Надсмотрщики прохаживались вдоль рядов кряхтящих от натуги рабов, хлыстами и громкой бранью понуждая их подналечь на весла. То и дело раздавался крик боли, когда кончик хлыста соприкасался с голым телом. Эадульф смотрел, как моряки бегают туда-сюда по кораблю, выполняя бесчисленные дела, — и завидовал им. И вздрогнул, поймав себя на этой мысли.

Он не должен никому завидовать, ибо двадцати лет от роду отказался от своей наследственной должности герефа, или судьи в землях тана Саксмунда. Он отрекся от старых богов южного народа в королевстве восточных англов и пошел за новым Богом, учение о коем явилось из Ирландии. Он был молод и полон надежд, когда случай свел его с одним ирландцем, каковой, прескверно изъясняясь на саксонском языке, все-таки вполне преуспел в объяснении своей цели. Этот ирландец по имени Фурса не только научил Эадульфа читать и писать на его родном саксонском языке — до того Эадульф ни разу не видел письма на оном, — Фурса наделил его знанием ирландского языка и латыни, а сверх того обратил к учению Христа, Сына Бога безымянного.

Эадульф оказался столь способным учеником, что Фурса послал его с рекомендательными письмами на свою родину, в Ирландию, сперва в монастырь в Дурроу, где воспитывались и обучались выходцы изо всех четырех сторон света. Год проучился Эадульф в Дурроу среди тамошней благочестивой братии, но, заинтересовавшись искусством ирландских врачевателей, он проучился четыре года в известной медицинской школе Туайм Брекане, где узнал легенду о Мидахе, сыне Дианкехта, который был убит, а из его трехсот шестидесяти пяти суставов, жил и конечностей выросли триста шестьдесят пять трав, и каждая обладает даром лечить ту часть тела, из которой она выросла.

Это учение разбудило в нем жажду знаний и открыло в нем способности к раскрытию всяческих тайн и загадок: то, что иным представлялось чем-то вроде неведомого языка, для него было легкой задачей. Он решил, что эта способность как-то связана с должностью, которая по наследству передавалась в его семье, — должностью герефа— знатока изустных законов саксов. Иногда, хотя и не очень часто, он с сожалением думал, что, не отрекись он от Вотана и Сакснота, он тоже стал бы судьей в землях тана Саксмунда.

Как многие другие монахи-саксы, он следовал учению своих ирландских наставников — в богослужебных обрядах их церкви, в исчислении церковных праздников, столь важных для христианской веры, и даже в их манере выбривать голову в знак того, что жизнь его безраздельно посвящена Христу. Только по возращении из Ирландии Эадульф столкнулся с теми священнослужителями, что примкнули к архиепископу Кентерберийскому, подвластному римской церкви. И обнаружил, что римские обычаи не таковы, как у ирландцев или у британцев. Различья имелись и в церковных обрядах, и в определение даты Пасхи, и даже тонзуру они выбривали совсем иначе.

Эадульф решил разобраться в этой загадке и посему предпринял паломничество в Рим, где пробыл два года, обучаясь под водительством лучших наставников этого Вечного города. Он вернулся в королевство Кент с corona spinea, римской тонзурой на макушке, и со страстным желанием предложить свою службу Деусдедиту, преданному догматам римской церкви.

И вот теперь многолетние споры между учениями ирландских клириков и клириков римских вскоре будут улажены.

Освиу, могущественный король Нортумбрии, чье королевство, обращенное в веру ирландскими монахами из монастыря Колумбы со святого острова Ионы, решил созвать большой собор в монастыре Стренескальк, где сторонники и ирландского и римского обычая станут защищать каждый свою сторону, а Освиу — судить и решать, раз и навсегда, последует ли его королевство за ирландцами или за Римом. И все понимали: куда пойдет Нортумбрия, туда пойдут и остальные англосаксонские королевства, от Мерсии и Восточной Англии до Уэссекса и Сассекса.

Клирики прибудут в Витби со всех сторон света, и вскоре все они сойдутся в зале монастыря Стренескальк, высящегося над гаванью.

