— Может, и так, — воскликнул псалтырь, — но все равно приятнее, когда до тебя дотрагиваются красивые руки, а не опухшие старушечьи колени.

— Прекратите насмешки, — приказала другая, — и знайте, что как бы вы ни вели себя в сем святом месте, я, по крайней мере, знаю о своем долге перед Богом и долге перед мистером Спердлом. Я стану молиться за мистера Спердла. Я сделаю ему все добро, что в моих силах. Я исправлю грехи плоти; я зажмурю глаза, если по несчастливой случайности Нелли войдет сюда помолиться. Я стану добродетельным правым коленом мистера Спердла, дабы он возвысился.

— Вы слыхали, — сказал на это псалтырь, который, будучи ветреным по натуре, был не прочь посплетничать, — что на последнем церковном совете мистер Спердл был назначен церковным старостой, и что на счету старосты лежит тридцать фунтов, которыми он как главный староста может распоряжаться словно своими деньгами, и что сегодня он придет сюда проверить, какую мебель следует обновить, а какую — оставить?

Не успел псалтырь вымолвить эти слова, как в церковь вошел мистер Спердл.

Когда дело коснулось денег, церковь святого Николая превратилась для него в прибыльное поле, так что мистер Спердл охотно пересек травянистый холм, миновав своих поросят, ищущих желуди под большим дубом, и быстро вошел в церковь.

Первой скамьей, которую мистер Спердл оглядел — чтобы проверить, нужно ли что-нибудь для ее удобства — была его собственная скамья.

Так случилось, что в тот день крепким рукам мистера Спердла нечего было делать дома, и он решил употребить эти руки на то, чтобы вынести разный мусор из церкви, собрать его в кучу и сжечь.

На своей скамье мистер Спердл увидел подушечку для колен и псалтырь. Он взял псалтырь и с гордостью и удовольствием осмотрел его золотой обрез. А подушечку, потрепанную и набитую обыкновенной соломой, он вынес из церкви и бросил в огонь.

Люди — не единственные существа в мире, любящие поболтать; есть и другие, которых занимает происходящее и кто любит вставить свое словцо.

Некоторые места больше других приспособлены для того, чтобы сказать пару добрых слов о соседях. И, возможно, одно такое место — уединенное и безмолвное в силу своего назначения — наиболее подходит для рассказывания безобидных историй. Это тихое место — деревенское кладбище.

Можно сказать, что для того, чтобы доставить полное удовлетворение, любой разговор должен быть последним. Даже самый легковесный и легкомысленный из всех беседующих знает, что если он хочет, чтобы его слушали с интересом, то тема должна отдавать могилой, а шутки — разложением.

Если разговор происходит снаружи, хорошо, чтобы не дул ветер; нет лучшего времени послушать историю, чем полночный час тихой зимней ночи, и лучшего места, чем небольшое поле, где погребены мертвые.

Деревенские обитатели в этот час уютно устроились в своих постелях, и только ночной горшок, сова да лиса снаружи. Зимняя ночь лучше для кладбищенской беседы, чем летняя. Ибо летом рассвет бежит по пятам уходящего вечера так быстро и петух фермера Толда начинает голосить так рано, что даже кладбищенский тис — который никогда не дремлет — не успевает перекинуться словечком с поджарым котом, как уже нахальное солнце вламывается между ними со своими разноцветными лучами…

Однажды в зимнюю ночь, когда большие часы в гостиной старой мэддерской фермы Холл пробили полночь — обратив мышей в бегство, — медяница, очнувшись от зимней спячки и решив, по причине непривычной мягкости погоды, что наступила весна, будучи по природе существом пытливым и скорым на новые знакомства, выползла на мэддерское кладбище.

Ей хотелось, неожиданно очнувшись от сна, послушать какую-нибудь скорбную деревенскую историю, от которой бы она снова впала в меланхоличную спячку, уже до конца зимы. Она чувствовала себя непринужденно и в безопасности, ибо ее место жительства — ночью защищенное от грубых мальчишек призраками умерших, а днем — хмурым могильщиком, — вполне отвечало ее безобидным нуждам.

