С другой стороны, в моем положении хватало и своих опасностей. Например, я заверила персонал аэропорта, что сумка, которую я везу с собой, принадлежит мне, что я сама паковала ее и ни на секунду не выпускала из виду — чистейшая ложь. В этом отношении мне лишь приходилось свято верить в Лукаса и его товарищей — верить так безоговорочно, что у меня дух захватывало от страха. А что если охранник попросит меня описать содержимое сумки? Я ведь понятия не имела, что там лежит. Заполняя выездные документы из Мексики, а потом въездные в Перу, я страшно нервничала. А вдруг меня поймают каким-нибудь совершенно невинным вопросом о моей прошлой жизни? Даже одежда на мне, и та, казалось, готова в любой момент меня предать, хотя ни в чем не повинные джинсы с рубашкой оказались мне впору.
Все время полета я просидела, зажмурившись, крепко вцепившись в подлокотники кресла, мысленно повторяя снова и снова, точно какую-то лихорадочную мантру, свое новое имя, дату рождения и адрес. Слишком взбудораженная, чтобы есть, и не желая разговаривать с соседями, чтобы ненароком не сболтнуть лишнего, я притворялась спящей. И когда самолет начал снижаться над Лимой, а стюард коснулся моего плеча и, назвав сеньоритой Маккримон, вручил конверт, сердце чуть не выскочило у меня из груди.
И вот я оказалась в маленьком гостиничном номере, обветшалом, но опрятном, и кружила вокруг постели, на которой лежал закрытый чемодан, точно забытая в аэропорту сумка, обреченная бесконечно вращаться на опустевшем кругу для багажа. Внутри лежала новая я: еще одни джинсы, две пары длинных шорт цвета хаки, индийская хлопковая юбка в черных, синих и лиловых разводах, бирюзовая индийская блузка ей в пару, легкий хлопчатобумажный свитер, ветровка и груда футболок. Практичное хлопковое белье, включая и носки, длинная футболка, которую можно использовать вместо ночной рубашки, пара сандалий, кроссовки и тяжелые ботинки. Я с подозрением взирала на кроссовки и ботинки. По моему опыту, вся обувь делится на три категории: почти удобная, неудобная и орудия пытки. Дома у меня хранилась совершенно немыслимая коллекция туфель, ботинок, босоножек и так далее — свидетельство почти одержимой погони за призраком Совершенно Удобной Обуви. Я робко примерила сандалии и кроссовки — к моему облегчению, они попали в категорию почти удобных. Ботинки я предпочла оставить на потом.
Ребекка Маккримон была постарше меня, ей уже исполнилось сорок пять. Правда, после всего, что я пережила за последние дни, выглядеть старше казалось не такой уж и трудной задачей. Наверное, в душе она была хиппи — дитя шестидесятых, не погрязшая в алчности и эгоизме, что переполняли сердца многих из нашего поколения. Надписи на ее футболках чего только не возвещали миру: первая призывала всех и вся спасать тропические леса, вторая — тут я не удержалась от улыбки — объявляла, что археологи — лучшие любовники в мире, третья требовала беречь китов. Я приложила к себе футболку с китами. Пожалуй, первой же моей покупкой станет новая футболка: никто, столь щедро одаренный формами, как я, не станет носить на себе изображение кита.
Только вот возникала проблема с деньгами. Их, увы, маловато, чтобы пополнять гардероб. У меня имелись кое-какие наличные, в пересчете на американские деньги — около четырехсот долларов, зато не было кредитных карточек, что я очень даже остро ощущала. Наверное, я так к ним привыкла, что они давали мне хоть какую-то гарантию безопасности. Увы, решила я, придется экономить вовсю, но футболку я себе все-таки куплю. Потому что, как выяснилось, у меня были шансы получить работу.
