Однако китаянка сказала мне еще не все, что хотела. Она прервала рассказ лишь для того, чтобы принести еще пива — которое я не заказывала. По-видимому, таким образом мне полагалось расплатиться за информацию.
— Но что толку жалеть Рамона, правда? Мертвых жалей, не жалей, им все равно. Вот кого мне и правда жалко, так это его брата, Жоржа. Просто раздавлен горем. Раздавлен. Винит во всем себя. Пьет, как лошадь, в баре тут на углу, а потом приходит и стоит под окнами. Я ее зову шлюхой, а он — ведьмой, bruja. Говорит, она, мол, околдовала и его, и брата, заставляла их делать всякие дурные вещи. Жена его, беднягу, конечно, бросила. И детей забрала. Вот его мне и правда жаль.
— Вон. — Она показала на расхристанного и, судя по всему, мертвецки пьяного парня, что как раз проходил мимо забегаловки. — Жорж.
Мы молча проводили его взглядом. Китаянка была права: выглядел он и впрямь жалко. Через несколько минут, когда он скрылся из виду, она продолжала:
— А что до этой девки, так она даже и не одевается, как положено вдове. Позор! Сплошные яркие цвета. Розовый просто обожает. Если она и проливает слезы, то по себе, а не по нему. Ведет-то она себя по-умному. Мужчинам нравится о ней заботиться. Сперва папочка в ней души не чаял, потом Рамон, бедолага. А она еще ныла, что он, мол, для нее недостаточно хорош! Казалось бы, хороший человек на постоянной работе — всякая бы за такого ухватилась!
— Так она иногда выходит из дому? — спросила я самым небрежным и незаинтересованным тоном, какой могла изобразить.
Китаянка не ответила. Я заказала сандвич с сыром — самое дешевое блюдо в меню.
— По вечерам, — сообщила китаянка, ставя передо мной поднос с горячим сандвичем. — После того, как домовладелец закроет контору тут по соседству и уедет домой в Монтериккио. Тогда она обычно выходит. Часов в восемь-девять.
Так вот и вышло, что я вернулась в Кальяо вечером. Признаться, я слегка нервничала, оказавшись вечером в этой части города совсем одна, но китайский ресторанчик еще работал, так что я заказала себе кофе и взбитые сливки, и принялась ждать, что же будет дальше.
Около половины восьмого моя китайская приятельница дернула меня за рукав и показала на дородного господина средних лет. Проходя мимо жилища Сервантесов, он бросил долгий взгляд на темные окна.
— Домовладелец, — прошептала китаянка. — Уходит домой. Теперь следите за ставнями.
Я так и сделала. Через несколько минут в щелях забрезжил тусклый свет. Хозяйка ресторанчика многозначительно поглядела на меня.
Примерно через три четверти часа я скорее услышала, чем увидела, движение на лестнице, и на улице появилась молодая женщина.
— Девка, — прошипела китаянка, кивая в ее сторону.
Я торопливо расплатилась и направилась за вдовой Сервантеса.
Как и предсказывала моя осведомительница, Карла Сервантес нарядилась не на похороны. На ней было розовое платье без рукавов, с узкими плечиками и очень глубоким вырезом. На мой взгляд, платье слегка вышло из моды и, пожалуй, чересчур туго обтягивало формы молодой женщины — хотя, надо признать, я бы дорого отдала, чтобы выглядеть так, как она в этом платье. Нельзя было не заметить, что все мужчины на улице шеи себе посворачивали, а на меня ну ни один не взглянул, хотя в тот момент я была единственной gringa [9]на улице. Вот уж и впрямь доказательство силы чар сеньоры Сервантес.
Улица выходила на оживленный проспект, и через пару минут Карла остановила colectivo, направляющийся на Мирафлорес. Я тотчас же поймала такси и попросила водителя, молодого человека в джинсах и футболке с эмблемой рок-группы, о которой я в жизни не слышала, ехать следом за тем colectivo. Предложение привело его в восторг, он нажал на акселератор и влился в поток машин, ожесточенно терзая гудок, а я с его обширной коллекцией аудиокассет тряслась на заднем сиденье, мотаясь из стороны в сторону, точно игральные кости перед броском. Время от времени водитель оборачивался, чтобы одарить меня заговорщической ухмылкой и совершенно без всякой необходимости показать на colectivoв паре машин перед нами. Я что есть сил цеплялась за ручку двери.
