— Должно быть, она любила его, — заметила тряпка.

— Конечно, любила, — ответила кастрюля, — но, подсчитывая стоимость похорон, Эвелина увидела, что ее одежда будет стоить в три раза дороже, чем та сумма, которая он ей на это отрядил, — и все же она горевала, когда он умер.

— Вы почти убедили меня, — сказала тряпка, — что хорошая женщина, любящая своего мужа, может утешиться, потеряв его.

— Увы, это так, друг мой, — сказала кастрюля, — Иногда овдовевшая жена чахнет, заболевает и вскоре умирает, пожалуй, даже и естественной смертью, — но порой руку ее направляет чудесная, Богом дарованная смелость, и она кончает с собой. Но кто-то, подобно Эвелине, находит покой и утешение («Вознесем хвалу Господу!» — пробормотала тут тряпка) при мысли о том, что какие-то вещи не нужно делать теперь, когда его не стало. Так что, хоть облако печали и окутывает ее, она ощущает в этой тени некую дружескую доброту.

— А что же мистер Кеддл? — спросила тряпка, чувствуя, как червь затягивает ее глубже под землю. — Доволен ли он своим теперешним положением так же, как она — своим?

— Абсолютно, — ответила кастрюля, — ибо он окружен собственными приятелями — комьями земли — и уже назвал одного бойкого сороконога братом.

— И кресло так и будет стоять у окна, а кашу никогда больше не приготовят, — заключила тряпка.

Как-то зимним утром в церкви святого Николая, что в Мэддере, готовились к святому причастию.

Это событие мало для кого что значило, за исключением, пожалуй, пастора, клирика Пима да жившей под алтарем мыши.

Пиму вменялось в обязанности вставать по утрам, до начала службы, и растапливать печи, причем покидать постель приходилось в тот час, когда он особенно любил в ней оставаться. В чем заключался смысл обряда, Пим не имел ни малейшего представления.

Даром что церковный клирик, он никогда не был у причастия, ибо имел привычку, собрав приношения и захватив свою шляпу, на цыпочках покидать церковь.

Но это рождественское утро оказалось исключением, ибо мистер Томас Такер, пастор, поймал Пима у самой двери, завел в ризницу и заставил кое-что выслушать. Тогда-то Пим и услыхал такую необыкновенную историю об этом празднике, что, обладая пытливым умом, обещал мистеру Такеру, что теперь-то обязательно отведает от святых даров.

Когда мистер Такер разъяснил ему значение ритуала, Пим сделал необходимые приготовления. Он обнаружил, что в церкви холодно, ибо огонь, разведенный им с великими трудами, погас, и Пим был рад немного размяться, для чего вернулся в ризницу и принялся бить в колокол.

Согревшись, Пим вышел из церкви посмотреть, что происходит снаружи, пока мистер Такер прикорнул в кресле. Тяжелые холодные тучи и застывшая в воздухе тишь говорили о том, что вот-вот пойдет снег. Он смотрел по сторонам, сунув руки под полы пальто, и, словно в ответ на его думы, большая снежинка опустилась на дорожку и почти сразу растаяла.

Подняв глаза от исчезнувшей снежинки, Пим увидел мисс Джаретт и миссис Патч, двух старых женщин, которые, приближаясь к нему, трещали как сороки. Он был все еще полон той необыкновенной историей, которую поведал ему мистер Такер, ибо, сколько бы он ни тряс головой, избавиться от нее не мог. Снежинка, с которой он хотел посоветоваться, растаяла слишком скоро, так что две старых женщины показались ему более надежными слушательницами.

Пим был не такой человек, чтобы все хранить в себе. Услышав удивительную новость, он спешил поделиться ею с первым встречным, касалась ли эта новость дурного обращения со служанкой, украденного у фермера Толда гнезда с яйцами или очередного лондонского пожара.

— Мистер-то Такер что мне говорит, — сказал Пим, обращаясь к мисс Джаретт, — Господь-то Бог, творец мира, которого пьянчуги зовут Христом перед тем, как пабу-то закрыться, он, оказывается, превращается в те корки от мистера Джонсона, что вы едите у алтаря.

Мисс Джаретт поскорее поднесла муфту ко рту, чтобы не прыснуть, а миссис Патч выразительно подмигнула, словно прекрасно знала об этих чудесах, хотя на самом деле хотела лишь намекнуть мистеру Пиму, что момент для пояснений не совсем подходящий.

Мисс Джаретт, едва скрывающая свое веселье, приложила палец к губам и вместе с миссис Патч проследовала мимо клирика, бросив ему шепотом, чтобы он последил за своими словами, ибо приближается мисс Петтифер.

