Он повел Пичарда по комнате, спотыкаясь под его немалым весом, с трудом спустился по лестнице и выволок монаха на свежий воздух. Пичард поднял голову, сощурился, глядя на светлеющее небо, и его губы тронула улыбка. Он отпустил плечи Джеффри и прислонился к стене.

— Может быть, ты и прав, — сказал он. Джеффри заметил, что на лицо монаха возвращаются краски. — Здесь я чувствую себя лучше.

— Дыши глубже, — посоветовал Джеффри. — И сядь на лавку рядом со своим товарищем.

Тот услужливо подвинулся, давая Пичарду место, и пробормотал что-то про тех, кто пьет больше, чем следует, перед долгим путешествием. Пичард не стал его поправлять. Он сидел, закрыв глаза и наслаждаясь утренним солнцем, и чувствовал, что к нему возвращаются силы.

Джеффри скоро надоело стоять на одном месте, и он прошелся до конца улочки. Там остановился, глядя на солнечные лучи, косо падавшие на пыльную дорогу. По всему городу звонили колокола, улицы сделались оживленными. Внезапно из-за угла с грохотом выкатилась повозка, с которой сыпались фрукты. Возницы не было, за повозкой бежали люди и кричали тем, кто впереди, чтобы ее остановили. Но Джеффри вряд ли смог бы удержать понесшую лошадь, и он совершенно не собирался рисковать жизнью, хватаясь за вожжи: существовала опасность, что он попадет под колеса или лошадь растопчет его копытами. Он прижался к стене, и повозка прогрохотала мимо. Прямо возле лавки, на которой сидели Пичард и толстый монах, у повозки треснула ось.

Она накренилась, а потом с оглушительным треском рухнула набок. Лошадь споткнулась и упала на колени, громко заржав от боли и ужаса. Во все стороны полетели фрукты, к ним кинулись люди, стараясь подобрать как можно больше, пока не появился хозяин. Джеффри побежал к лавке и в ужасе остановился.

Or повозки отломился кусок, похожий на копье, и насквозь пронзил гревшегося на солнышке Пичарда. Рядом с ним сидел, распахнув рот, потрясенный толстый монах. По его мясистому лицу текли струйки пота. Джеффри увидел, что монах не пострадал, и обернулся к Пичарду.

Бенедиктинец был мертв. Он сидел в позе, в которой оставил его Джеффри, с закрытыми глазами, и на губах его играла удовлетворенная улыбка. Рыцарь отшатнулся, в голове бушевал вихрь мыслей. Что это — ужасное совпадение? Или проклятье Барзака на самом деле действует? Он дрожащей рукой потер лицо, не зная, во что верить. Пичард погиб. Петр умер. Реликвия исчезла, вернулась в Братство, и Джеффри надеялся, что там ее сумеют сохранить, чтобы она больше никогда не губила жизни хороших людей.

В маленьком домишке, в бывшем еврейском квартале города, Марк снял с шеи небольшой кожаный мешочек и протянул его Юлию. Юлий с улыбкой взял мешочек, ослабил завязки и заглянул внутрь. Потом потряс, и на его ладонь выпал кусочек дерева длиной с палец.

— Я прослежу, чтобы она добралась до Рима, — пообещал Юлий, положив реликвию обратно в мешочек и засунув его в свою суму. — Пичард был жадным и продажным, он мог бы сплавить ее первому попавшемуся бесчестному торговцу реликвиями, предложившему хорошие денежки, но я не подвержен подобным слабостям.

— Смотри, чтобы с тобой этого не случилось, — предостерег его Марк, упав на колени. Внезапно им овладела странная вялость. Реликвия была готова забрать свою третью жертву, и Марк знал — если Юлий не сумеет доставить ее в Рим, где реликвию спрячут в самые глубокие подвалы вместе с мощами святых, то будут еще жертвы. К проклятью Барзака следовало отнестись серьезно, и Петр был прав, устроив так, что реликвию заберут из города. Он просто выбрал не того человека. Какая удача, что рядом оказался Юлий, сумевший дать совет и предложить помощь. — А теперь иди.

— Я уже ушел, — сказал Юлий, взяв дорожный мешок и направляясь к двери. — Допей вино, которое я тебе принес, прежде чем пойдешь и расскажешь братьям о нашем успехе. Оно подкрепит тебя, ты что-то очень бледен.

