— По Кастл-стрит скачет какой-то парень, словно дьявол наступает ему на пятки, — объявил он на своем корнуоллском кельтском, на котором всегда разговаривал с коронером, чья мать была валлийкой; от нее тот и научился этому языку.

— Почему ты не можешь разговаривать цивилизованно, а не на этом варварском наречии! — прохныкал клерк по-английски. Он был коротышкой, и такие превосходные мозги оказались заключены в весьма жалкое тело. Маленький, горбатый, хромоногий, с узким, словно прищемленным лицом и срезанным подбородком… То, что его лишили духовного сана из-за того, что он якобы приставал с непристойными предложениями к ученице в Винчестере, сделало его не самым приятным человеком на свете. Гвин, не обращая на него внимания, смахнул с усов хлебные крошки и снова обратился к Джону де Вольфу.

— Я его знаю, это управляющий имением из Клист Сент-Мэри. Бьюсь об заклад, он скачет сюда.

Коронер с омерзением оттолкнул пергамент, с радостью цепляясь за возможность прекратить урок.

— Там уже много недель ничего не случалось, — пророкотал он. Будучи первым коронером Девона, назначенным меньше трех месяцев назад, он должен был рассматривать случаи внезапных смертей, убийства, несчастные случаи, серьезные нападения, изнасилования, пожары, найденные клады, ловлю королевской рыбы и массу других юридических случаев, в основном связанных со сбором средств для короля Ричарда, чтобы помочь ему расплатиться за дорогостоящие войны во Франции, а также выплатить солидный выкуп королю Генриху Германскому, пленившему Ричарда по пути домой из крестового похода.

Гвин не ошибся, потому что скоро на узкой винтовой лестнице, ведущей из караульного помещения, загрохотали шаги. Дерюга, висевшая на двери, чтобы хоть чуть-чуть уберечь комнату от сквозняков, отлетела в сторону, и внутрь вошли двое. Первый был воин в толстой кожаной куртке и круглом железном шлеме, второй — тощий человечек с заячьей губой, в запыленном саржевом плаще.

— Ты опоздал, Гэбриэл, эль весь кончился! — пошутил Гвин, ухмыляясь другу, сержанту из замковой охраны. Старый седой солдат прикоснулся к шлему, приветствуя де Вольфа, которого очень уважал, как закаленного воина.

— Этот человек хочет сообщить о насильственной смерти. Его звать Эйлмер, управляющий из Клист Сент-Мэри.

Управляющий следил за имением, устанавливал очередность работ для бейлифа и был вроде старосты в деревне. Он впервые имел дело с этим новомодным делом — коронером — и смотрел на чиновника одновременно с любопытством и беспокойством.

Перед ним за трехногим столом сидел мужчина такой же высокий, как Гвин, но не такого массивного сложения, одетый в простой черный мундир, подходивший по цвету густым черным волосам, падавшим на воротник, и темной щетине на длинном сухощавом лице. Тяжелые черные брови нависали над глубоко посаженными глазами; крючковатый нос и слегка ссутулившаяся фигура делали его похожим на большую хищную птицу. Эйлмер уже был наслышан о нем, а теперь понял, почему его называли в армии «Черный Джон».

— Ну, что там такое? Нечего стоять, раззявив рот! — рявкнул коронер.

Управляющий вернулся к действительности и торопливо описал, как сегодня утром у дороги нашли израненного мужчину, который меньше часа назад умер. На него наткнулись двое жителей деревни, которые шли, чтобы починить овечьи загоны по ту сторону леса. Один тут же побежал назад в Клист и поднял там шум, но больше ничего не нашли, и бейлиф немедленно отправил Эйлмера в Эксетер, чтобы известить коронера.

— Мы слышали, что тотчас же должны сообщать вам обо всех смертях, коронер, — серьезно сказал он. — Как мы поняли, тело даже нельзя трогать.

Он произнес это так, словно это было самое маловразумительное распоряжение на свете, но де Вольф кивнул.

— Вы поступили правильно, управляющий. Вам известно, кто этот человек?

Эйлмер помотал головой.

— Совершенный незнакомец, шел по дороге. Бог его знает, откуда или куда он направлялся. Не местный, это уж точно.

