Квинквирема Гамилькара, «Библос», без помех огибала фланг битвы — ее размеры отпугивали римские галеры, не решавшиеся атаковать врага. «Библос» был окружен карфагенскими триремами, пребывавшими в явной растерянности. Сумев уклониться от гибельного штурмового трапа римлян и наблюдая за судьбой тех, кому не повезло, они воздерживались от столкновения с врагом. Гамилькар испытывал острое чувство стыда, видя страх и нерешительность соплеменников.

Даже на расстоянии мили посланник различал силуэт «Мелкарта», выделявшегося своими размерами среди других галер. Центр карфагенского строя был полностью уничтожен, и флагман разделил участь остальных кораблей. Картина разгрома привела Гамилькара в чувство, заставив трезво оценить сложившуюся ситуацию с точки зрения главнокомандующего. Сражение проиграно. С горечью и стыдом Гамилькар был вынужден признать, что остатки флота может спасти лишь один приказ. Проглотив стоявший в горле ком, он отдал команду к отступлению, проклиная адмирала, который в очередной раз привел сыновей Карфагена к поражению.

Гиско взревел от бессильной ярости, когда карфагенские воины покинули главную палубу, оставив адмирала в окружении десятка телохранителей. Едва сдерживая себя, он смотрел, как боевой клич пунийцев сменяется приглушенными возгласами паники и взглядами, направленными назад, — солдаты искали пути к отступлению. Гиско видел, как упал Халил, громадная фигура которого была хорошо различима в суматохе боя. И сразу же прозвучал приказ к наступлению — центурион вновь принял командование над своими людьми. Победа ускользнула от Гиско после того, как римляне сумели перестроиться и закрыть брешь. И это все заслуга одного человека — того, кто бежал по штурмовому трапу в решающий момент битвы.

«Мелкарт» уже не спасти, но за победу еще можно сражаться; в первую очередь адмирал должен избежать пленения. Гиско приказал двум телохранителям спустить на воду шлюпку и держать ее у борта, приготовившись к бегству; он понимал, что теперь это неизбежно. На борту флагмана его удерживало единственное желание — отправить одного человека в царство Гадеса. Того, кто стал причиной его поражения, капитана «Аквилы».

Аттик вместе со своими людьми радостными криками приветствовал отступление врага. Карфагеняне разделились на две группы, бросившись на бак и на корму и ища убежища в трюме. Следя за хаотическим бегством, капитан обратил внимание на неподвижную группу у дальнего поручня. Не больше дюжины, во главе с командиром. Аттик сразу же узнал его, хотя с их предыдущей встречи минуло несколько месяцев. Именно этот человек преследовал «Аквилу» в Мессинском проливе, и Аттик понял, что командир флагмана был адмиралом карфагенян.

Аттик прокричал вызов карфагенянину, и оставшиеся моряки «Аквилы», увидев, в чем дело, собрались вокруг капитана. Гиско сам внимательно осматривал палубу, и громкий голос Аттика привлек его внимание к человеку, которого он искал в суматохе битвы.

— Ты! — прорычал Гиско.

На мгновение их взгляды встретились, и взаимная ненависть прочно связала их друг с другом. Перед мысленным взором адмирала промелькнули картины поражения при Агригенте, унижения в Мессинском проливе и сегодняшнего разгрома флота. Аттик вспоминал резню при Бролиуме, ловушку в Липаре и клятву, которую он дал центуриону насколько недель назад.

С громкими криками противники бросились вперед, и остальные без колебаний последовали их примеру. Враги встретились в центре палубы, сойдясь в рукопашном бою. В жестокой схватке численный перевес оказался на стороне моряков «Аквилы», и через несколько секунд исход боя был уже предрешен.

Аттик и Гиско сражались в самой гуще схватки, а их ярость превратила поединок в беспорядочную драку; горя нетерпением, они обрушивали друг на друга мечи, словно дубинки. Агрессия, гнев и ненависть взяли верх над искусством фехтования. Сила Гиско, закаленная тридцатилетним опытом, противостояла быстроте реакции молодого противника.

Аттик опомнился первым и усилием воли попытался унять неконтролируемую агрессию. Рука, державшая меч, устала отражать бесчисленные атаки Гиско, и Аттик внезапно сделал шаг в сторону, чтобы дать себе передышку. Этот маневр обманул адмирала, который вновь попытался атаковать, но Аттик снова уклонился, пытаясь вывести карфагенянина из равновесия.