Марк взял предложенный кубок и осушил его. В это время Юлий выскользнул за дверь и запер ее за собой. Марк вздрогнул, услышав, как в замке поворачивается ключ. Он с трудом встал на ноги и дотащился до двери, подергал ее и понял, что она не откроется. Странно, почему Юлий запер дверь, хотя сам только что велел ему пойти к братьям и рассказать им, что произошло. Марк покачнулся. Кружилась голова, его тошнило. Он вернулся к столу, где стоял нетронутый кубок Юлия. И тогда Марк понял.

Юлий отравил его и запер в этой отдаленной лачуге, чтобы никто из Ордена не узнал, что он натворил. Но почему? Марк отдал Юлию реликвию добровольно и охотно. Он рухнул на пол — ноги сделались, как ватные, и больше не держали его. Ответ на этот вопрос тоже очевиден: вовсе не у Пичарда, а у Юлия были сомнительные побуждения. Юлий собирался воспользоваться реликвией для своих собственных целей.

Взор Марка застлало пеленой, он больше не чувствовал ног. Если бы Юлий не отравил его, умер бы он или нет? Он прикасался к реликвии, когда выкрал ее у Пичарда, чтобы убедиться в ее подлинности, и сам подписал себе приговор. Но случилось бы это или нет? Проклятье Барзака не имеет никакого отношения к решению Юлия совершить убийство. Или имеет? Закрыв глаза, Марк подумал о том, сколько еще людей погибнет, пока реликвия доберется до Рима. И улыбнулся. Одним из них будет Юлий, потому что прикоснулся к ней своими нечестивыми руками. Но сколько еще?

И тут его накрыла тьма.

Грузовое судно скользило по зеркальной речной глади. Оставалось пройти последние полмили. Единственный парус был спущен — течения хватало, чтобы корабль добрался до места стоянки у причала. Короткое и приземистое судно под названием «Мария и Младенец Иисус», нагруженное бочонками с вином из Анжу и сушеными фруктами из Прованса, низко сидело в воде. Погода на обратном пути из Сен-Мало была хорошей, не то, что по дороге туда. Тогда шкипер боялся, что не доберется живым до гавани со своим грузом девонширской шерсти и тканей из Эксетера. Торгилс, хозяин судна и его капитан, клялся, что это будет последний рейс сезона.

Действительно, в ноябре уже опасно пересекать Ла-Манш. После того, как судно разгрузят в Топсхеме, он отведет «Марию» на несколько миль назад, в Долиш, и оставит ее на приколе для ремонта, а сам до Пасхи будет жить в своем прекрасном новом доме, с молодой светловолосой женой. Эта мысль согревала его, несмотря на промозглый туман, висевший над рекой, хотя боль в суставах напоминала, что он стареет — на двадцать лет старше, чем прелестная Хильда.

Судно степенно скользило с приливной волной. Торгилс склонился над рулевым управлением, следя, чтобы нос судна уперся в причал именно там, где положено. Он посмотрел налево и увидел бескрайние болота, простиравшиеся до далеких низких холмов. А если взглянуть назад, то почти можно увидеть Долиш и вообразить себе теплые объятия Хильды…

Впереди тянулась река, быстро сужавшаяся и через пять миль вверх по течению достигавшая Эксетера. По правому борту лежала деревня Топсхем со своими гостеприимными пивными и борделями, хотя в последнее время он в них и не нуждался.

Шкипер посмотрел вниз, где его команда из шести человек уже выстраивалась вдоль фальшборта, чтобы пропеть традиционный благодарственный гимн Святой Деве за то, что они сумели вырваться из опасных объятий моря. На этот раз рядом с ними стоял и единственный пассажир.

Странный он человек, этот Роберт Бландус, размышлял Торгилс, вслушиваясь в достигшее своего крещендо пение, пока тупой нос «Марии» прижимался к причалу. Появился в последнюю минуту, как раз, когда они собирались отплывать из Сен-Мало. Шкипер заметил, что Бландус то и дело оглядывался на кипящую суету причала и заметно расслабился, лишь когда расстояние между кораблем и берегом увеличилось. Торгилс подозревал, что пассажир либо бежал от закона, либо обзавелся неподходящими знакомыми, которые его разыскивали. Но шкипера все это не касалось, а серебряных английских и французских монет, предложенных Бландусом за проезд, оказалось вполне достаточно, чтобы Торгилс принял его на борт, не задавая лишних вопросов.