— Мне так не кажется, — сказала плевательница, — и осмелюсь заявить, что даже у Рози, которая иной раз очень мило перепрыгивает через меня, есть какое-то дело — заниматься самой или чтобы занимались ею. Мне часто приходит в голову одна мысль, и я могу сейчас вам о ней сказать. Из того, что произойдет с Рози, узнаю я свою судьбу.

— Мы будем наблюдать за ней со всем тщанием, — сказала доска, — и если нечто прекрасное и изумительное произойдет с ней, мы будем считать, что то же счастье уготовано и вам. Наверняка с таким нежным созданием будут обращаться мягко и нежно, если вообще обращаться!

— Согласна с вами, — сказала плевательница, — и хотела бы узнать ваше мнение, что станется с ней, ибо это позволит мне решить, что станется со мной.

— Я могу только догадываться, — сказала доска, — но эту догадку вы примете с радостью. Воистину ни одно создание на земле не может быть таким живым и очаровательным и не может служить таким прелестным целям, как молодая девушка, а Рози — самая красивая из всех, что мне доводилось видеть…

— А видели вы только мамашу Табиту, — пробормотала плевательница.

— Ее женственная природа, — продолжала доска, — радуется танцам и веселью. Никто еще не повредил Рози и не причинил ей вреда, и вся она полна счастья. Когда она помогает матери, все кипит у нее в руках, ибо все, чем бы она ни занималась, исполнено счастья. Она часто шалит, а иногда от полноты веселья обнимает отца и начинает кружиться с ним по залу, пока он не воззовет о помощи. Когда она выбегает на зеленый луг майским утром, каждая травинка радуется. Все, чем была Рози и что она делала, предназначено для самого доброго и любовного пользования. На ее забавы смотреть радостнее, чем на порханье птички.

— Я замечала, — сказала плевательница, — что когда она приносит кувшин пива мужчинам, она называют ее странными словами, но она только убегает, заливаясь румянцем. Очень жаль, что мы не можем понять, что эти мужчины, особенно фермер Тикторн, говорят Рози, ибо, если бы мы поняли, что эти странные призывы значат, мы бы уяснили, куда приведет счастье Рози, и тогда моя будущая судьба прояснилась бы вместе с ней. Обращали ли вы внимание на сквайра Баддена?

— Я определенно видела его здесь, — ответила доска, — и видела также, как он себя ведет. Он среднего роста, с крупной головой, и его толстое тело обросло жиром. Всю свою долгую жизнь он только и делал, что наедался до отвала, и ни одна гнусность для него не настолько гнусна или чудовищна, чтобы ее не совершить. Он растопчет самые прекрасные цветы и найдет удовольствие в уничтожении прекрасной вещи, и весьма странно то, что он так благоволит к нашему хозяину, великому композитору. Но, пусть мы недолюбливаем сквайра, его судьбу можно с легкостью узнать. Его цель — уничтожать все, что прекрасно.

— И почему? — спросил плевательница.

— Чтобы поскорее обречь себя на адские муки, — мрачновато ответила доска.

— И вправду странная причина для того, чтобы дозволить такую порочность, — заметила плевательница, — но что сейчас пришло мне в голову — я вспомнила, что Рози всегда с робостью смотрела на этого неприятного человека, но мать приказывала ей пойти к нему, и сквайр часто ловил ее и сажал себе на колени.

— Это невозможно, — передернувшись, сказала доска, — чтобы этот грязный, непристойный человек мог приблизиться к созданию настолько очаровательному, как наша Рози, ибо Господь — не отвратительный дьявол, а любящий отец, и Он не мог создать Рози только для того, чтобы ею грубо и физически воспользовался сквайр Бадден.

— Конечно, мы можем сказать, что это невозможно, — ответила плевательница. — Но для чего, позвольте мне спросить, создал Господь ее и меня?

— Я часто задумывалась, — сказала доска с глубоким вздохом, — что я сделала бы для нее. Я бы хотела, чтобы ею воспользовались хорошо, и каким бы ни было ее предназначение, оно не может быть для нее чересчур хорошим.

