— Прежде чем я уйду, — сказал монах, протягивая Родерику свернутый кусок пергамента. — Воля усопшего. Милорд, чтобы вы могли владеть Шербоном…

— Да, Коуп, ты уже сообщил, что я должен жениться.

— До того, как вы достигнете тридцатилетнего возраста, милорд. Если этого не случится, его унаследует ваш кузен, лорд Алан из Торнфилд-Мэнора.

Несколько секунд Родерик пристально смотрел на монаха, думая о своих шрамах, хромоте и ненависти ко всему, что олицетворял Шербон. Он сжал в кулаке завещание, горячо желая, чтобы это была шея Магнуса Шербона.

— Отправляйся в свою никчемную церковь, брат Предатель, — произнес Родерик.

— Родерик, я не участвовал в этом, поверь мне…

— И если ты дорожишь своей жизнью, не появляйся в этом зале без моего приглашения.

Брат Коуп отвесил поклон и молча удалился.

— Добро пожаловать домой, Рик. — Хью тяжело вздохнул. Пожалуй, лучше было бы остаться в Константинополе.

— Нет, — ответил Родерик, сначала спокойно, пока оглядывал разрушенный зал, одной рукой по-прежнему сжимая пухлую ручку Лео, а другой — завещание и трость. — Нет. Мой отец не возьмет верх надо мной. До того времени, как я достигну возраста, назначенного Магнусом, — почти год.

— Ты поддашься этому безумию? — недоверчиво поинтересовался Хью.

— Завтра же, если ты мне поможешь, Хью, мы разошлем весть.

— Какую весть, Рик?

— Что Шербонский дьявол вернулся и ищет невесту.

Пять месяцев спустя

Торнфилд-Мэнор

— Милорд, леди Джульетта из Оспри!

При этом сообщении Микаэла и-Элизабет повернули головки друг к другу с одинаковым выражением ужаса и неприязни на лицах. Затем тихо захихикали, снова вернувшись к еде.

Женщина ворвалась в столовую, прервав ужин жестким стуком каблуков и шелестом юбок.

— Лорд Торнфилд, мои извинения за то, что ворвалась в ваш дом без предупреждения, но я чувствовала, что должна немедленно приехать к вам! — Она остановилась перед возвышением с обеденным столом, задыхаясь, потом, сладко улыбаясь, присела в реверансе перед Элизабет: — Моя дорогая.

С противоположного конца стола от Элизабет и слева от Микаэлы поднялся лорд Алан, вытирая усы салфеткой.

— Леди Джульетта, мы всегда рады приветствовать вас в Торнфилд-Мэноре. Скажите, в чем причина вашего волнения?

Джульетта издала глубокий, драматический вздох и протянула вперед руку с зажатым в кулаке куском пергамента. Слуга взял из руки леди пергамент и передал Алану, который, стоя, развернул его с заинтригованным выражением на красивом добром лице и молча прочел.

Микаэла и Элизабет тайком обменялись взглядами.

Темноволосая женщина прошлась вдоль стола.

— Мисс Форчун, — наконец узнала она Микаэлу. — Надеюсь, вы получаете удовольствие от вашего приза?

Микаэла чуть было не утратила присущее ей чувство юмора при напоминании о честно выигранном призе. Джульетта сдержала слово и прислала зеленое бархатное платье в дом Форчунов, но когда Микаэла открыла сверток, платье представляло собой кучу полос, юбка и лиф были разрезаны по швам острым ножом.

— О да, я очень довольна, леди Джульетта, — подтвердила Микаэла и продолжила, понизив голое до шепота: — Да, как раз сегодня утром я думала о том, каким мягким оно ощущается на голой заднице.

Алан Торнфилд издал короткий, недоверчивый смешок и поднял глаза от послания:

— Глазам своим не верю. Как вы получили это, миледи?

— Его привез в Оспри посланец из Шербонав прошлом месяце, — сообщила Джульетта, снова приблизившись к лорду Алану. — Уверяю вас, что это правда, — я только что из Шербона и могу подтвердить истинность этого пергамента.

Микаэла увидела, как одна благородная, словно выточенная бровь Алана насмешливо поднялась.

Джульетта поежилась и покраснела.

— Разумеется, только чтобы увидеть, правда ли это. И это оказалось правдой.

— Я знал, что он пытался… Но это не важно, — мягко закончил Алан, осторожно свертывая послание и пряча его за ремень. — Уверен, что узнаю гораздо больше в результате вашего визита. — Он повернулся и взглянул на дочь и Микаэлу: — Извините меня, леди. Я вернусь до того, как ты уснешь, Элизабет.

— Милорд, — произнесла Микаэла, наблюдая с тоской в глазах, как он уходит. Он был так красив. И любезен — иначе дал ли бы он аудиенцию этой отвратительной леди Джульетте во время еды? Олицетворение благородства, и до чего же он красив…

Элизабет больно ткнула ее локтем под ребра.