Фургончик, за которым мы следовали, свернул в переулок, немного покружил по боковым улочкам, а потом спустился в туннель, который жители Лимы зовут Канавкой — подземную скоростную автомагистраль, диагонально перерезающую весь город. А еще через несколько минут colectivoсъехал с магистрали и высадил Карлу у дверей одного из самых пижонских отелей Мирафлореса, самого шикарного района Лимы. Вслед за ней я прошла через стеклянные двери в бар при отеле, слева от главного входа, и уселась за три столика от Карлы, но так, чтобы хорошо видеть и ее саму, и мужчину, которому она, судя по всему, назначила встречу.
Он был гораздо старше ее — лет шестьдесят против ее двадцати восьми — двадцати девяти. Не местный. По манере одеваться я сочла его европейцем. Льющийся на всю катушку с огромного экрана за стойкой тяжелый рок мешал мне расслышать его голос, пока он не подозвал официанта, чтобы заказать мартини для своей приятельницы. Француз, решила я, похоже, француз. Сама я велела принести мне бокал белого вина и попыталась сделать вид, будто живу здесь в отеле. Надо сказать, опыта в слежке у меня никакого.
Льщу себя мыслью, что после пятнадцати лет торговли неплохо умею читать язык тела, и эта вот беседа, хотя я не слышала из нее ни единого слова, а подобраться поближе не смела, оказалась весьма захватывающей. Мужчина, элегантно одетый в коричневый замшевый пиджак, темно-серые брюки, желтую рубашку и стильный шейный платок, сперва откинулся на спинку кресла, как можно дальше отодвинувшись от своей спутницы и пряча лицо в тени. Одну руку он положил на колено, вторая свисала сбоку, между его бедром и подлокотником кресла. Большую часть разговора, который длился почти час, вся поза француза свидетельствовала: он абсолютно не заинтересован в том, что говорит ему Карла.
Она же, напротив, изо всех сил старалась в чем-то его убедить. У меня сложилось впечатление, будто она хочет сделать ему какое-то предложение, но, плохо его зная, не может сориентироваться, с какой стороны подступиться. Сперва она доверчиво наклонилась к нему, на губах ее порхала прелестная улыбка. Затем, когда это не возымело эффекта, за улыбкой последовали обильные слезы и Карла поднесла к носу изящный шелковый платочек. Собеседник даже не дрогнул. Слезы сменились укорами и капризной гримаской. Затем, прибегнув к последнему средству, Карла повела плечиком, как бы невзначай позволив одной из лямочек соскользнуть. Мужчина чуть подался вперед и улыбнулся. Неприятная вышла улыбка — победоносная и предвкушающая.
На протяжении всего этого часа я маленькими глоточками попивала вино, усиленно притворяясь, будто кого-то жду — время от времени демонстративно косилась на часы и нетерпеливо хмурилась. Цена за бокал вина в этом отеле оказалась так высока, что я и не помышляла заказать второй, сколько бы эта парочка тут ни проторчала. Я медленно ела орешки из вазочки, твердо вознамерившись тянуть время и не тратить больше ни гроша. Что и говорить, пребывание в чужой стране с ограниченным запасом денег и без кредитной карточки — не тот опыт, который бы мне хотелось повторить.
Вскоре после сползшей с плеча лямочки стало ясно, что пора уходить. Спутник Карлы подписал счет, доказав тем самым, что ему по карману жить в этом отеле. Только тогда я заметила, что на правой руке у него, которой он придерживал счет, пока левой расписывался на нем, недостает мизинца и указательного пальца.
Иностранец и Карла вышли из бара вместе. Собственно, на том слежку можно было бы и прекратить — не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догадаться, куда они идут. Но я все равно проводила их хотя бы до лифта. Проходя мимо их столика, я попыталась прочитать подпись на счете, пока официант не унес его, но в баре царил полумрак, а подпись была слишком неразборчива. Зато номер комнаты я разглядела совершенно четко: 1236. Когда парочка скрылась в лифте, я, дабы проверить граничащие с уверенностью подозрения, посмотрела на табло. Лифт остановился на двенадцатом этаже. Похоже, вдова Сервантеса сносила свое горе весьма мужественно.