Эадульф с волнением смотрел на высокие утесы и черные очертания большого монастыря Хильды из Стренескалька. Они вырисовывались все четче и четче. Корабль приближался к берегу.

Настоятельница Хильда смотрела из окна Стренескалька на маленькую гавань в устье речки под утесами, на суету и суматоху, царящую внизу. Там сновали крошечные фигурки людей, занятых разгрузкой нескольких судов, ставших в укрытие на якорь.

— Его милость архиепископ Кентерберийский и его свита благополучно высадились на берег, — медленно говорила она. — И меня известили, что мой родич, король, прибудет завтра в полдень. Это значит, что диспут может начаться, как и было договорено, завтра вечером.

За спиной настоятельницы в ее темном покое у тлеющего огня сидел человек, ястребиное лицо коего имело выражение весьма властное. По всему было видно, что человек этот привык повелевать, больше того — привык, чтобы ему подчинялись. На нем была ряса настоятеля, он носил распятие и кольцо епископа. Его тонзура, выбритая от самого лба до линии, соединяющей ухо с ухом, явственно указывала, что он следует обычаям Ионы, а не Рима.

— Это хорошо, — откликнулся он. Он выговаривал саксонские слова медленно и старательно. — Начать наш диспут в первый день нового месяца — благоприятный знак.

Настоятельница Хильда отвернулась от окна и ответила на его слова напряженной улыбкой.

— Никогда еще не было собрания столь важного, милорд Колман.

В ее голосе звучало скрытое волнение.

Тонкие губы Колмана скривились в легкой усмешке.

— Полагаю, для Нортумбрии это так. Что же до меня, то я могу припомнить множество важных синодов и соборов. В Друим Кетта, к примеру, на коем председательствовал наш праведный Колум Килле, — тот собор имел великое значение для нашей веры в Ирландии.

Настоятельница постаралась не обращать внимания на слегка снисходительный тон настоятеля Линдисфарна. Прошло три года с тех пор, как Колман прибыл с Ионы, чтобы стать преемником Финана на посту епископа Нортумбрии. Однако нрава он оказался совершенно иного. Праведный Финан, хотя иные и считали его человеком бешеного нрава, был искренен, любезен и, проповедуя, обращался к каждому как к равному. Именно он преуспел в обращении и крещении Пэды, свирепого языческого короля срединных англов, сына Пенды из Мерсии, бича всех христиан. Колман же был иного склада. Казалось, он относится и к англам, и к саксам покровительственно, в его голосе и словах часто звучала насмешка, мол, они слишком недавно пришли к учению Христа, а посему им следует принимать все, что он говорит, без вопросов. Равно как не скрывал он своей гордости тем, что именно монахи с Ионы научили англов Нортумбрии искусству начертания букв, чтения и письма. К тому же новый епископ Нортумбрии был деспотичен: всякий усомнившейся в его власти немедленно попадал в немилость.

— Кто произнесет вступительное слово в пользу учения Колума Килле? — спросила Хильда.

Настоятельница не скрывала, что следует учению церкви Колума Килле и не согласна с доводами Рима. В младенчестве Хильда приняла крещение от римлянина Паулина, присланного из Кентербери для обращения нортумбрийцев к Христу и Риму. Но только Айдан, первый праведный миссионер с Ионы, преуспевший в обращении Нортумбрии, там, где потерпел неудачу Паулин, только он убедил Хильду принять служение церкви. Такова была ее склонность к благочестию и учению, что Айдан посвятил ее в сан настоятельницы некоей обители в Херутее. Семь лет спустя по приверженности своей к вере поставила она новый монастырь под названием Стренескальк, то есть «большой дом на берегу моря». Под ее руководством вырос здесь целый город великолепных зданий. Нортумбрия никогда еще не видела столь грандиозных сооружений. И теперь на Стренескальк смотрели как на один из оплотов христианства в королевстве. По славе его король Освиу выбрал сию обитель местом для диспута между последователями Ионы и последователями Рима. Колман самодовольно сложил руки на груди.