— Ох! Озорница, — прошептала в ответ девушка и ущипнула соседку за предплечье.

Элизабет улыбнулась и указала кивком в сторону уходившего отца. Она пожала плечами и удивленно подняла брови, в этот момент девочка так была похожа на Алана.

— Не имею ни малейшего представления, — ответила Микаэла.

Элизабет отодвинула тарелку, словно внезапное появление леди Джульетты лишило ее аппетита.

Микаэла не могла не согласиться и бросила нож и вилку в собственную тарелку. Тут же появился слуга, чтобы унести остатки трапезы, и Микаэла еще раз поразилась своему новому положению в Торнфилд-Мэноре. Хотя Форчуны, разумеется, нанимали слуг, но они были немногочисленными и горстка людей выполняла великое множество обязанностей. Бывали времена, когда Микаэла сама убирала со стола посуду после трапез и относила ее на кухню. Она сама убирала свою комнату и нередко помогала со стиркой. В доме Форчунов у нее не было своей горничной.

В Торнфилд-Мэноре же у нее их было две. И ее нога не ступала на кухню или в прачечную с того момента, как она переехала сюда. Здесь они часто ели мясо. На втором этаже рядом со спальнями была даже гардеробная. Иногда она опасалась, не сделает ли ее такая богатая жизнь ленивой и пассивной, впрочем, ее это не очень заботило. Кожа у нее на руках сделалась мягкой и гладкой, никто здесь не осмеливался злословить о ней — это было распоряжение самого лорда. Исключение составляли случаи, когда наносила визит леди Джульетта, но что мог мягкий лорд Алан сделать с такой злобной особой, которая не находилась в его власти?

Этот красивый, любезный, благородный человек…

— Что мы будем делать, пока не вернется твой отец, а ты отправишься спать? — спросила Микаэла даже появление леди Джульетты не смогло поколебать ее состояние удовлетворенности своей жизнью в усадьбе.

Когда девушки направлялись к креслам у большого очага, Элизабет жестами, уже знакомыми Микаэле, попросила ее спеть, но Микаэла покачала головой, глядя в ту сторону, куда удалился лорд Алан с самой ужасной певицей в округе. У нее не было желания ухудшать и без того натянутые отношения между ней и леди Джульеттой.

— Не сегодня, Элизабет.

Элизабет согнула руки и похлопала локтями, словно крыльями.

— Я не цыпленок, — запротестовала Микаэла, снова ласково ущипнув девочку, прежде чем опуститься в обитое бархатом кресло, миниатюрную копию кресла Алана, раньше принадлежавшее экономке, которое он отдал в распоряжение Микаэлы.

Она нашла его очень удобным.

— А как насчет сказки? — предложила Микаэла. — Басни? А может быть, истории из Библии — ты давно уже не слушала о Данииле во рву львином.

Элизабет покачала головой, затем указала на Микаэлу и сделала движение, словно натягивала тетиву лука. Микаэла застонала:

— О, только не эти глупости!

Элизабет сложила руки на груди и похлопала длинными густыми ресницами.

— Ну хорошо. Такая глупость, право. Придвинь свое кресло поближе, так чтобы мне не пришлось кричать. — Когда Элизабет сделала то, о чем просила Микаэла, последняя начала историю, некогда рассказанную ей матерью, — девочка слышала ее уже раз десять за последние пять месяцев. — Был канун Рождества, — начала Микаэла, — трудно себе это представить, но мои родители поссорились. Об отце говорили, что одно время он был очень жестким человеком, и опять-таки, я знаю, в это очень трудно поверить, — добавила рассказчица в ответ на ожидаемый скептический взгляд девочки. — В ту ночь он сильно выпил и развлекал группу буйных солдат в огромном зале — как сказала мама, они кричали, били посуду, вели себя из рук вон плохо. В то время она носила меня под сердцем, и шум разбудил ее. Ну вот. Она решила, что по горло сыта весельем мужа, и пошла в зал — попросить его пожелать гостям спокойной ночи и выпроводить их из дома. Войдя в зал, мама увидела, что они загнали кроткого, смиренного монаха в угол возле очага и использовали его как цель, бросая в него кости, объедки и осколки посуды. Конечно, она немедленно освободила монаха, подбежав к нему и встав рядом, — за ее сострадание в нее тут же угодила наполовину обглоданная нога барашка — и строго потребовала, чтобы гости отца немедленно удалились. Она сказала гостям, что им должно быть стыдно обращаться подобным образом с Божьим человеком, и что если все они не будут вести себя прилично, то непременно попадут в ад, к Охотнику. Ну вот, моему отцу не понравилось, что ему приказывают в его собственном доме и угрожают тем, что он считал предрассудком и бабьей болтовней, и это его жена, — итак, он сказал моей матери, что если ей не нравится, как он развлекает гостей, то удалиться должна именно она.