстинкт насилия, который вообще-то следует подавлять. Вера в колдовство существовала в те времена в любом обществе, неважно, в каком городе и в какой стране жил человек и к какой национальности принадлежал. На самом деле это не зависело от социального слоя, поскольку вера в колдовство питалась не чем иным, как человеческими страстями. Неудовлетворенность жизнью, борьбу интересов, разжигание страстей, подспудные желания, болезни, жажду власти — все это можно было легко свалить на колдовство. И даже оправдать им бездарность короля и его фаворита.

Алонсо де Саласар-и-Фриас продолжал заниматься делом о ведьмах. Он разработал специальное наставление для представителей святой инквизиции, и его давний покровитель, главный инквизитор Бернардо де Сандоваль-и-Рохас, не стал возражать против того, чтобы отныне инквизиторские суды действовали согласно данному документу, допрашивая обвиняемых и свидетелей по делам о колдовстве. Саласар представил в Верховный совет отчет о расходах за те шесть лет, пока длился процесс, составивших тридцать девять тысяч четыреста шестьдесят реалов. Как было заведено, треть расходов на питание осужденных была покрыта за счет продажи конфискованного имущества. Тем не менее те, кто еще не возместил расходы по своему содержанию, задолжали трибуналу девятнадцать тысяч двести семьдесят шесть реалов, и Саласар в одном из писем просил освободить их от выплаты столь значительной суммы из соображений человеколюбия. Однако главный инквизитор с этим не согласился.