Письмо, полученное мной в самолете, гласило, что мое заявление о приеме на работу в археологическую экспедицию в Северном Перу было принято к сведению, и что мне надлежит по прибытии в Лиму связаться с доктором Стивеном Нилом, содиректором проекта. Если я успешно пройду собеседование, сообщало письмо далее, то должна буду приступить к исполнению своих обязанностей двадцать восьмого августа, то есть через два дня. Питанием и жильем меня обеспечат, но, к сожалению, у экспедиции нет средств, чтобы платить мне жалованье, пусть даже и самое скромное. Компенсацией же может служить привилегия работать с ученым такого калибра, как второй содиректор, доктор Хильда Швенген (кем бы она ни была). Подписано письмо было именем Стивена Нила, а постскриптум добавлял, к моему облегчению, что прошедший собеседование кандидат будет доставлен к месту раскопок за счет экспедиции.
Сидя там в кафе и ожидая своего потенциального работодателя, я на несколько секунд отвлеклась на группу школьников в одинаковых красных блейзерах, синих брюках и джемперах.
— Мисс Маккримон? — осведомился приятный голос у меня над ухом, и я с трудом проглотила слова «Извините, нет».
Стив Нил понравился мне с первого взгляда. Сам весь такой большой и слегка встрепанный, теплое рукопожатие, открытое дружеское лицо. Когда он смеялся, а смеялся он часто, вокруг глаз прорезались веселые морщинки.
— Пива? — спросил он, усаживаясь рядом со мной. Я кивнула, и он поискал взглядом официанта. — Два пива, пожалуйста. Пильзен Трухильо.
Стив снова повернулся ко мне.
— Как вам нравится в Лиме? И как там Лукас? Я слышал, он ударился в политику? — Он рассмеялся. — По-моему, археологов вообще время от времени тянет в политику.
— И в Лиме чудесно, и с Лукасом все прекрасно, — ответила я, протягивая ему письмо от Лукаса. Стив открыл его и начал читать. Я молча ждала. Я сдержала слово и не заглядывала в письмо сама, но теперь во мне так и играло любопытство. Особенно, когда, дойдя до какого-то места, Нил чуть заметно приподнял брови.
— Замечательно, — проговорил он, осторожно отхлебывая пиво. — Давайте поговорим о работе.
Момент, которого я так страшилась, настал. Лукас выполнил ровно то, что обещал. Переправил меня в Перу и обеспечил способ добраться до центра культуры мочика. Остальное зависело уже исключительно от меня самой. Но я не сомневалась: первый же вопрос, который мне зададут, будет звучать так: где именно вы учились и получили диплом археолога или антрополога? А ведь я получала диплом по английскому языку. Вторым же вопросом, если, конечно, дойдет очередь и до второго, меня наверняка попросят рассказать все, что я знаю о древних культурах северного побережья Перу.
К несчастью, мой археологический опыт ограничивался несколькими приятными однодневными поездками с Лукасом на раскопки, где он работал. Он даже позволял мне немного помочь, под его присмотром, разумеется, но никто бы и ни при каких обстоятельствах не назвал меня археологом.
Что же до второго вопроса: еще две недели назад я питала к древним культурам Перу весьма слабый интерес, да и то связанный исключительно с пройденным когда-то давно курсом о культуре майя. В заранее обреченной на провал попытке надышаться перед смертью, я все утро перед интервью носилась по Лиме от музея к музею. В сумме мои знания на данный момент сводились к тому, что задолго до инков и испанского завоевания в северных пустынях Перу существовало множество иных культур, включая чанкай, чиму, чавин, мочика и ламбаеке. Однако, на мой взгляд, самых потрясающих высот из них всех достигли именно мочика. Только их мастерам было под силу создать такой ювелирный шедевр, как маленький золотой человечек, что все еще лежал у меня в сумке.
Я видела залы, наполненные керамикой, тканями и металлическими изделиями индейцев мочика. Мастерство исполнения и красота их просто потрясали. На некоторых выставках демонстрировались даже сделанные мочика эротические статуэтки из керамики — положения пар на большинстве этих работ иначе, чем вызовом анатомической природе человека, я назвать не могу. В иных из сплетенных пар один участник оказывался скелетом. Сторож при выставке пояснил, что, по мнению индейцев мочика, переизбыток секса просто губителен. Однако мне, при нынешнем состоянии моей личной жизни, явно было нечего бояться.
Но, как ни развлек меня тур по музеям, если бы меня спросили, можете ли вы, к примеру, отличить изделие позднего периода культуры мочика от ламбаеке, ответом стало бы полное и безоговорочное «нет».