В то самое время, когда управляющий вел свой рассказ, небольшая группа мужчин сидела на корточках вокруг затухающего костра на лесной поляне, в нескольких милях от Клист Сент-Мэри. Они были растрепаны и неухожены, некоторые одеты в лохмотья, и все выглядели голодными — жалкая шайка разбойников, сбившихся вместе только из-за своей ненависти к властям и страха перед девонширскими законниками. У каждого из этих девятерых имелась своя причина стать лесным изгоем — одни сбежали из тюрьмы, кто перед судом, кто после приговора, не дожидаясь, когда его отправят на виселицу. Побеги совершались нередко, потому что тюремных стражей всегда можно было подкупить, а общины частенько стремились сэкономить расходы на питание, пока осужденные дожидались казни. Кто-то, совершив преступление, искал убежища в церкви, а потом решал отречься от родины. Коронер выслушивал их исповедь и отправлял их, одетых в дерюгу, в порт, чтобы посадить на первое же судно, уходящее прочь из английского королевства. Но, стоило им завернуть за первый поворот на дороге, многие такие отрекшиеся выбрасывали деревянный крест, который обязаны были нести, и растворялись среди деревьев — становились изгоями. Еще кто-то просто убегал, если его обвиняли в совершении преступления, неважно, виновен он был или нет.

Многие люди не доверяли суровому правосудию, свершавшемуся в имениях, графствах или королевских судах, а другие точно знали, что их осудят, и поскольку наказанием за большинство преступлений служила смерть, они выбирали себе прибежище в лесах или на диких болотах. Если подозреваемый четырежды не откликался на вызов в суде графства, он объявлялся вне закона и становился «волчьей головой» — иными словами, любой мог вполне правомочно убить такого человека и, как и за волка, потребовать вознаграждения в пять шиллингов, если принесет голову изгоя шерифу.

Шайка поддерживала свое существование, нападая на путников на дорогах между Клист Сент-Мэри и Хонитоном. Кроме того, они воровали овец и домашнюю птицу в близлежащих деревнях. Кое-кто даже зарабатывал пенс-другой, работая на полях в некоторых деревнях, где старосты закрывали глаза на труд изгоя, если в нем возникала необходимость. Эти люди жили в лесу, спали в шалашах или в норах, которые выкапывали на склонах холмов и на берегу реки, воровали еду на уединенных фермах или покупали ее за деньги, отнятые у прохожих.

Сегодня они собрались вокруг двоих мужчин, напавших на большой дороге на торговца вразнос и ограбивших его, и хотели посмотреть на украденное.

Среди этих людей не было духовной общности, они не делились добычей и, в отличие от больших шаек, не имели настоящего вожака. Наворованное каждый оставлял себе, а те, кому не повезло, ходили голодными. Но любопытство — великая вещь, и всем хотелось взглянуть, что сумели сегодня добыть Герваз Йовиль и Саймон Клейвер.

— Пришлось здорово треснуть ублюдка, — пробурчал Герваз. — Он сильно отбивался. — Разбойник развязал мешок и вытряхнул содержимое на землю.

— Что это за мусор, Господи, прости? — разозлился Саймон, поковыряв ногой маленькие коробочки и свертки. В мешке, кроме относительно чистой рубахи, пары нижнего белья и штанов, только и были что странные свертки.

— Вы вроде говорили, он торговец? — фыркнул один из грабителей. — И где же его барахло?

— У него еще в кошельке двадцать пенсов, — огрызнулся Саймон, оскорбленный насмешливым отношением товарищей. — Я взял кошелек, а Герваз ухватил мешок.

— Стало быть, тебе повезло, — хмыкнул кто-то. — То, что в мешке, не стоит и полпенни!

Герваз задумчиво посмотрел на разбросанные по земле свертки, замотанные в ткань, и начал их перебирать. Его внимание привлекла небольшая деревянная шкатулка, обернутая в тонкую кожу. Он развернул ее и с любопытством стал изучать небольшую полоску пергамента. Саймон с подозрением смотрел через его плечо.

— Думаю, если я смогу пробраться в город, мне удастся выручить за это несколько пенсов, — сказал Герваз с напускной беспечностью, бросил Саймону одежду и начал запихивать свертки обратно в мешок. — Это ты забери себе. Тебе чистая одежка не помешает, очень уж от тебя воняет.