Но даже в таком состоянии Джон Парди был рад снова оказаться дома. С радостью слушал он кукование кукушки и пение пригожих птах и немедленно решил найти своих родственников, которые, как был он убежден, будут счастливы принять его, хоть он и не привез им подарков из-за границы.

Первым делом Джон Парди наведался к своему старшему брату Джеймсу, державшему в Шелтоне бакалею — небольшое доходное дело, из которого предприимчивый Джеймс извлек немало звонкой монеты.

Когда Джон постучался в заднюю дверь братнего дома, и его облаял дворовой кобель, выглядел Джон — как Джеймсова жена потом рассказывала продавщице — «будто вонючий старый бродяга». И, поскольку Джеймс исправно посещал церковь и вел торговые дела аккуратно, он счел, что появление Джона повредит его связям, поэтому он обозвал его лживым жуликом, спустил с цепи кобеля и хлопнул дверью Джону в лицо. Напоследок прибавила пару слов и Джеймсова жена, которая назвала Джона вшивым бродягой и велела убираться восвояси.

Но идти Джону было некуда, так что он побрел куда глаза глядят проселочными дорогами, то и дело присаживаясь у обочины, где росли прелестнейшие цветы, чтобы почесать свои язвы, некоторые из которых уже затянулись.

Наконец, пройдя миль десять и налюбовавшись прекрасными зелеными деревьями, он пришел к большому молочному хозяйству, владельцем которого был его брат Уолтер, снабжавший молоком почти весь Мэйденбридж. Уолтер был застенчивым человеком в кудрявых бакенбардах, довольно замкнутым. Он обожал свиней; у него были самые благородные и породистые свиньи в стране, и он всегда кормил своих любимцев лучшим кормом и самым жирным молоком.

Так вышло, что Джон Парди пришел на ферму как раз тогда, когда его брат почесывал спину одной из своих любимиц, длиннорылой беркширской матки, причем ногти его были не особенной чистоты. Джон, приблизившись, глянул украдкой на свинарник, пожелал брату доброго дня и уведомил его, что он пришел пожить у него с годик.

На эти дружественные Джоновы слова Уолтер никак не ответил, только потер свинье бока — что на его языке означало попрощаться — и отправился саженными шагами на дальнее поле покормить коров. Джон, не зная, что еще предпринять, последовал за ним шагах в десяти, прихрамывая из-за усталости и похваливая по пути роскошные луга, поросшие желтой ястребинкой и красным клевером.

Перед тем, как позвать коров домой, Уолтер усердно подоил их, а Джон на это смотрел с волнением, прислонившись к столбу в надежде, что скоро и его позовут домой, где уже ждет славный ужин.

Завершив дойку, Уолтер отвязал коров и позволил им убрести в поле, в то время как сам отправился под большой дуб возле утиного пруда, чтобы набрать там отборных желудей для своих свиней. Возвратившись в свинарник, Уолтер Парди, намешав им корму для вкусноты, накормил каждую до отвала, наблюдая за ними с величайшим наслаждением.

Как только свиньи завершили трапезу, не оставив в корытах ни крошки, Джон Парди, сопровождавший брата, куда бы тот ни направился, решил, что сейчас самое время представиться обстоятельнее.

Когда он назвался брату, Уолтер, взявшись за навозные вилы, стал спиной к своим свиньям и предложил ему на его страх и риск подойти поближе, поклявшись, что если тот не уберется тотчас же, то он спустит на него самое свирепое существо в округе — огромного борова, который разорвет его в клочки на месте.

Так что оставалась только Агнес, сестра Джона, ибо его тетушка, подарившая ему когда-то десять фунтов, давно умерла. Агнес вышла замуж за богатого фермера, как она всегда хотела, и позволила Джону поесть за своим столом, потому что была женщиной.

Но, несмотря на то, что Агнес позволила Джону Парди войти в свой дом, что он с радостью и сделал, вскоре она стала относиться к нему не добрее своих братьев, ибо она быстро поняла, что у него есть рот, и немалый, и в ужасе и оцепенении смотрела, как исчезают в этом рту огромные порции вареного мяса и картофеля. Однако Джон, однажды проникши в дом, не собирался отступать перед парочкой сердитых слов, поскольку понимание его было как у трупа, опущенного на дно могилы, который знает, что дальше опускаться уже некуда.