Пим отступил в сторону, пропуская помещицу, шествовавшую с серебристой сумочкой в руках. Уважительно притронувшись к шляпе, он сообщил мисс Петтифер, что, по его мнению, снег пойдет еще до темноты.

— Разве вы не видите, Пим, — грубовато ответила миссис Петтифер, — что снег уже идет?

Пим взглянул в другую сторону, ибо когда-то у него был друг, которого звали Джон Тул. У них обоих, когда Джон был еще жив, было в обычае встречаться под вечер возле луга, обмениваться замечаниями о погоде, а потом медленно и задумчиво направляться в Кабак. В кабачке, не имея при себе много денег, они распивали жбан пива на двоих, чтобы их заказ выглядел солидным.

Джон Тул повесился, и теперь Пим качал головой на его могиле.

Поскольку мисс Петтифер, как бы поздно она ни являлась, всегда требовалось время на то, чтобы поправить вуаль, попрыскать духами на платочек и преклонить колени, у Пима не было нужды торопиться в церковь. Заложив руки за спину, он наклонился над могилой.

— Джон, — произнес Пим, — я тут такое услыхал, что животик надорвешь, — Бог-то Всевышний в нашей церкве превращается в черствую корку.

— Вот так история, — донесся приглушенный голос из-под земли, — а как погода там, наверху?

— Снежинки падают, большущие, что твои перья, — сообщил Пим, нисколько не удивившись тому, что друг его говорит о таких приземленных вещах, — ага, как перья, но сразу тают.

— Так я и мекал, — отозвался погребенный Джон, — а теперь спрошу-ка тебя кой-что в рассуждении погоды.

— Давай спрашивай, Джонни, — ответил Пим.

— Если тебе выпадет удача, — сказал приглушенный голос, — перекинуться словечком с той хлебной коркой, нашим Господом в небесах, попроси его, значит, присмотреть за Джонни Тулом в последний день, потому как с меня довольно и того места, где я сейчас. Спину ломать тут не надо, тишь да гладь сплошные, и много разных смешных историй мы, кости, друг другу рассказываем.

Пим вздохнул. Он дважды кивнул могиле, повернулся и направился к церкви. Мистер Такер, уже облаченный, стоял в ризнице, а перед ним преклонила колени миссис Петтифер в своем черном меховом палантине.

Пим торжественно ударил в колокол; потом проследовал к своему месту и стал на колени. Услышанная им чудесная история о претворении Божества в хлеб святого причастия устрашила его, и все-таки он хотел задать вопрос, волновавший Джона Тула.

Беспокоило его и другое. Он вспомнил, что не далее, как прошлым вечером его жена Джейн ругала хлеб от мистера Джонсона за то, что у нее от него болит грудь. А что, если Бог и на него нашлет боль? Пим был мрачен.

Когда подошла его очередь, он встал на колени у алтарного ограждения рядом с миссис Патч. Его трясло. Ему был настолько страшно за последствия акта поедания святого хлеба, что, когда он собрался положить облатку в рот, часть ее отломилась и упала на пол.

Как только служба закончилась и мистер Такер ушел, Пим медленно и боязливо возвратился к алтарю. Съесть так много хлеба от мистера Джонсона и так много своего Творца было ужасно, но уронить часть Его на пол было еще хуже.

После того, как он съел Бога, Пим задумался, на что Бог похож. Он предположил, что Бог отчасти напоминает владельца деревенского кабачка. Мистер Хукс, владелец, был похож на судью и вполне мог сойти за творца всех людей.

— Ты взаправду вытащил меня из огромадной бочки и положил в махонькую чашку, — произнес Пим, — и когда настанет мне помереть, Ты вытряхнешь меня из нее обратно в прах, откуль я пришел. Так все говорят. Но ежели я, значит, съем Тебя после завтрака и стану таким же важным, тут-то моему счастью и конец. Очень даже возможно, — продолжал Пим, не отводя взгляда от упавшего на пол кусочка, — что Тебе не особо-то понравилось, когда бестолковый Пим уронил Тебя на церковный коврик. Негоже этак-то падать святому хлебу. Я ведь кто? Червяк, а Ты — тот, кто сотворил весь круглый мир, моря и старый Мэддерский холм. Не годится Пиму идти на небо без Джонни-то Тула. Может, дозволишь нам жить тут веселой семейкой? Некоторым ведь конец сразу приходит, некоторые скрючиваются и заживаются на свете, как старый Баркер, но все идут в прах.