Ночь, когда медяница проснулась, стояла теплее не бывает; ветры, еще пару дней назад буйные и шумные, улеглись и затихли. Едва раскрыв глаза, медяница задумалась, к кому первому обратиться. У старой осыпающейся стены валялась, например, выброшенная из могилы половинка черепа, где-то двухсотлетней давности. С этим черепом медяница дружила прошлым летом, но вскоре он ей наскучил, ибо без конца рассказывал о том, что происходило в его дни, а происшествий тогда было немного; еще он любил раз за разом рассказывать о том, как навлек беду на одну молодую женщину по имени Бесси, и как его лишил всего имущества несправедливый эконом покойного лорда Сассекса.

Медяница тихо проползла мимо черепа, надеясь, что он ее не услышит, и, остановившись, чтобы приободрить крысу, устраивающую гнездо в могиле мистера Баркера, осторожно двинулась вперед сквозь траву и сухие стебельки крапивы, которые щекотали ей брюшко и только подхлестывали ее желание завести интересное знакомство.

Для того, чтобы увидеть, кто еще есть поблизости, она всползла на свежий могильный холмик и, подняв голову, огляделась.

В углу кладбища, где летом росли высокие лопухи и где лишь пара позабытых могильных холмиков едва возвышались над землей, мерцал таинственный свет.

Свет, хоть и прерывистый, сиял ясно и словно бы исходил от какой-то свечки, горевшей во всеми покинутом углу.

Медяница, прожившая на кладбище несколько лет, никогда до этого не видела подобного света — лишь фонарь могильщика, который она всегда избегала, ибо его нес человек. Свет в углу настолько отличался от фонаря могильщика и выглядел настолько призрачным и странным, что медяница, желая познакомиться с ним поближе, двинулась к нему.

Любое существо — и наша медяница не была исключением — любит считать себя царем и владыкой над тем кусочком земли, где обитает, какой бы величины он ни был. Госпожа медяница — как много кто еще — считала себя очень важной персоной, обладающей правом знать, что происходит в ее владениях, а также правом дознаться — когда ей встречалось нечто странное, — что оно из себя представляет.

Поэтому, едва достигнув места, где горел свет, она, дабы утвердить свое единоличное право, осведомилась у сияния, кто оно и что здесь делает.

— Я, — отвечало сияние гордо, — излучение от мертвых. Я состою из фосфора, который исходит из земли от разложения мертвых тел. Я важен, ибо там, где я свечу, появляется свежая могила. Знаете ли вы мистера Гаппи?

— Знаю, — ответила медяница, — ибо мистер Гаппи пощадил меня прошлым летом. Так случилось, что я по глупости выбралась из своих владений по причине и по зову желания, описанием которых я не стану вас беспокоить, — ибо какая царица свободна от определенных желаний?

— И какой царь? — пробормотало сияние.

— Меня окружили мальчишки, — продолжала медяница, — с намерением разделаться со мной, но мистер Гаппи, проходя мимо, спас меня от их варварской жестокости.

— Хоть мистер Гаппи смог спасти вас, — заметило сияние, — он не смог оказать себе той же услуги — этим вечером он скончался.

— Как это произошло? — спросила медяница, медленно заползая на могилу юной незамужней девицы, что умерла в своей постели, и устраиваясь там поудобнее в предвкушении долгой и приятной беседы.

— Я расскажу вам, — произнесло сияние, которое было ничем иным, как блуждающим огоньком, — ибо в его кончине замешана моя родня, и мистера Гаппи определенно следовало бы пожалеть. Вам, госпожа, должно быть известно, как легко отлетает жизнь от людей, которые находят так мало удовольствия в настоящем, что всегда стараются скорее положенного приблизить будущее. А получается так, что годы для этих глупцов бегут так быстро, словно и не было никаких годов.

— Вреда в этом нет, — сказала медяница. — Пока человеку не напоминают об этом беге, он даже рад тому, что они бегут так скоро.

— Иногда, увы, ему напоминают о всех этих годах, — сказал блуждающий огонек, — а если это такой чувствительный человек, как мистер Гаппи, то все годы вместе, надвигающиеся одной тяжкой массой, могут привести к катастрофическому результату. Сегодня мистеру Гаппи исполнилось пятьдесят лет, и чтобы потакнуть глупому детскому капризу, миссис Гаппи, пока ее муж отправился на прогулку, приготовила для него торт, украсив его пятьюдесятью свечами, и хотя они были изготовлены из подкрашенного воска, я довожусь им родней, по крайней мере однофамильцем. [6]