Так что Джон Парди знал, что больше странствовать уже не в состоянии, и нужно где-то осесть. Человек обычно пускается в путь для того, чтобы жить, даже если обстоятельства к нему не благоволят. Образ жизни мистера Парди заключался в том, что он проникал в чей-нибудь дом, чтобы поесть, и уходил прочь, когда все подчищал. В дождливую погоду он обычно валялся в каком-нибудь сарае на старом сеновале, а в солнечные дни бродил по полям, отдыхал под изгородями до вечера или спускался к побережью. Так Джон Парди какое-то время и жил…

Джон был одним из тех, кто хочет счастья. Он любил веселье и верил в то, что Господь созиждил мир для наслаждения. Сам он был несчастлив и потому хотел знать, как другим досталось это сокровище.

Сначала, в отрочестве, когда он убегал из дома поиграть с цветами, Джон Парди никогда бы не согласился с утверждением Вольтера, что единственное истинное счастье в том, чтобы возделывать свой сад. Джон всегда считал, что такая простая вещь не для него.

Он хотел бы встретить какого-нибудь счастливца в Америке: повсюду искал он счастье. Он был на юге и видел, как линчуют бедного трясущегося негра, однако ни жертва, ни ее мучители не казались довольными происходящим. Джон также приложил усилия, чтобы пробраться во дворец богатея, где ему довелось увидеть забаву: после роскошного застолья обезьян выпустили щекотать обнаженных женщин. Покинув дом, Джон вынужден был признаться, что ни зрители, ни обезьяны, ни женщины не выглядели счастливыми.

Видя, как идут дела у живых, Джон навестил умирающих в надежде увидеть счастливых среди них, но нашел он тех — в агонии, тех — мучающихся страхом перед адом, тех — взывающих к Богу о спасении, тех — вообще без сознания, и никто не был ни на йоту счастливее живых…

Как-то вечером, потратив большую часть времени на то, чтобы гонять крыс на сеновале, у Джона Парди возникло желание — ибо он все еще искал счастья — взглянуть незаметно, чем занимается семья в доме его сестры; он тихонько подобрался к кухонному окну и заглянул внутрь.

Агнес, дородная женщина с острым языком, стояла у камина, в котором пылал уголь. Ее щеки сияли здоровьем; она готовила пудинг на ужин и одновременно наставляла служанку — грязноватую молодуху, — чтобы та ни в коем случае не связывалась со старым Джоном Парди, которого, прибавила Агнес с улыбкой, в гробу бы она поскорее видела. Мэри — ибо так звали служанку — попросила хозяйку рассказать о мистере Парди побольше.

— Этот мерзкий Джон, мой злобный братец. — сказала Агнес, нагибаясь над столом и опираясь на него локтями, — всегда таскает в рукаве наточенное шило и только и ждет, чтобы заманить тебя в хлев и всадить это шило тебе в бок.

Джон Парди, который был очень добрым человеком и совсем не убийцей, заслышав эти слова, отпрянул от окна и на цыпочках обошел дом, чтобы посмотреть, чем занимается в гостиной мистер Деннинг, фермер и муж Агнес.

По счастью, в занавеске была прореха, проеденная молью, и через это отверстие Джон Парди с любопытством заглянул в комнату. Он увидел, что мистер Деннинг сидит над обитым железными поперечинами сундуком и пересчитывает толстую пачку денег. Джон Парди чуть не захлопал в ладоши. Вот он и нашел подлинное счастье, ибо, заперев дверь на замок, мистер Деннинг, судя по всему, был на вершине наслаждения. Лицо его было безмятежно, а длинные, любящие взгляды, которые он удостаивал свое сокровище, — ведь подлинное наслаждение доставляет синица в руке, а не журавль в небе, — наполнили радостью и Джона, так что ему захотелось — если счастье так легко достается тому, кто занят подсчитыванием, — подсчитать что-нибудь самому.

По возвращении в амбар Джону Парди сначала пришла в голову мысль сосчитать крыс, но поскольку зажигать огонь в амбаре не дозволялось во избежание пожара, он понял, что в темноте сосчитать их будет тяжело, ибо он только слышал их писк и шуршание под соломой, их тихое дробное топотание по доскам; поэтому он задумался, разрешит ли ему Мери сосчитать волосы на ее голове.