В бессильной ярости Гиско зарычал. Римский капитан продолжал уклоняться от его меча, и теперь ход поединка определяла быстрота реакции молодого человека. Адмирал понял, что еще десяток ударов, и схватка неизбежно будет проиграна. Почувствовав, как слабеет рука, он быстро взял в себя в руки и впервые отступил; от него не укрылось выражение торжества, появившееся на лице римлянина. С яростным ревом, отразившим жгучую ненависть адмирала к врагу, которого он никогда не сможет победить, Гиско схватил стоявшего слева телохранителя и швырнул в римского капитана.

Аттик инстинктивно отреагировал на неожиданную атаку карфагенянина, выведенного из равновесия внезапным толчком. Капитан мгновенно выставил вперед меч, и телохранитель не смог уклониться от смертоносного лезвия — на встречном движении гладий глубоко вонзился ему в грудь. Аттик, на которого карфагенянин обрушился всем своим весом, рухнул на палубу, хотя враг к этому моменту был уже мертв. Капитан оттолкнул тело карфагенянина и повернул лезвие меча, пытаясь освободить оружие; струя теплой крови обагрила его ладонь. Вскочив на ноги, капитан занял оборонительную стойку и приготовился к продолжению схватки. Аттик ожидал увидеть адмирала прямо перед собой. Прошло больше секунды, прежде чем он понял, что враг бежал.

Гиско бросился к поручням и, не останавливаясь, прыгнул за борт. Пролетев десять футов, адмирал упал среди волн; высота, с которой он спрыгнул, и тяжелые доспехи увлекли его глубоко под воду. Сделав энергичный гребок, Гиско вынырнул на поверхность, выплевывая соленую воду. Сильные руки подхватили его под мышки и одним движением втащили в лодку. Затем двое телохранителей взялись за весла, и лодка стала удаляться от карфагенского флагмана. Откашлявшись, Гиско выпрямился и оглянулся на поручни, через которые он только что перепрыгнул. Там стоял римский капитан с искаженным от ярости лицом. Адмирал, испытывавший точно такие же чувства, ощутил, как его захлестывает новая волна гнева.

— Будь ты проклят, римлянин! — крикнул Гиско. — Мы еще встретимся…

— Лучники! — во второй раз рявкнул Аттик, задыхаясь от бессильной ярости.

Командир карфагенян ускользал, этот злодей из злодеев, устроивший резню при Бролиуме и поставивший на колени сицилийские легионы. Аттик обшаривал взглядом море, ища римскую галеру, способную перекрыть карфагенянину путь к спасению. Затем повернулся и попытался найти на палубе лучников. Никого. Он снова посмотрел на лодку, наблюдая, как трое пассажиров подают знаки карфагенской триреме, не участвовавшей в сражении. В ответ на призыв о помощи судно изменило курс. В раздражении Аттик швырнул меч на палубу, почти не слыша громких победных криков, доносящихся со всех сторон с римских галер.

Дуилий медленно шел по штурмовому трапу, внимательно вглядываясь в открывавшуюся перед ним картину побоища. Ему еще не приходилось бывать на поле битвы, и вид смерти мгновенно развеял возбуждение и радость победы. Консул с трудом сглотнул подступивший к горлу ком, стараясь ничем не выдать своих чувств. Вонь была невыносимой: воздух пропитался запахом крови, вспоротых кишок, обуглившегося дерева и человеческой плоти. Римляне — легионеры, моряки, морские пехотинцы и преторианцы — лежали вперемежку с карфагенянами, и общая судьба объединила их в этой кровавой победе.

Римский центурион Капито лежал на палубе, а один из легионеров обрабатывал его рану. Рядом лежал огромный нубийский воин с серым от шока лицом, прижимавший к себе окровавленный обрубок руки.

У мачты стоял капитан Переннис в окружении остатков своей команды, людей, которые перебежали по «ворону» на вражескую палубу, чтобы закрыть брешь в боевом порядке легионеров, и решили исход битвы за флагман карфагенян. Капитан отдавал распоряжения помощнику — установить контроль над карфагенским кораблем и освободить всех рабов в трюме.