— Я бы дала ей крылья, — сказала плевательница, — чтобы она взлетела высоко в небо, чтобы наполнить там кружку солнечными лучами и дать отпить всякому на земле, кто захотел бы такого напитка. Или пускай бы у нее была сила превращать любой ком земли, на который она ступит, в золото…

Плевательница молчала, ибо прокричал петух в усадьбе сквайра Баддена, и в комнату вошел Коккерел, чтобы привести все в порядок. Первым делом он поставил плевательницу на пол.

В течение дня мистер Коккерел иногда входил в зал и подходил к доске, на которой уже не осталось чистого места. Мистер Коккерел хорошо понимал из этих значков, что ни один клиент не заплатил ему за прошедшую ночь ни гроша. Кроме того, почти месяц прошел с того дня, когда сквайр Бадден одним вечером покинул кабачок в раздражении, потому что Рози ускользнула от него, когда он хотел затащить ее в темный проход у погреба.

Мистер Коккерел посмотрел на доску и понял, что ему надлежит сделать.

Когда вечером в баре собралась всегдашняя компания, в надежде получить выпивку задаром, хозяин уведомил всех, что ни одна кружка не будет наполнена, пока доска не станет чистой.

Лицо каждого должника вытянулось при таком неприятном известии, а у Джона Батта вырвались разные невежливые слова о кабаке. До этого момента мистера Коккерела превозносили и расхваливали, и неудивительно, ибо благодаря тому удовольствию, с каким он наносил на доску свои значки, определенно выказывая при этом великолепную ловкость в подсчетах, он всегда с легкостью списывал долги. Но сейчас, получив счет из пивоварни, он был вынужден потребовать деньги.

В кабачке воцарилось уныние, но на удачу в этот момент в помещение ввалился пьяненький сквайр Бадден, прямо с веселой вечеринки в городе.

Мистеру Баддену не нужно было долго осматриваться, чтобы понять причину уныния бедных выпивох и неприятности хозяина.

Сначала он громко расхохотался над тусклыми физиономиями, но когда веселье его улеглось, он увлек мистера Коккерела в уголок. Вскоре туда же была приглашена миссис Коккерел, и после некоторых сомнений с ее стороны кошелек сквайра был передан хозяину, чьи пальцы сомкнулись на нем.

Мистер Коккерел подошел к доске и стер с нее все значки.

Веселье вспыхнуло опять, и все пили бесплатно. Но как только кружки — на этот раз наполненные крепким напитком — опустели, и после словца, что шепнула им миссис Табита, все покинули кабачок и побрели домой по грязной дороге. В зале остались только Рози и миссис Табита.

Миссис Табита подошла к плевательнице.

— Вам нельзя, — произнесла Рози.

Миссис Табита зашептала ей что-то.

Отворилась дверь, и появился сквайр Бадден. Табита разразилась смехом. Рози, зная, что вот-вот произойдет нечто ужасное, забилась в угол.

Мистер Бадден поймал ее. Никто не пришел ей на помощь: дом был пуст. Коккерел с женой вышли во двор прирезать пару старых кур. Табита вышла с ними.

Рози не сопротивлялась; она была слишком напугана.

Покончив с ней, сквайр Бадден, шатаясь, подошел к плевательнице и сплюнул в нее.

Жила как-то в Мэддере курица, имевшая несчастье попасться на глаза жестокому мальчишке, который подбил ее камнем, когда она искала червей. Удар оглушил ее, и другие куры, воспользовавшись ее положением, набежали со всех сторон и с жадностью выклевали ей глаза.

Много часов пролежала бедная курица без чувств у пасторской изгороди. Наконец, она пришла в себя, но хоть жизнь к ней и вернулась, она чувствовала себя преданной и загубленной, и ничто не мешало ей умереть от голода. Теперь она не могла найти рассыпанное зерно или поклевать червей, выползавших ранним утром из земли.

Курица жила на помещичьей ферме, хотя небольшое поле, на котором находился птичник, лежало рядом с садом пастора и приходским домом, где жил сам мэддерский пастор.

Курица всегда отличалась величайшим уважением к своему хозяину и хозяйке. В любом споре с другими птицами она всегда принимала осмотрительно-консервативную позицию, утверждая, что человек в лице ее хозяина — глава и венец природы, величайший владыка всего — после Божества, — а следующими после человека идут птицы, среди которых домашние птицы — признанные вожди.